Автор: Казаков М. М.
В Туле нас поместили в какой-то барак, который всем показался дворцом. Учащиеся повеселели. В Тульском областном Управлении трудовых резервов я дал отчет о расходах, произведенных в пути следования и список учащихся и работников. Через 2-3 дня из Москвы пришло официальное распоряжение отправить нас вместе с другими Тульскими училищами в Воронеж, в распоряжение тамошнего Управления трудовых резервов. Как потом выяснилось, решение нашего Главка о перебазировании училищ в Воронеж было непродуманным и поспешным: Воронеж сам готовился к возможной эвакуации.
В Воронеж мы прибыли в конце августа 1941 года. Наше училище № 5 связи слили с местным училищем № 9 связи и объединенному училищу оставили № 9 . Директором этого объединенного училища назначили не специалиста связи, а работника Обкома партии старого коммуниста Дору Мироновну Шевелёву. Я был назначен старшим мастером – начальником мастерских. Учащихся поселили в общежитие этого училища, в котором освободилось много мест, потому что с начала войны многие родители забрали своих детей домой. Нас, работников с семьями, поселили в общежитие какого –то завода на левом берегу. Училище № 9 располагалось в здании областного управления связи, занимая там отдельное крыло на 3, если не ошибаюсь, этаже. Здесь были классы и некоторые кабинеты, а мастерские находились в других помещениях, на других улицах. Общее соотношение учащихся 5 и 9 училищ было примерно равным. Начались занятия, с их уроками, звонками на урок и с урока, педсоветами и т.д. Казалось, жизнь вошла в свою колею. Однако, с каждым днем обстановка в городе становилась все тревожнее. Наконец и здесь начались налеты фашистской авиации и бомбардировка города. Оставаться в городе уже было опасно. Руководством области было принято единственно правильное решение одновременно эвакуировать все училища трудовых резервов в тыл. И 6 ноября 1941 года учащиеся и мы работники погрузились в эшелон, состоявший из одних четырехосных пульмановских товарных вагонов оборудованных внутри двухъярусными нарами и чугунной печью в центре вагона. Из общежития были взяты все постельные принадлежности, так что все учащиеся были обеспечены матрасами, простынями, подушками, одеялами и т.д. был взят с собой в дорогу и запас продуктов, рассчитанный на месяц пути. Учащиеся были посажены в вагоны в составе своих учебных групп. Каждую группу возглавлял мастер производственного обучения или преподаватель.
Вечером эшелон двинулся в путь к месту своего назначения в г. Омск. Что нас ждёт там мы не знали, да и не раздумывали об этом. Мы уже свыклись с положением кочевников. Начались зимние холода. Чтобы сберечь тепло, мы у раздвинутых ворот вагонов соорудили нечто вроде тамбуров. Где могли, заткнули щели в стенах вагонов, но все равно там, где матрасы плотно прилегали к стенам, они примерзали к ним. На остановках все бросались запасать воду и топливо. Если до воды было далеко или там уже была большая очередь, а времени было в обрез, брали воду из тендера своего паровоза. На топливо брали на остановках все, что попадало под руки, случалось даже и станционные штакетники. Эшелон шел довольно быстро, но часто останавливался, пропуская встречные военные эшелоны и пассажирские поезда и обгоняющие нас санитарные составы. Никто не знал где, когда, на какой станции наш состав остановится, и сколько будет стоять.
Наконец, в ночь на 26 ноября 1941 года наш эшелон остановился на станции Оренбург. Через несколько часов стоянки на товарной станции нам объявили, что дальше поезд не пойдет. Толи Омск или Ташкент не принимают нас, толи железной дороге нужны порожние вагоны. Но мы не возражали, ибо не знали ни Омска ни Оренбурга. Поэтому такое решение приняли в основном безразлично, некоторые даже были рады окончанию этого тяжелого пути.
Для временного размещения училища нам отвели железнодорожный клуб им. В.И. Ленина, который тогда находился в здании по ул. Советской, 52, где позже размещалась филармония, а сейчас татарский драматический театр и где, до сих пор со стороны ул. Советской находится аптека № 1. Клуб был очень благоустроен, имел красивый зрительный зал, большое со вкусом отделанное фойе. В нижнем этаже было расположено кафе, с большим художественным вкусом превращенное в подводное царство с многочисленными гротами, стены и потолки которых сверкали «драгоценными камнями». В этом же стиле была мебель и светильники, создававшие иллюзию нахождения в царстве Нептуна. Вход в кафе был не с улицы, а из фойе.
Видимо, помещение клуба ещё до нашего прибытия было подготовлено для приёма эвакуированных. Об этом говорило то, что когда мы туда пришли, в зрительном зале и фойе мебели уже не было, а вместо неё стояли трехъярусные деревянные нары. Нам отвели фойе, а в зрительном зале разместились два других училища из Ленинграда и, кажется, из Тулы, прибывшие вместе с нами в одном эшелоне.
Учащихся с большинством работников повели в этот клуб, а члены семей работников остались в вагонах, т.к. было ещё не известно, где они будут размещены. И в это время произошла большая для всех нас трагедия. Поскольку наш эшелон был сборным и некоторые вагоны должны были следовать в другие города, его начали разъединять и спускать с сортировочной горки. Жена мастера производственного обучения Арсентия Павловича Четкова с двухгодовалой дочуркой, оставшиеся в вагоне, сидела в это время с дочуркой на коленях у раскаленной железной печки, лицом по ходу поезда. Вагон с нарастающей скоростью мчался с горки на стоявшие на этом же пути, в конце горки, неподвижные товарные вагоны. От сильного удара жену Арсентия Павловича вместе с ребёнком прижало к раскаленной печке. Они получили тяжелейшие ожоги, и девочка умерла в больнице. Как показало расследование, на этом вагоне была надпись, сделанная мелом работниками станции Оренбург: «Люди. С горки не спускать!». Но спустили. Правда, тут же спохватились и начали подкладывать на рельсы тормозные башмаки. Но было уже поздно: вагон разогнался, и они уже не помогли.
Мы все очень тяжело переживали эту трагедию, особенно смоляне, хорошо знавшие эту молодую семью по совместной работе в училище № 5 и по долгому тяжелому и опасному совместному переходу по родной смоленской земле.
В это же день немного позже мы стали свидетелями другой трагедии, случившейся уже с другими людьми. Наш вагон с сортировочной горки подали на разгрузочную площадку, и мы уже заканчивали погрузку автомашины, как вдруг послышались тревожные крики и тревожные паровозные гудки. Мы вышли наружу. Метрах в двухстах от нас на другом пути горел большой пульмановский вагон. Двери и стальные оконные люки были закрыты, и люди, которые были снаружи, ни как не могли их открыть. Из вагона неслись отчаянные крики. Вагон весь, целиком, был объят пламенем, и его стены стали просвечивать насквозь. Отчетливо было видно, как внутри от одной стены к другой, вдоль вагона, мечутся тени людей. Их было 4-5 человек. К прибытию пожарных огонь сделал своё дело, и вагон превратился в черную, обуглившуюся громаду. Чей это был вагон, и кто были эти несчастные я не знаю. На месте говорили по-разному: одни, что это были бомжи или дезертиры, ночевавшие в нём и разведшие огонь прямо на полу, т.к. этот вагон не был теплушкой и не имел печки, другие, что это был вагон из воинского эшелона. Но кто бы они ни были – это были люди. Их родные никогда еже не узнают, что с ними произошло и где их могилы. Таких трагедий, принесших шквалом войны, в это тяжелое время было много.
Продолжение следует.