(Из жизни родной газеты нулевых годов)
Введение в хрониковедение
К концу рабочего дня, когда номер почти сверстан, все расслаблены, движения медлительны, свет приглушен, NN подлетает к редакции на такси и врывается на второй этаж:
- Татьяна Николаевна, нужны чистые простыни!
И подышал ей на ухо еще что-то, выраженное в парах изысканного алкоголя. Изысканного в ларьках площади Васнецова, ведь это было начало нулевых, все тут еще дышало 90-ми…
- Понял, - говорит она. Походкой, конечно, более твердой нежели у NN, идет к телефону. – Мам, привет, да, я еще на работе, слушай, сейчас к тебе заскочит наш сотрудник, дай ему комплект постельного белья, ну, ты знаешь, в комоде, да, второй ящик снизу.
Думаю, старенькая ее мама, чем бы она не занималась в данный момент, без лишних расспросов ответила так же: «Понял!», и направилась к нужному ящику. Дело привычное. Опять какое-то журналистское задание. Кто их там разберет.
NN, освещая себе путь внутренним сиянием, скатился по лестнице вниз. Дом ответсека Татьяны Николаевны поблизости, далеко машину гонять не нужно.
А где-то там, за площадью Васнецова, за темными дворами, за высокими столбами остывала, ожидая, та, которая, наверное, и дала ему журналистское задание...
***
Когда я буду рассказывать о ком-нибудь гадости, то обещаюсь запикивать имя. А о себе намерен беззастенчиво повествовать. Чтобы воспитанному читателю тоже стало стыдно за меня!
Вот, например, в те же годы сидим на дизайнерском диванчике с молодой подающей надежды звездочкой орской журналистики. Ну, в первую очередь мне эти надежды подающей. Номер почти сверстан, движения медлительны, спина замредактора Н. Овчинникова, вносящего последние правки, для нас просто часть окружающей обстановки. Он для коллег как краеугольный камень в основании свежего выпуска “Орской хроники”, а для нас, двадцатилетних, все вокруг заглушается гормональным фоном. Я ей что-то бубню, а она смеется. Я бубню что-то еще, выраженное во флюидах и парах изысканного юмора. Изысканного в дешевых журнальчиках из “Союзпечати” на улице Советской. А она смеется. И вдруг громкий бас... откуда он? Откуда-то с неба:
- Ох, Костя, Костя…
Это спина Николая Александровича заговорила. Не выдержав голубиного курлыканья на дизайнерском диванчике. Конечно, тут и камни возопиют краеугольные, ну сколько можно в самом деле, приличия же нужно знать.
- Понял, - сказал я. Или подумал. И, цепляясь красными ушами за косяки, скатился по лестнице вниз.
***
С тех пор многажды приходилось курлыкать в разных сложных жизненных обстоятельствах. Дело привычное. И в самый ответственный момент мне нередко слышалось: “Ох, Костя...” Это пред мысленным взором являлся образ замредактора Н. Овчинникова в виде говорящей спины.
...Его уже нет. Николай Александрович уехал в Питер, покорил мастерскими репортажами тамошнюю журналистику и неожиданно умер от внезапной и тяжелой болезни. Старенькая мама Татьяны Николаевны тоже скончалась, мы ходили всей редакцией на похороны. Сама ответсек ушла на пенсию, продает ту близлежащую квартиру, чтобы переехать к дочери в другой микрорайон. NN давно вернулся в свой родной город, откуда теперь иногда доносится его редкий: “Бобок! Бобок!”. Ну а те журналистские простыни, если и были возвращены, то давно уже истлели и выброшены на свалку истории.
Сколько еще было и остается в памяти таких историй - из жизни родной газеты нулевых годов нашего столетия. Для меня этот период с нулями наполнен содержанием, ведь как говорят девушки, “я отдала ему свои лучшие годы”.