Осмыслить эпоху – важное дело современников. Сегодня мы публикуем размышления известного тверского журналиста Сергея Глушкова о временах, в которые ему и большинству из нас довелось жить.
Моему поколению было дано в младенчестве застать закат сталинской эпохи, получить первые и главные понятия о жизни в пору не слишком теплой хрущевской оттепели, а самые лучшие и плодоносные годы отдать бесцветной эпохе застоя. Ее крах помнится и поколению наших детей. И не так уж удивляет нас приближение еще одного поворота исторической спирали.
Когда история отдыхает
Если отстраниться от стариковского предпочтения всем временам того, в котором ты был молод и полон сил, то станет ясно, что никакого универсального мерила, определяющего, хороша или плоха та или иная эпоха, попросту не существует. Натуры высокие и героические в полной мере проявляют себя в самые жестокие и неудобные для обывателя времена. Эпохи же сравнительно благополучные и мирные способствуют расцвету далеко не лучших человеческих качеств: корыстолюбия, зависти, мелкого тщеславия. Таково по отношению к опасно бурным 1990-м годам и путинское двадцатилетие.
В этом отношении очень близок нынешнему закатному времени именно брежневский застой. При Леониде Ильиче история, изрядно уставшая от сталинских жестокостей и хрущевских сумасбродств, можно сказать, отдыхала. Ни внешние войны, ни идеологический диктат и преследование инакомыслящих по масштабам своим не шли в сравнение с воистину имперским размахом Иосифа Виссарионовича. Да и Никита Сергеевич, способный не только стучать башмаком по трибуне ООН и сажать кукурузу в Заполярье, но и создавший Советскому Союзу славу первой космической державы, отпечатался в истории куда ярче бровастого и до смешного тщеславного генсека.
Владимир Путин не похож на малокультурного и косноязычного Брежнева. Но, придя к власти, он, как человек с развитой интуицией, почувствовал, что уставшие от слишком бурных событий 1990-х годов сограждане заметно ностальгируют именно по брежневским временам.
Воспроизвести ту модель было невозможно, да и не нужно. Но в XXI веке тому, кто контролирует информационное пространство, не так уж трудно внушить населению, уставшему от слишком сильных потрясений, общее ощущение стабильности, спокойствия, некой защищенности. С битвы за это пространство и началось, в сущности, путинское правление. Мы помним, как в самом его начале были низвергнуты и изгнаны медиамагнаты Гусинский и Березовский и самое влиятельное в ту пору СМИ – телевидение довольно быстро лишилось возможности быть хоть в чем-то оппозиционным. С печатной прессой пришлось возиться чуть дольше, но она под напором становившегося всеохватным интернета сама по себе теряла былое влияние. И все же вертикаль власти позволила осуществлять единую информационную политику на всех уровнях, начиная со столичного и заканчивая сельским муниципалитетом.
Конечно, кое-что было сделано для того, чтобы ощущение стабильности имело некоторую реальную основу: чеченский кризис был в общем преодолен, высокие цены на нефть сказались не только на доходах олигархов, но и на уровне благосостояния рядовых граждан. Однако довольных этим уровнем и вообще жизнью в современной России, в общем-то, немного. Запах близящихся перемен заметно щекочет ноздри всем, кто следит за этой жизнью.
А теперь от общих рассуждений хочется перейти к личным воспоминаниям, которые так или иначе помогают осмыслить день сегодняшний.
Первое непуганое поколение
Смерть Сталина стала первым запомнившимся мне историческим событием. Она вошла в детскую память передавшимся от родителей чувством тревоги, ожиданием чего-то неизвестного и страшного. В ту пору история ни для кого не была чем-то внешним – она жестко и неумолимо впечатывалась в жизнь каждого человека.
Запомнилось мне и разоблачение Сталина весной 1956 года. Пожилая соседка, у которой, видимо, были для этого основания, рассказала мне о нем. Я, признаться, ей не сразу поверил: Сталин виделся воплощением несокрушимой силы. Но веры в то, что эта сила была доброй, не было. Во всяком случае, любви к Сталину я ни в ком из тех, кого знал, включая родных и учителей, ни тогда, ни позже не замечал. Нынешние сталинисты, не знавшие страха и нищеты сталинской эпохи, не в счет.
Приход Хрущева к власти совпал для моих сверстников с преодолением младенческих страхов. Быть может, поэтому мы охотно пересказывали самые нелепые анекдоты о нем.
Так вырастало первое непуганое советское поколение.
Тем не менее, прочитав в газете издевательски малый текст сообщения о пленуме ЦК КПСС, в котором говорилось о «добровольном» уходе Н.С. Хрущева, я, 17-летний комсомольский активист, остро ощутил, что всю сознательную жизнь меня обманывали. С того момента моя вера в наш неуклонный путь к «светлому будущему», можно сказать, прохудилась и с течением времени вытекла окончательно.
Известие о смерти Никиты Сергеевича в сентябре 1971 года застало меня на дежурстве по метеостанции Ржевского военного аэродрома. Там и написал я некролог, который 26 лет спустя был опубликован в газете «Тверская жизнь» под заглавием «Памяти персонального пенсионера». Хотя со времени его написания прошло без малого полвека и я успел многое узнать, прочитать, передумать и о Сталине, и о Хрущеве, былые детские и юношеские впечатления не перекрылись новой информацией, и отношение к этим двум фигурам осталось в сущности неизменным.
А вот к Брежневу я со временем стал относиться лучше, чем в пору его правления.
У меня было слишком много друзей, таланты и дарования которых не находили себе применения в эти тухлые времена. В апреле 1973 года я писал в дневнике: «Застой – это хуже реакции, открытого мракобесия, террора. Хуже, потому что безнадежнее. Террор подтачивает себя сам. Любое просветление после него кажется победой сил разума. При застое же, проникшем в души всех и каждого, просветления немыслимы».
Похож ли мой тогдашний юный максимализм на настроение нынешней радикальной молодежи, пусть судит она сама.
Я же, признаться, думаю сейчас несколько иначе. Прежде всего потому, что помню, какую цену мы все заплатили за выход из брежневского застоя. Разумно ли платить ее снова, разрушая худо-бедно налаженную жизнь ради того, чтобы привести к власти новых честолюбцев?
Третий президент: личный взгляд
Успев до вхождения в сферу политической журналистики закончить Литинститут и попробовать себя на ниве свободного творчества, я не мог ограничить себя сухим анализом фактов. Личные впечатления от самого краткого общения с теми, кто «делает политику», порой открывали мне больше, чем иной «эксклюзив». А с начала 1990-х годов мне довелось лично впечатлиться буквально всеми политическими фигурами первого плана.
С Михаилом Горбачевым, например, удалось даже коротко побеседовать. А Бориса Ельцина наблюдал с довольно близкого расстояния во время его визита в Тверь. Горбачев «раскрыл» себя абсолютно безвольным рукопожатием – словно мне кто-то воблу сухую в руку сунул. Ельцин – нескрываемой злобой, с какой он отвечал на вопрос случайно пробившейся к нему перед входом в областную администрацию женщины-беженки из Грозного.
Путина я видел не очень близко – на одной из первых его больших пресс-конференций в 2003 году. Но впечатлился надолго.
Самое подходящее для обозначения этого мероприятия слово – спектакль. Настолько хорошо подготовленный, что ни один экспромт не мог нарушить тщательно продуманный сценарный план. Главный актер находился на пересечении всех взглядов, удивительным образом создавая ощущение некоего единомыслия со всеми присутствующими.
Я полагал себя способным не поддаваться «обаянию власти», будучи к тому же настроенным весьма критически к президенту, взявшему курс на сворачивание демократических реформ. Но, признаться, не устоял…
Мне тогда удалось ценой небольшого этического компромисса задать вопрос Владимиру Путину. Дело в том, что некий функционер «Единой России» заранее вручил мне бумажку с готовым текстом. Я уже готов был возмутиться, но, вглядевшись, понял, что такой вопрос я и сам не прочь был задать: о взаимоотношениях власти и гражданского общества. Договорились, что форма его может быть произвольной.
Уж не знаю, каким образом президента известили, что именно от этого бородатого тверитянина в 15-м ряду можно не ждать каких-либо пакостей. Однако наступил момент, когда Владимир Путин, посмотрев в мою сторону, сказал: «Вот там что-то хотят спросить, давайте послушаем».
Самое интересное, что вопрос мой президенту вовсе не понравился. Да он на него почти и не ответил, сказав нечто туманное о «необходимости юридически оформить правила взаимоотношений». Но я предварил вопрос пожеланием Владимиру Владимировичу посетить родину своих предков. На этот посыл Путин первым делом и откликнулся, сказав буквально следующее (воспроизвожу по диктофонной записи): «Я с удивлением и удовольствием узнал о том, что в архивах, церковно-приходских книгах и так далее исследователи раскопали моих предков вплоть до тысяча шестьсот какого-то года. И вот что меня особенно порадовало и вообще было интересно в этой информации: все мои родственники жили в Тверской губернии, начиная с семнадцатого века, в одной и той же деревне и ходили в одну и ту же церковь. Такова была стабильность российского общества!»
Своей репликой я как бы подал нужный пас главному герою спектакля, нуждавшемуся в подключении как раз такого личного момента. Он дал Путину возможность подчеркнуть свою глубинную связь со страной, которой он призван руководить. И эта его реплика внесла необходимое оживление, была всеми замечена и отмечена, и я, как давший повод к ней, стал на несколько дней знаменит.
Важно и то, что после этого не слишком значительного эпизода Владимир Путин, прежде не появлявшийся в нашей области (не считая, разумеется, своей завидовской резиденции), взял за правило оказывать внимание родине предков. В Тургинове, где была похоронена бабушка президента, была даже восстановлена церковь, которой Путин (в ту пору премьер-министр) подарил старинную икону.
Но суть не в этом. А в том, что, при всей скрытности и хорошо известной жесткости нынешнего российского президента, я почувствовал в нем редкую способность располагать к себе даже вовсе не расположенных к нему людей. Тут действует не просто знакомое многим «обаяние власти», но и ощущение силы, редкой уверенности в себе, которое покоряет самых тертых журналистов и политиков даже из соперничающих с Россией стран. Таких руководителей у нас давно не было.
Не хочется ничего говорить о перспективах изменения Конституции и пожизненного президентства – кроме того, что оно мне, как и многим, не сильно нравится. Не нравится мне и любой застой. И все же, если оставить в стороне тот факт, что мы живем в сильно изменившейся за последние полвека стране, не могу не отметить, что именно личностный фактор, всегда имевший для России весьма существенное значение, отличает путинский застой от брежневского.
Одно только представляется совершенно ясным: мы на пороге больших перемен. Для кого-то к лучшему, для кого-то к худшему. Самый важный вопрос, какой ценой они нам обойдутся. Но к сожалению, нетерпеливая молодежь, как и мы когда-то, готова платить любую цену.