Ноября 22-го Михаил поднялся еще до свету, прошелся по веже, разминая затекшие кисти и шею, покривился от жгучей боли. Так за всю ночь и не сомкнул глаз, что-то мешало уснуть. Несколько раз принимался читать Писание, на странице, что была открыта с вечера, но мысль ускользала, строки путались- и бросал. Теперь болит темечко, будто с перепою.
На кошмах посапывал Константин, положив по-детски под щеку ладонь, раскраснелся со сна. От шороха проснулся служка Кирюшка, спавший у входа, поднял голову, вскочил, Михаил сдвинул брови, и тот стал двигаться тише; из плошки овчиною он смочил молоком раны князя на шее и запястьях, подложил новые тряпицы, чтоб меньше терло колодкою.
За пологом перекликались татарские сторожи, вдалеке блеяли овцы, где-то поскрипывали колеса арбы, занимался день. Служка принес холодного мяса, но Михаил мотнул головою-после- и встал на молитву. Глядя на темный лик Спасителя, шептал молитву, клал поклоны и все ждал, когда ж суровые черты на образе просветлеют, уйдет с сердца тягучая, щемящая тоска, но на Михаила все так же хмуро глядели пустые писанные глаза, и прямой нос, чудилось, чуть боле вострился, чем обычно. Окончив молитву, князь долго вглядывался в чело Христа. Будто и морщин на нем добавилось, будто и скорбны стали тени у глаз и в углах губ.
Меж тем заворочался сын, приоткрыл глаза, сонно взглянул в дымоход, край которого уж начал светлеть от первых лучей солнца. Поднялся, опершись на правую руку, посидел так, после встал на колена рядом с отцом, стал молиться.
- Каково спалось?- спросил Михаил, когда тот закончил.
- Благодарствуй. Все какая-то пакость виделась,- ответил Константин. Они стояли, умываясь над блюдом, а служка поливал на руки мутною речной водою.
- Чего так?
- Да все змий отвратный собою являлся. Бился ты с ним, а я будто набитый, помочь не могу.
- Побил?
- Проснулся я. Да побил, ясно,- улыбнулся Константин.
- То-то.
Позавтракали. Все, будто, по-прежнему. Харачу погнали в степь коней, что, стреноженные, ночь паслись рядом с табором, как солнце встало на повод, погнали и скот дальше в степь, от пастбищ к городу потянулись бабы и детишки с крынками и бурдюками в руках со свежим кобыльим молоком, загомонил стан на все голоса. Все, будто, так, а на душе нет спокою.
Константин ушел, и князь остался в веже один. Побродил, по обыкновению (бесово жилище, и углов-то нет!), кликнул слугу, чтоб поправил колоду, попросил подержать Псалтырь. Слуга раскрыл книгу, и первое, что бросилось в глаза: «Сердце мое смятеся во мне, и боязнь смерти нападе на мя». Михаил содрогнулся, по спине побежала противная капелька пота. Кликнул духовника.
- Что значат слова си?- спросил он, когда тот пришел. Святоша прочел стих, сложил на животе руки, нерешительно посмотрел на князя.
- Сказано в писании: «Возверзи на господа печали своя, и той тя пропитает и не даст вовеки смятения праведному»,- ответил он.- Душа твоя смятенна. Молись, и да укрепит тебя господь!
Дале Михаил читать не стал, сел у входа, глядя на татарский град, век бы его не видать! Глиняные лачуги лепились рыжими стенами одна к другой, будто соты пчелиные, грязь и нечистота кругом, яко в хлеву. Голые ребятишки снуют меж домишек, гомон и суета.
Приходили Коляда с Кукшею и десятским Никитой, говорил что-то, да князь так и не ответил, и они ушли, сели невдалеке, на попоны, играть в зернь. Тоже, богопротивным игрищам пристали, надо б внушить, да не до них. Ратники слонялись кругом от безделия, кто чинил сбрую, кто правил саблю. Даже охранявшие князя татарские кешектены разленились на ласковом солнышке, отставили копья, благодушно сидели на земле.
Денек выдался тихий, не по-осеннему теплый. Мягкий ветерок с гор качал полстницу вежи, шевелил волоса на висках, путался в сухой траве. Почти по-домашнему пахло дымком травяным, да не по-нашенски, сладковато, горящим аргалом.
Вдруг тишину прервал чей-то заполошный крик. Князь приподнялся, вглядываясь. От торговища бежал отрок, размахивая руками, что-то кричал. Когда подбежал ближе, князь разобрал «Идууут!». Коляда, Кукша, Никита вскочили с мест, бросились к оружью, дружинники тоже. Михаил уже видел, что от города к русскому стану движется большая толпа конных и пеших, спокойствие вдруг вернулось в сердце. Прошел в вежу, стал на колена пред образом, зашептал молитву, и увидал, наконец, как черты лица Спасителя смягчились, разгладились морщины. Он смотрел на князя добрыми, чистыми, будто омытыми слезою, глазами, утешительно улыбался, и на душу опустился покой…
… «Стали дружно!»- проорал Кукша, и полусотня застыла, встав в круг от княжьей вежи, загородясь щитами, оттеснив татарских кешектенов, что были у входа. Толпа татар приближалась, размахивая множеством рук, звеня оружием, будто многорукое чудище.
- Кукша,- позвал Никита тихо.
- Чего тебе?- не оборачивая головы, спросил тот.
- Кукша, коль что со мною, сына не оставь,- попросил Никита. Кукша только кивнул. Не доходя сажней с десять, татары остановились, будто в нерешительности, крича и гомоня на все лады. Вперед вышел толмач.
- Приказано великим ханом взять князя урусутов Михайла,- прокричал он.
- Почто?- крикнул в ответ Коляда.
- Не твово ума дело,- послышалось из рядов, и вперед продрался верхом Юрий-князь.
- Мово,- отозвался Коляда. – Я ближний боярин князя Михаила Ярославича. Что нужно, передам, говори, князь.
- Михаил мне отдан головою!
- Того я не ведаю. Можешь- возьми.
- Ты, пес, мне перечить?!- взвился Юрий.- Мово слова мало тебе?
- Слово ветер носит. А тебе веры нету. Я за князя свово в ответе.
- Со мною Кавгадый-темник! Гляди,- и вперед выехал воевода татарский.
- То вольному воля, кому с кем хаживать. Мне вота с женками любо!
- Ах ты…- захлебнулся Юрий.- Ты хану не прямишь?!
- А я князю клятву давал, не хану. Кто кому,- отозвался Коляда, поправляя щит на руке.
- Ты, темник, о животе своем промысли,- перевел толмач слова Кавгадыя.- Мы все одно князя возьмем. Для чего кровь проливать?
- Промыслю,- махнул рукою Коляда, отворачиваясь.- Константин где?- спросил он у Кукши.
- Велел сыскать и к ханше отвести.
- И ладно. Что, братие, приуныли?- возвысил он голос, оглядывая редкий строй.- Чай, дело наше болярское, не впервой! Носов не вешать, стоять крепко!
Он повернулся к татарам, в то время как все услыхали тихий свист, и в грудь меж пластин куяка боярина вонзилась короткая русская стрела. Тысяцкий охнул, качнулся назад, его подхватили, Никита потащил тяжелеющее тело за линию, успев заметить, как татары с визгом кинулись на дружинников. Уронив боярина, Никита увидал, что глаза его остановились, глядя на солнце.
Меж тем руссы медленно пятились назад, едва сдерживая татар. Никита схватил саблю, кинулся в свалку, пробился вперед, увернулся от копья, ударил крестом в чье-то перекошенное криком лицо, отбил щитом удар, ударил сам, а после и перестал сознавать, что кругом. Удары сыпались со всех сторон разом. Русских быстро взяли в кольцо, секли саблями, кололи копьями. Никита, отбиваясь, видал, как пал Кукша, уязвленный в ногу копьем, от удара в лицо палицею, как татары ворвались в вежу, и тут в животе обожгло огнем, в глазах вспыхнул свет, и он разглядел перед глазами в пыли и мечущихся ногах и копытах желтую сухую былинку. На нее наступил чей-то гутул, но она снова распрямилась. Боли Никита не чувствовал. Чувствовал только, как сквозь пальцы, скрещенные на животе, медленно сочится жизнь, стекает наземь. Сначала вдаль ушел звук сечи, а после померк и свет…
… Михаил стоял на коленях, когда татары, разгоряченные с сечи, влетели в вежу. Кирюшка кинулся было на них с ножом, защищая господина, но вскоре уж лежал недвижимо с рассеченным горлом. Князь пробовал встать, но его свалили ударом ноги в бок. От боли помутилось в глазах, а удары продолжали сыпаться. Михаилу все же удалось подняться, но следующий удар бросил его на стену вежи. Стена проломилась, и князь вылетел наружу. Продолжая бить, его протащили по земле. Уже ничего не чувствуя, плюясь кровью, хлещущей горлом, с вытекшим глазом, князь все пытался встать, но колодка не пускала.
Когда урусут уже только дергался на земле, хрипя и разевая рот, москитянин Ратша шагнул к нему с ножом в руке. Он оттолкнул татар, склонился над князем и, воткнув нож в грудь, дважды провернул его, вырезав сердце.
Разгоряченные убийством, татары и москвитяне бросились грабить обоз, добивая немногих уцелевших тверичей. В стороне сидел на коне Юрий, скрестив на груди руки, в окружении своих бояр. К нему подъехал Кавгадый:
- Что, великий князь, доступился своего?- сощурился он.
- Что?- обернулся Юрий.
- Ты теперь ильхан на Руси. Радуйся.
- Что за словеса, аль не по воле хана то учинилось?- нахмурился князь, ворочая коня.
- Не брат ли он тебе старейший, как отец, зачем же тело его лежит нагое?- крикнул татарин вслед.
Юрий, не останавливаясь, оглянулся, бросил через плечо боярам:
- Покройте, к доске привяжите,- и поскакал к городу.
Убийцы вскоре разошлись, таща на себе кто что похватал. Теплый ветерок, тянувший с полдня, все так же теребил красную от крови траву, играл с волосами мертвых, шевеля и путая их…