Рассказ участвует в литературном конкурсе премии «Независимое Искусство — 2019»
(Из цикла «Три секунды из жизни мужчины)
«Уважаю писателей. Без них жизнь
не получается. Но жизнь всегда
сильнее их придумок…»
Виталий Белявский,
сосед по гаражу, у которого сердце
остановилось после рейдерского
захвата его очень даже среднего
бизнеса.
Может быть, впервые улетали из Парижа в хорошем настроении. Ну, а что? Не было осадка от недоразумений с нашими близкими, которые нас очень любят и уважают, и мы их. Но бывает-то все по-разному. А тут – все ОК, как говорит сегодня молодежь.
Чемоданы упаковывала Аня, «чемпион мира по упаковыванию» – таково ее самомнение. Мотается по свету (миру), работа такая, есть закалка и тренировка. Но где-то ошиблась наша Аня. Попросили таможенники чемодан повторно сканировать. Светлана искренне, с открытыми глубоко, как бездна мариинской впадины, загадочными глазами говорит служителю порядка (по-русски, конечно, но других языков, кроме командирского, она не знает):
— Да ради бога! Смотрите, если хотите – откроем, покажем!
Ее собеседник, улыбчивый, доброжелательный, двухметровый афроамериканец (темнокожий — негр, однако?) соглашается и после повторного просвечивания говорит (жестом показывает):
— Ну, а что? Давайте посмотрим. Что у вас в сумке? Светлана лучится. Уверена, что у нас все в порядке: и сыр, и коньяк, который мы купили в магазине «Коньяк» завода в городе Коньяк – все было упаковано в багажном чемодане, который мы уже сдали.
Но… Но чемпионка мира в порыве радостного угара перед нашим отъездом, ошиблась. Фляжку подарочного коньяка, бережно впендюринную производителем в особую, фирменную спецодежду, уложила в коробку с шоколадом.
-… А это нельзя в самолет, — миролюбиво сказал человек в форме и лучезарно улыбнулся. А зубов-то у него, а белизны, а доброжелательности!.. А Светлана, будучи уверенной в своей правоте, уже пересекла черту границы – то есть она уже не во Франции, а я – во Франции. А рядом с доброжелательным гигантом урна. Большая. Там что-то уже скопилось – сыры, наверное, по духу слышно. Намек быстро понял: бросай коньяк в урну – и пожалуй на родину.
А вот уж хер наны, подумал я и протянул руку к Светлане – через линию границы протянул.
— Дай, пожалуйста, персик, что в дорогу взяли, что у тебя в дамской сумке. Нет, лучше – два персика!..
Негр (ничего, что так, по-русски, без обид?) с насмешливой улыбкой наблюдал, как мне передали через границу два персика. Он был уверен, что коньяк будет в урну брошен. А куда деваться? Вопросов нет…
Но не знал он, что, когда припрет, русский на повороте и хохла, и еврея обойдет.
Взял я персики, фляжку, в течении минут пяти соединил их вместе, остатки (косточки и пустую фляжку) опустил у урну. И тут же меня через границу пропустили.
Пока я у пограничной линии употреблял, то зырил по сторонам. И то, что увидел, затормозило мою радужность и амбивалентность. На параллельной линии таможенники выпотрошили сумку мужика – изъяли сыр. Ха-ха, дурак, мужик, сыр-то надо было в багаж, а раз нет – то, будьте любезны, в урну.
Уф-ф. Без восклицаний пересекли пограничную линию и очутились на свободе я и этот мужик. Я – вполне трезвый и очень сильно сосредоточенный, фляжка коньяка почему-то будто мимо пролетела. А у мужика глаза пошли в разные стороны – видно, сыра выброшенного было много.
-… Козлы, однако, — сказал я выйдя за линию.
— Помолчал бы, мудак, — сказал мужик и обнял меня. – Я ж все видел…
Мы стояли, обнявшись, долго. Почти минуту. Время внутри меня течет контрольно, может, природа. Может, последствия работы во взрывбанде… А Витёк… Даже не знаю, почему мог – и сейчас могу – сказать: рубите руку мне (ну, или ногу) – но пусть у него все будет всегда хорошо. Он меня гладил по спине. Я гладил его спину.
— Это Вовчик, — сказал он моей жене.
— Это Витек, — сказал я своей жене.
И мы пошли дальше, подальше от всего сейчашнего, Свету мы пропустили вперед, она шла, оглядываясь часто, а мы – молча, положив руки на плечи друг другу…
Купили крепкого, взяли пластиковые стаканчики, присели. Наша сварливая насчет выпить-закусить (это она дома такая) разливала, с доброй улыбкой поглядывая на Витька. У нее глаз – алмаз.
-… Слушай, старый…
— Это мы сорок лет назад говорили так…
— Не перебивай, старый. Ты говорил: «Вот стану академиком…»
— Не получилось. Только член-корреспондент. Звиняй, батька…
-… Мальчики, — сказала женщина.- Может, что-то скажите мне. Для понимания. А то я не догоняю.
— Милая Муза! – начал уже поплывший не от алкоголя, а от ситуации Витек. – Не представляете, как я признателен, что вы так хорошо сохранили Вовчика. А я на него и не надеялся, думал…
— Помолчи, старый! У меня музы нет. В моей жизни только зопа. Мою жену зовут Вета. Или Вита. То есть просто – жизнь. И я…
— Не юродствуй, — сказала строго жена. – И не прибедняйся. А лучше – помолчи. Так ты умнее кажешься.
— Я вас пОнял, я вас понЯл, — сказал Витек серьезным тоном. После долгой паузы – мы с Витой молчали – он продолжил.
— А никуда я не терялся. На оборонку работал, в «ящике». В Минске. Да и сейчас я при «батьке»… И не вскидывай брови, и не говори про себя про меня – прости за каламбур — неприличное. Потому, что без меня столько дров наломают. То есть больше, чем при мне…
— Да ладно, — сказал я. – Лучше скажи, где твоя муза?
— А нет ее. Не случилось. Помнишь три секунды в Будапеште?..
… Я понял. Конечно, помнил. Тем летом и началась наша вечная, но недолгая (по времени исполнения) дружба.
Мы все перешли на пятый, последний курс. Нас было двадцать. Факультеты, специальности разные. Объединяло лишь одно: желание побывать за границей. Наша банда официально называлась «стройотряд». Главный девиз, против которого никто не возражал: укрепление связей между странами и народами вообще, а в частности, — между нашим и ихним, Будапештским университетом.
Не знаю, что этим летом в Сибири делали венгерские студенты, — зеркальная банда, — а мы занимались всякой ерундой в госхозе (по-нашему – совхозе) на берегу Балатона. Лопатами совковыми разглаживали неровности берегов будущего пруда для разведения каких-то рыб. Алгоритм нашего с Витьком существования заключался в алкоритме. А вот здесь требуется пояснение.
Поясняю. С собой за границу можно было провезти две бутылки. Спиртного, конечно, а не какого-то там безобразия. Наш командир Сергей Иванович Налетов (Серываныч), преподаватель одной из самых замысловатых наук – научный коммунизм- быстро нашел из бойцов нужного человека – историчку Нину Панкову, у которой мама работала в райпродторге. В результате по команде каждый сформировал заграничный паек: банка зеленого горошка, две банки шпрот, две бутылки спирта питьевого (северный завоз).
В Венгрии алкоритм был следующий: от повода к поводу. Поясняю: встретились с венграми–студентами на месте дислокации – повод; день рождения у нашего бурята Юрки Мануйлова – повод; день рождения у Нины Панковой – повод… Ну, вот, примерно, так.
Нас с Витьком командир вычислил сразу и в интимной обстановке сказал строго: «Спирт разводить вам поручаю. Ошибиться нельзя. Ферштейн?». «Обижаешь, начальник», — фамильярно ответили мы.
Все наши застолья удавались на славу, венгры писались от наших щедрот: крепкая выпивка и крепкая, содержательная закуска.
А что еще нужно молодым, неокрепшим организмам – имею ввиду в первую очередь мозги? Мозги были никакие, мы думали, что во всем мире все хорошо, мы не знали, что там произошло в Чехословакии и в Венгрии. Нам про это никто не говорил. Только через двадцать лет мне прораб, бывший десантник, рассказал, как он крошил из автомата – «то ли чехов, то ли словаков, не знаю, был приказ, а приказ есть приказ, его исполнять надо…»
А тогда меня задела фраза Иштвана и Евы – мы с Витьком подружились с этой парой, не знаю, почему мы были им интересны. Не знаю, не знаю… Но они стояли возле студенческого общежития (это уже в Будапеште, за несколько дней до отъезда), курили, а потом Ева, выпустив дым верх, в небо, сказала задумчиво: «Возьмем туристическую путевку, поедем в Германию… не в ту, коммунистическую, а в другую… и останемся там. Здесь жить нельзя, здесь враньё на вранье. Но это секрет большой…» Иштван кивнул согласно.
А потом был прощальный обед. Опять наш спирт, зеленый горошек и вкусные рыбные консервы.
Витька отправили в магазин за хлебом, спирт разводил я. Схема привычная: фифти-фифти. Пятьдесят на пятьдесят. Половина воды, половина алкоголя. Вокруг стола был настоящий шурум-бурум. Все были возбуждены по одной причине – расстаемся.
Сели! Выпили… Стало непонятно, что пили. Было ощущение, что пили воду, в которую добавили немного водки. Гадость необыкновенная.
Я оглянулся. Все не переглядывались. Стало быть у всех был правильный напиток. А тогда почему у меня?.. Глянул на Витька. Он сидел… Ну сидел и сидел, ни на кого не смотрел. Но лицо было необычное – будто что-то необычное увидел, НЛО, что ли… Спрашиваю:
— Ты что? Что с тобой?
— …Потом скажу. Сам не знаю…
— Я спирт развел. А ты?..
— И я. Развел. Когда пришел. Наверное то, что ты раньше развел.
— А почему никто не…
— Отстань, будь человеком. Я видел девушку. Влюбился сразу. И она меня полюбила, я увидел это… эту любовь сразу. Три секунды. Наши взгляды столкнулись… столкнулись… как два острия двух шпаг, как две дуэльные пули, — и он нервно хихикнул.
— Ерунду, Витек, городишь. Как за три секунды…
— Не знаю. Боженька сверху торкнул… А почему народ, и командир в том числе, не сделал замечания? Ведь мы две воды в спирт добавили, ха-ха…
И тут мы с Витьком стали хохотать от чего-то другого. Потом, мы, народ, стройотряд, сбросились, собрали в кучу форинты, кто-то сбегал за винцом, все были довольны, и никто не сказал, что пил в начале вечеринки разведенную гадость.
А потом мы вернулись в родной Иркутск. И нас пригласили на телевидение рассказать, как мы укрепляли мир и дружбу между социалистическими народами. Из всего отряда выбрали троих: Витька, Веру Иванову (комиссара отряда и страшную зануду, а как иначе?..) и меня. Мы должны были сидеть на подиуме. Там были столы и стулья. Ведущая должна была спрашивать о наших впечатлениях.
За пять минут до прямого (!!) эфира Витек подзывает строгую режиссершу и спрашивает строгим голосом:
— А это что такое у вас делается? Это что такое?! – И показывает на край подиума.
А что такое? Витек, отчаянный человек, купил в Будапеште в каком-то завлекательном магазине пластмассовый муляж человеческой говешки. В переводе на русский – экскрементов. В тайне от меня купил. Так красиво было заверчено… Ну, что?.. Разве мы не видели своих какашек?
Режиссер сказала:
— Убери это безобразие. Передачу хочешь сорвать? Тебя из универа исключат.
Здесь сразу же я страшно испугался: дело реально запахло керосином. Сказал:
— Да бросьте вы… Это мы хотели показать, как деградирует Запад.
Режиссер стала думать.
— Ладно, — сказала она нам, — Только в эфире говорите все правильно…
Я перепугался за Витька. Он побелел. И я сказал:
— Да бросьте вы… Это я принес эту штучку.
Ладно. Замяли.
А потом я подрался с геологами. Я вытащил нож, но не хотел его раскладывать – хотел использовать как кастет: а зачем и почему отказываете в просьбе девушки закрыть форточку?
Дело было в университетской общаге, на вечере танцев, слов «дискотека» и «ночной клуб» тогда не было.
Витек подошел к геологам и сказал:
— Я- местный. С улицы Трубецкой. Мой друг вступился за девушку. Был прав. Он был наглым, но был прав. А вас – большинство. Ну, и что? Разойдемся? Вам проблемы нужны? Мне – нет. В качестве сатисфакции – его лицо. Мне кажется, вы его хорошо истоптали…
Геологи очумели от такой речи. И не стали вызывать коменданта и раздувать ситуацию.
А назавтра был красный день календаря – 7 ноября. Демонстрация, однако. Явка обязательна. Мы с Витьком затарились – бутылка водки во внутреннем кармане пальто (а их, карманов, было четыре на двоих), баночка квашеной капусты, и рюмка с длинной ножкой. Рюмка была привязана резинкой к пуговице внутреннего кармана. В четвертом кармане была сухая горбушка хлеба.
Мы шли в колонне. Время от времени обнародовали рюмку, наливали, никто не отказывался, давали горстку капусты, хлеб давали только нюхать. А потом бросали рюмку… Народ был в шоке. Но рюмка не разбивалась.
И когда наша демонстрация прошла контрольную точку, когда мы с Витьком остались вдвоем, когда решили отполировать сегодняшнее и вчерашнее портвейном «777», вот тогда Витек – а мы просочились в общагу, из которой меня все же без шума и пыли поперли – пытался выдать, сидя на черной кровати в чужой комнате, нечто сокровенное. Но тогда я подумал: это последствия большого присутствия вина в организме…Можно смеяться, но правда: это была комната геологов. Они смотрели уважительно на свой труд, на мой фингал под правым глазом, и даже угостили своей «трисемеркой». На демонстрации весь наш факультет, особенно девушки, над этим заплывшим глазом хихикали, замдекана ничего, якобы, не заметила, Это было не выгодно – зачем ей «меры принимать»? Геологи стали петь песни под гитару. «..Щемящее чувство дороги… Ветер рвет горизонты… Была бы прочна палатка…» И потом: «Разыгралась в жилах кровь коня троянского, переводим мы любовь с итальянского…»
А потом возник день, когда нас постиг голод. До стипендии оставалась целая неделя (у меня была повышенная – 43 рубля 70 копеек, у Витька обычная – 35 рублей; к слову: во всех институтах – в том числе и в мед, и в пед – стипендии колебались от 22 до 28 рублей). Наши подружки из Иняза тоже голодали, надеяться на выручку было нечего. На всякии случай зашли на почтамт, куда раз в месяц мама отправляла 40 рублей.
Пусто-ноль. Стоим в растерянности в главном зале главпочты, молча опускаем глаза долу – усталые, голодные, растерявшиеся,- и видим вдруг: рубль лежит. 01 (один)рубль. Целый рубль! Ёкарный бабай, это две полуторных порции пельменей ручной лепки…
Мы растерялись, пихнули локтями друг друга. Какая удача! Счастье-то, какое счастье…
И тут нас обоих толкнул какой-то мужик – нет! Мужичонка неприметной наружности, пустяк какой-то… — говорит:
— А подвиньтесь-ка чуток!
Мы подвинулись. Он нагнулся, взял наш – наш!- рубль и испарился.
Стоим, как дураки, и не можем сдвинуться с места,где искрился недавно наш алмаз потенции жизни. Идти некуда. Через минуту – или через час?- Витёк вдруг повеселел и сказал замечательную фразу, которая выручала меня часто в нашей смешногрустной жизни:
— В каждой безвыходной ситуации есть выход. И у нас сейчас тоже. У тебя вариантов нет – ты такой же, как я. Но в этот раз я быстрее щелкаю мозгами, потому что утром съел сухарь. Есть хочешь? Молчи, будущая гиена пера! Короче: идём кровь сдавать.
Мы сдали кровь. По полному стакану гранёному. Получили по 21 рублю 50 копеек, по кружке сладкого чая с белым хлебом. Потом взяли взяли бутылку портвейна, по три порции пельменей. И нам стало хорошо жить. А потом купили ещё бутылку, пару банок тушенки и отнесли в общагу Иняза; мы знали, что макароны у наших подруг всегда есть в загашнике на совсем уж черный день.
…Тогда, после донорского пункта, Витёк покрутил стакан с недопитым и в очередной раз повторил задумчиво, глядя в пол, свою мантру:
— А вот не могу забыть ту девчонку – и всё тут…
— Какую?
— Ну, в Будапеште. В предпоследний вечер… Когда мы с тобой спирт два раза развели. Когда я за хлебом бегал…
— И что?
— Да ничего, — пожал Витек плечами.
— Тогда накатим?
— Накатим, — кивнул отрешенно Витек.
читать дальше произведение этого автора на "Независимом Искусстве"
