Рассказ участвует в литературном конкурсе премии «Независимое Искусство — 2019»
-Донька?
-А?!
-Отнеси Петровичу молоко.
-А Ленка чё?
-Ленка руку порезала, и где умудрилась, зараза? В медпункт пошла!
Домна сполоснула руки, вытерла о подол, взяла вёдра с молоком и вышла вон. Осень. Небо затянуто серыми облаками, но ветер ещё тёплый. В конце колхозного двора было управление, до него-то Доньке и нужно. Шаркая резиновыми сапогами, она побрела по размокшей земле.
В вёдрах качалось молоко, в голову лезли туманные мысли.
Из-за коровника ей наперерез, грохоча и дребезжа, пуская чёрный вонючий дым, вылетел трактор. Он сделал полукруг и с лязгом вывалил кучу навоза на площадку.
Это был Васька. Молодая доярка поставила вёдра на землю, одёрнула платье и с кокетливым выражением лица побрела в его сторону. Порыв ветра сорвал с головы косынку, волосы кинуло на лицо. Она и не заметила, как Васька выскочил из кабины, подскочил к ней и ухватив её за зад, своими огромными руками, кинул на кучу навоза.
Его руки бегали по бледному телу могучей деревенской бабы, а рот впивался в шею. Вся, изогнувшись, она сжимала в руках комья навоза, смешанного с соломой и сеном. Глотала воздух как рыба, выброшенная из воды. Первые нежные хлопья снега опускались на лицо и тут же таяли, оставаясь на коже каплями воды.
Домна раскинула руки и пристально смотрела на серое небо, как вдруг почувствовала, что что-то мокрое и склизкое всасывает её ладонь. Это был телёнок с большими чёрными как уголь глазами. Высунув язык, он обсасывал её пальцы, которые пахли коровьим выменем, молоком и навозом.
Домна смотрела в его глаза, в которых отражалось всё вокруг: и трактор с телегой, и бело-грязный коровник, и они с Васькой, и стая пронзительно кричащих птиц, кружащих над их деревней перед перелётом на юг. Мир открылся Домне в его глазах. Истина спустилась в её мокрую от слюней ладонь.
А снег всё падал. А они с Васькой, как малые детки в люльке, медленно покачивались. И весь мир покачивался вместе с ними.
Васька откинулся и лёг рядом. Снег медленно падал на неприкрытые Донькины бёдра. Ей не хотелось шевелиться. Хотелось просто лежать и смотреть на небо.
Горький сигаретный дым коснулся её носа.
— А ты читала «Граф Монте-Кристо»? Уважаю эту книгу!
***
Солнце било во все окна без разбора. Комнату просто заливало светом, он был везде: на потолке, на стенах, под кроватью, в её растрёпанных волосах. Красным светом просвечивало Васькино ухо.
Не открывая глаз, Домна лежала и слушала, как за окнами поют птицы. Оторвавшись от подушки, она всё-таки решила открыть глаза. Медленно открывались перед ней очертания комнаты. Ей ещё хотелось понежиться в постели, но внутренний голос теребил её многолетней привычкой не давать себе отдыха. Сон был для неё лишь необходимостью, чтобы набраться сил, и вновь начать двигать горы.
Муж её Васька спал полуодетый, одной рукой в рубахе, штаны спущены, носок болтается на пальцах свисающей с кровати ноги. Домой он вернулся всего пару часов назад, когда уже светало. Ночью он опять возил лес в соседнюю область. Не поев, просто выпив стакан водки, наполовину раздевшись, шатаясь от усталости и боли во всём теле, он просто рухнул на кровать. Кажется, ещё падая, он успел уснуть.
Старая пружинистая кровать была жутко скрипучей. Переваливаясь через мужа, Домне казалось, что скрежетом она разбудит всю деревню.
Дощатый пол был холодным. Она переминалась с ноги на ногу, пока не привыкла.
Нельзя оставлять мужа одетым, тело перед работой должно отдохнуть, следующей ночью ему снова ехать в лес, решила она, и ухватив за штанины медленно, враскачку начала их стягивать. За штанами потянулись и трусы. Показался его белый, по сравнению с тёмно-коричневой поясницей, зад. С рубашкой было проще хоть и пришлось подшивать рукав.
Домна перевернула его на спину и прежде чем накрыть одеялом, внимательно на него посмотрела. Да, Василий был уже не тот, что тридцать лет назад, когда молодым трактористом, подхватывал её на плечо и таскал по двору, пока она визжала и била его кулаками по спине. Но она с умилением на него смотрела, потому что всё ещё любила. Потому что вспоминала лишь хорошее, что происходило с ними. Вспоминала детей, потому что они тоже хорошее. Какими удалыми да умненькими они у них получились. Вспоминала о внуке, который как две капли воды похож на него. «В их породу», как она говорила.
Умывалась она холодной водой. Вода билась о дно стальной мойки и брызгала во все стороны. Тело покрылось мурашками. Пальцы рук от воды мёрзли, а мысли становились всё яснее и преобразовывались в план на день. Вернувшись в комнату, она подошла к окну и долго стояла, ощущая солнечное тепло.
Попив чай с бутербродами, она повязала волосы платком, накинула халат и, обув сапоги, пошла в сарай. Насыпала пшена курам, дала сено корове. Пока корова — Машка — хрустела травой, она принялась за утреннюю дойку. Бойко зажурчало молоко в ведре. Резво бегали по сосцам руки опытной доярки. Обе, казалось, были довольны результатом. Машка махала хвостом и мычала, Домна напевала и вытирала руки о халат.
Войдя в террасу, она облокотилась о стену, стянула с ног сапоги и пошла в переднюю. Стащила со спутанных волос косынку и скинула на пол мокрый халат. На ночнушке в районе живота и груди были мокрые пятна, сквозь которые просвечивали большие розовые соски и тёмная впадина пупка.
Доня открыла все окна. Ей хотелось впустить в дом последние уже по-летнему тёплые дни весны. В юности времена года сменяли друг друга незаметно, не оставляя в сердце следов. Весна, лето, зима, осень — всё проскакивало в юном задоре.
Было всё равно, в какое время гулять. В зрелом возрасте было некогда следить за весной. Были дела, заботы, растущая семья. Весна вроде есть, но прошла и ладно. А эта весна особенная! Домна Константиновна не могла ей надышаться, налюбоваться. Она восхищалась каждой капелькой, каждой льдинкой, ручейком, рассветом и закатом, веточкой и почечкой, кошечкой и птичкой. Хотелось всё обнять и прижать сильно-сильно. Но и этого было бы мало. Хотелось целовать каждую травинку. Жить было невмоготу, хотелось разорвать на себе одежду и бежать навстречу тёплому южному ветру, чтобы он ласкал тело, трепал волосы, щекотал губы и подмышки… Но здоровье уже не то. То сердце щемит, то давление, то что-то пятка болит, и в локоть стреляет. Не до беготни, в общем.
Скинув мокрую ночную рубашку, Домна пристально рассматривала себя в зеркало трельяжа. Опустив глаза, она увидела свои натруженные в мозолях и порезах руки. Как-то по-новому она на них смотрела. Как-то необычно она их увидела. Руки были как будто не её. Она то расправляла ладони, то сжимала в кулаки. Потом начала их медленно поглаживать. Сначала лодони, потом запястья, плечи, шею.
Тихо, медленно, как ветерок, касалась она своих огромных грудей и живота. Пальцы бегали по телу, а она как замороженная смотрела на себя в зеркало. Реальность ускользала от неё. В зеркале была не она. Она не узнавала себя. За ворохом проблем и забот ей некогда было посмотреть на себя.
Она не видела морщин усталых глаз, проседи в волосах. У неё было представление о себе, которое мало соотносилось с реальностью. А теперь она увидела себя совсем другой, крепкой, но уже немолодой пятидесятилетней женщиной.
Удивление от увиденного и слёзы от понятого. В мыслях кружились пельмени, холодец и сало. Именно с этими блюдами она себя ассоциировала. Обхватив голову руками, ей хотелось сжаться и разрыдаться. Хотелось разорвать этот, как ей показалось никчемный, обрюзгший костюм и вырваться наружу. Выскочить как стройная лань из тёмного леса в чистое с васильками и ромашками поле.
Прохладный весенний ветерок защекотал её соски. Ей вспомнились молодые годы, как после свадьбы юные, весёлые, абсолютно голенькие, они с мужем бегали по этому дому. Как в минуты счастья, после близости они выбежали во двор и кружились и смеялись, а с неба их разгорячённые тела поливал холодный дождь и осыпал град. Как хорошо им тогда было. Вдвоём.
Сейчас их тоже двое. У сына своя семья, а дочь в студенческом общежитии. Ей в городе хорошо, она гуляет с подругами, ходит в кино и кафе. А их двое, но голенькими уже не побегаешь.
Даже себе не объяснишь, почему?
Сейчас она сидит перед зеркалом, абсолютно обнажённая и впервые за последнее время чувствует весну всем телом. Весна! Наконец-то! На пятидесятом году своей жизни она вновь её почувствовала.
С этими мыслями, насмотревшись на себя в зеркало, Домна взяла мокрый халат и вышла из передней комнаты. В чулане она взяла большой эмалированный таз и пошла на кухню. Поставив его на высокую табуретку и кинув в угол халат, налила холодной воды. Потом поставила чайник на огонь и сев за кухонный стол, стала дожидаться, пока он засвистит.
Подставив кулаки под подбородок, она смотрела, как в саду ветер играет с листвой, как поблёскивает солнце на травах, как мечутся маленькие юркие птицы.
Чайник засвистел, и она долила воды. Склонилась над тазом, руки подхватывали тёплую воду и выплёскивали на лицо. Груди плавно покачивались, касаясь края холодного железа.
Домна так интенсивно и неистово себя тёрла, что казалось, хотела смыть саму себя. Намыленной рукой она забралась в каждую складочку своего пышного тела. Тёрла уши, шею, локти и подмышки. Брызги разлетались во все стороны. Пена скатывалась по её белоснежному животу, по взъерошенному лобку и бёдрам образовывая под ногами большую лужу.
Потом она спустила таз и встав в него, стала мыть колени, пятки, тереть между пальцами.
Ступив на пол, взяла лохань с мутно-грязной водой и, напевая незамысловатую эстрадную песенку, пошлёпала на улицу. Выйдя на крыльцо, резким движением она выплеснула мыльную воду во двор, та шумно шлёпнулась оземь, разбрызгивая в разные стороны грязь и куриный помёт.
Вернувшись на кухню, она налила чистой воды и начала смывать с себя пену, всё громче и громче напевая песенку. Ей казалось, что птицы за окнами подхватят мотив и понесут его по свету, как знамя несломленной женской души. Домыв ноги и вытерев их о халат, Домна Константиновна схватила половую тряпку и, оттопырив только что намытый зад, принялась протирать пол от воды. Широкими, привычными движениями гоняла она по полу тряпку и отжимала её в таз.
Круговыми движениями Домна погоняла грязную воду и плеснув её на землю, посмотрела на чистое безоблачное небо. Какое-то ощущение вселенской чистоты и непорочности мира пришло ей в голову. Вот бы все вокруг были бы так чисты как это ясное, погожее небо! Наверное, тогда не было бы обид, злобы и может быть даже войн.
На этих словах она приложила руку к сердцу, поняла, что она ещё голенькая и, скрипнув дверью, шмыгнула в дом.
***
Расчёсывая волосы, Домна ходила по передней комнате. Непонятная мысль жужжала в её голове и никак не хотела выстраиваться в слова. Она вошла в спальню и взяла старый замызганный лифчик, который висел на спинке кровати. Он давно потерял цвет, форму и честь. Но если с подштопанными трусами она не знала что делать, то касаемо бюстгальтера ей пришла идея и она камнем кинулась на пол рядом с кроватью.
Животом чувствовала она холод пола. В нос ударял запах пыли, когда с головой она забралась под кровать и, раздвигая коробки в разные стороны, она вытянула небольшой чемодан, перемотанный тряпкой. Замок не работал, а чемодан был ещё годен для хранения особо ценных и давно забытых вещей.
Разорвав тряпку зубами, вскрылось чрево чемодана. Там, среди свёртков разного размера, лежал завёрнутый в газету лифчик турецкого производства, который они с мужем покупали больше десяти лет назад.
В город приезжал областной цирк, и они с маленькой дочкой поехали смотреть представление. Занятия в школе закончились, сын был у свекрови, и они поехали втроём: Домна, муж её Василий и дочка Анечка.
Приехав в Бунинск на представление, они первым делом заскочили на рынок. В крытой его части они купили большую рыбину и множество пахучих приправ у армянина. А в вещевой части они накупили дочке разноцветных колготок. Домна выбирала колготки, а сама косилась в сторону соседней палатки, где на столе были разложено разнообразное женское бельё. Покупательницы подходили к ней, брали различные вещи, прикладывали к себе. Продавщица одобрительно кивала и нахваливала свой товар.
Ей понравился один лиф, но, даже не примеряя видела, что он немного велик. Она уговаривала Ваську купить ей его. Прикладывала его к груди, гладила его пальцами, нюхала, прижимала к щеке. Он был нежного кремового цвета, тончайшие белые кружева украшали его чашечки. Как две ладошки подхватывали они грудь и приподнимали её на подвиги.
Домна стонала. Дочка пищала. Васька был категоричен, а в пакете прыгала рыбина. Продавщица с наглыми глазами прокуренным голосом, не выпуская сигареты из рук, рассказывала, что у её сестры точно такой же, что такой же носит её мама, у свекрови такой же, только другого цвета. Под конец она распахнула рубаху и показала лифчик на себе со словами, что Домна будет так же неотразима.
Василий Августинович взвыл и сломался.
Счастливая улыбка не сходила с её лица. Она рассказывала, как он ей необходим и какой кокеткой она в нём будет.
И вот его время пришло. Лиф всё так же был неотразим и на этот раз должен был подойти по размеру. Домна ещё раз посмотрела на него в солнечных лучах и принялась одевать. Застигнув лиф, она засунула руку под чашечку и легонечко поправила груди, сначала одну, потом другую. Бюстгальтер сел как влитой.
Затем Донька одела старенькие трусишки с дырочкой на правом боку и выходное ситцевое платье в полоску цвета василька. В сумку она положила кошелёк и пару бутербродов, на случай если проголодается.
Пока Домна расчёсывала волосы, она поняла, чего ей не хватает – драйва. Жизни ей не хватает! В детстве и юности они лазили по садам, убегали купаться и на танцы в колхозный клуб. И сейчас она решила совершить побег. Хотя бы на денёк скрыться из виду. И пусть орёт начальство, пусть Васька помолчит пару дней, но хотя бы что-нибудь произойдёт. Кровь закипит.
***
— Машка! Машка, едрить тебя через коромысло! – стучала Домна в окно террасы и ругалась.
Зазвенели стёкла, заскрипела рама, из распахнувшегося окна вывалилась мохнатая рука, за ней показалось щетинистое бородатое лицо. Игнат был явно с похмелья и сильно раздосадован ранним пробуждением.
— Чё орёшь, собака злая? – сонным голосом пролепетал Игнатий Иванович.
— Здарова Игнатий, а где Машка твоя? Уж час тут ору, всю Сисяевку побудила. Слышь, как собаки заливаются?
— На гароде она, в теплице возится, вот и не слышит! Елозит там жопой кверху.
— А ты чёшь, Игнатий Иванович, рядом не елозишь?
— А ты не видишь, болею я! Дура!
Скрепя челюстью, скрылся из вида Игнатий Иванович, так же со скрипом закрылась створка окна. Домна обошла улицу и вошла в Машкины владения со стороны поля. Так и оказалось, Марья Васильевна, сидя на табуретке, колдовала над помидорами, что-то подливая и подкладывая.
Домна объяснила Марии Васильевне, что ей срочно нужно в город, и чтобы та сказала Кузьмичу, что на ферме её сегодня не будет. Заняла две тысячи до зарплаты и через огород рванула в сторону остановки. Продралась через посадку березняка, потом прошла небольшое заросшее поле, полкилометра по шоссе и вот заветная остановка. Как всегда без лавочки и с сорванным расписанием. Ну ничего. Направление Домна знала, а значит и автобуса дождётся. Направо Бунинск, налево центр соседнего района. Всё ясно и без затей. Но неожиданно остановился автобус до областного центра и смелая деревенская доярка, не раздумывая, вскочила в него.
***
Автобус мерно катил по шоссе. Домна наклонилась к сумке, которая стояла у неё в ногах, и начала в ней копошиться, судорожно что-то ища. Вырез её платья сильно опустился, и было видно, как мерно раскачивается её огромный бюст, облачённый в кружевной лиф. На тонком белом шнурке, словно маятник покачивался и поблёскивал серебряный крестик.
Сидевший напротив мужчина, который до этого смотрел в окно, начал коситься в её сторону. Он уже не мог просто сидеть и начал понемногу ёрзать.
За окном мелькали поля, паслись коровы и овцы. Мужчине было стыдно напрямую смотреть за шиворот женщине. Он то смотрел на Домну, то в окно, то на окружающих. Не заметил ли кто-нибудь, куда он смотрит.
Как выстрел выскочил сосок из лифчика. Мужчину ударило в пот. Он снял кепку и сжал её в руках. Грудь большим розовым глазом смотрела прямо на него. В горле начало пересыхать. Наконец Домна выпрямилась. Мужчина выдохнул и стал смотреть в окно. А деревенская доярка развернула платок и начала громко сморкаться.
Мужчина бросил на Домну очередной взгляд. Ему стало интересно, не выделяется ли сосок через тонкий ситец платья. Пристальный взгляд заставил её задуматься. Она решила, что случайно сморкнула на себя и стала осматривать платье, оттягивая его на животе и груди. Холодок промелькнул по её обнажённому сосцу. Домне стало неудобно. Она хотела рукой поправить выпавшую заразу, но осеклась. Ладно, подумала она, доеду до города, зайду в какие-нибудь кусты или за ларёк и всё поправлю. И стала дальше считать столбы, деревья и мелькающие то вдалеке, то вблизи деревни с поблёскивающими стёклами окон и теплиц.
читать дальше произведение этого автора на "Независимом Искусстве"
