Источник информации книга "Moscow dateline, 1941-1943" опубликованная в 1943 году.
- Генерал Соколовский - "Блицкриг, по сути, был превращен в блиц-уничтожение немецких солдат и материальных средств". Четыре причины провала блицкрига и стабилизации Западного фронта: желание русских воевать, возросшее производство оружия, слабый тыл немцев и утрата многими нацистами веры в непобедимость собственной армии.
- Бомбардировка отеля
- Сбили один из бомбардировщиков "Юнкерс-88"
- Допрос немецких летчиков.
Выехав из Вязьмы и миновав "наш личный" бомбардировщик, мы свернули с Можайского шоссе на грязную дорогу в Ярцево, деревню, которая уже не существовала как таковая, а представляла собой лишь груду развалин на тактически важном участке, который был отбит 27 июля и все еще удерживался Красной армией как передовой пункт.
Через лес мы подъехали к штабу дивизии, находившемуся в трех милях от немецких позиций и в сорока милях к северо-востоку от Смоленска. Войдя в лесную чащу, мы услышали вдалеке грохот артиллерийских орудий.
Это был определенно радостный звук, этот грохот больших пушек, не от какой-то садистской мысли, что они убивaют людей, а от успокаивающего чувства, что эти пушки убивaют немцев, которые иначе могли бы уbить меня в Москве, мою жену и дочь Констанцию в Дедхэме, штат Массачусетс, мою мать, отца и брата в Уэствуде, штат Массачусетс, мою сестру в Чикаго, штат Иллинойс. И было приятно сознавать, что эти грохочущие пушки были русскими пушками, которые не только удерживали врага, что было достижением в то время, но и повернули его назад в недоумении.
Начиная с этого момента, читатель должен извинить меня за то, что я немного расплывчат, поскольку именно здесь вводится точка зрения коктейльной вечеринки в рассказе. Помню, как я шел через заселенный войсками лес к землянке, где меня представили командиру дивизии подполковнику Кирилову. Я помню, как вошел в большую волшебную палатку, где Саша, четырнадцатилетний талисман дивизии, приветствовал нас у дверей, солдат играл вступительный марш на рояле, а девушки складывали еду и питье на длинных дощатых столах-и все это под звуки больших пушек на фронте.
Дальше я помню очень мало. Мы сели во главе стола вместе с полковником Кириловым и Николаем Сусловым, его политическим комиссаром (должность, которая впоследствии была упразднена), а по бокам расположились корреспонденты вперемежку с младшими офицерами. Эрскин Колдуэлл сидел напротив меня, рядом с восторженным капитаном, который был полон решимости вступить в дуэль "до адна", что означает "в одном" или "до дна", с водкой в качестве оружия и посетителем в качестве противника. Это, казалось, было освященной веками традицией, и гость, которому был брошен вызов, был обязан с честью встретить каждый пас своего соперника. Колдуэлл умело обратил внимание капитана на меня, и я стал чемпионом среди корреспондентов на этот день. После этого, как мне сказали, меня вынесли из палатки, а капитан, стоя в дверях, отдал честь своему доблестному, хотя и побежденному противнику — и в свою очередь отключился...
Мои коллеги сообщили мне, что после этого обеда я спокойно спал в своей машине, а остальные отправились осматривать командный пункт артиллерийской батареи, штаб артиллерийской бригады и землянку для войск, расположенную в двух милях от немецких линий. Если это правда, то я уверен, что они написали ее для потомков.
В то время как другие приняли на себя роль чемпионов на оставшуюся часть поездки, я могу завершить свой отчет об этом более четко.
На следующий день мы поехали в другой дивизионный штаб, находившийся всего в двух милях от немецких рубежей в секторе Духовщины, и там нас встретил полковник Михаил Додонов, командир этой сибирской части. И снова мы быстро сели обедать, на этот раз не в палатке, а на открытой лесной поляне. Это должно казаться очень спокойным, когда идешь на фронт и сразу садишься обедать. На самом деле это и было очень спокойно. Именно это спокойствие и производило впечатление. Положение русских было настолько прочным, что в обоих случаях командующий полковник мог накрыть для нас трапезу почти в пределах видимости противника.
Снова загрохотали большие орудия под аккомпанемент треска пулеметов и редкого треска винтовок. Пока мы ели, прямо над нами пролетел немецкий разведывательный самолет, пробиваясь сквозь плотный зенитный огонь. Мне было интересно, как немецкая разведка отнесется к аэрофотоснимкам этой сцены, когда гражданские лица жуют свою еду в лесу, словно на пикнике.
После обеда мы уговорили полковника Додонова, крупного, спокойного человека, рассказать нам что-нибудь о своем подразделении.
‘Так вот, - сказал он, - это сибирская дивизия. Из рассказов пленных мы узнаем, что нас считают дикарями. Но на самом деле мы цивилизованные люди, и вовсе не дикие.’
Молчаливые часовые, девушки, прислуживающие за столами, в белых халатах поверх униформы цвета хаки и черных сапогах, подтверждали его слова.
‘Чтобы сражаться с немцами, надо знать их слабые места, а когда ты их знаешь, то можешь победить, - сказал Додонов. -Они плохо дерутся по ночам, по-настоящему боятся ночью, особенно в лесу, хотя, строго между нами, ночью у них тоже есть кое-какие успехи.’
(Это ‘строго между нами", я уверен, больше не имеет значение, теперь, когда война идет уже несколько лет и Додонов стал генералом.)
- Особенность этой дивизии, - продолжал он, - состоит в том, что мы решили сражаться с немцами ночью. В результате трех ночных боев немцы отступили на четырнадцать километров, оставив большую часть своей техники и много пленных.
‘Наша дивизия, - гордо сказал он, - не знает отступления. Она двигалась только вперед.
- Теперь немцы чертовски боятся наших патрулей и ночных действий. Они много стреляют, просто чтобы пошуметь. Они выпускают тысячи ракет, превращая ночь в день, чтобы видеть все вокруг. Мы рады, что они сделали этот свет для нас.’
С наступлением темноты мы получили возможность убедиться в словах полковника. Мы бежали рысью по полю, в семистах ярдах от линии фронта, к батарее 76-миллиметровых орудий, установленной в лесу, и смотрели, как они посылают свои снаряды через поля, чтобы взорваться на немецких позициях. Противник не ответил взрывчаткой. Но в ту ночь, когда мы возвращались с фронта, их звездные снаряды освещали безлюдную землю, периодически вспыхивали прожекторы, вспыхивали и угасали вспышки в звездном небе. Они были строго в обороне.
В ту ночь мы спали в медицинском перевязочном пункте, в нагретой палатке с расстеленной на полу соломой и железными койками вдоль стен,а артиллерия пела свою глубокую, хриплую колыбельную. Утром мы обнаружили, что проливной дождь превратил грунтовую дорогу в ужасное болото сочащейся черной грязи. Тем не менее мы отправились в Ельню, самую важную из всех целей, взятых Красной Армией, и конечную цель нашего путешествия... Через заполненные водой воронки от бомб и снарядов, под промокшими соснами и по мокрым полям мы тащились весь этот день. Эту ночь мы провели в сосновом бору под Дорогобужем, а на следующий день поехали в Ельню.
На поле боя мы наблюдали первую крупную русскую победу в этой войне, победу, которая впервые на любом фронте изгнала немцев с значительной территории. Бригадный комиссар, принимавший участие в акции, объяснил нам это.
Она началась в Ушакове, деревне в шести милях к северу от Ельни, которая входила в состав немецкого левого фланга на этом участке и против которой Красная армия начала свое наступление. Все, что осталось от Ушакова, - это почерневшие джунгли упавших балок. Через него тянулась извилистая линия вырытых немцами траншей глубиной в десять футов, без деревянных опор и досок для пола, а также ряд форпостов в форме свастики, где немцы разместили свои пулеметы. До этой системы тянулась еще одна траншейная линия, русская, приближавшаяся к немецкой в Т-образной форме, которая служила плацдармом для наступления Красной Армии.
Штыковая атака, оставившая в окопах кучу немецкого мусора, захватила господствующие над Ушаково высоты и заставила немцев отступить по дороге на Ельню.
В Устиново, в миле к югу от Ушакова, был эвакуирован огромный немецкий наблюдательный и командный пункт, вырытый в склоне холма. Затем Красная Армия сомкнулась со всех сторон, вынудив противника покинуть Ельню. Их собственная тактика окружения и уничтожения была впервые обращена против нацистов, тактика, с которой им предстояло вновь столкнуться в битвах под Москвой и Сталинградом.
Сама Ельня, которую немцы обстреляли перед уходом, была усеяна остовами сгоревших домов, стоявших одинокими часовыми вдоль разоренных улиц. Вокруг города поля были изрыты танковыми гусеницами, изрезаны противотанковыми рвами и усеяны разбитыми домами.
Опустошение было гораздо большим, чем все, что я видел после войны на Западе. Там, после падения Парижа, я обнаружил, что битва прошла быстро и легко в большинстве мест, пробив лишь немного ям в деревне здесь, разрушив перекресток там. Вокруг Ельни все было поглощено страшной, всепоглощающей борьбой двух гигантов, яростно сражающихся насмерть.
Из Ельни мы повернули обратно через Вязьму в Москву. Первые рассказы были написаны под заголовком "С Красной Армией".- А две недели спустя, после политического перерыва на конференции трех держав, на том же самом фронте началась величайшая битва года-Битва за Москву.
Конец.