Через три дома от нашего дома поселилась семья из трёх человек, перебравшись после войны из Украины в наш северный посёлок.
Бабушка вскоре померла и была похоронена на местном кладбище, а у супругов – родителей народились детки – три девочки - погодки.
Молодой матери, возраст которой был уже за тридцать, пришлось сидеть дома с детьми, а счастливому отцу – обеспечивать материальную поддержку и финансовое благополучие семьи.
Молодые родители обзавелись хозяйством. Купили корову, овец, кур. Около дома разбили большой огород для посадки картофеля, огородили полисадник – для овощей и ягодных кустов.
Словом, обустроились на новом месте всерьёз и надолго.
Муж работал бакенщиком. Уезжал рано утром на моторке, проверяя на водоканале обстановку, куда входили бакены – буи на воде, деревянные створы - маяки по берегам и другие сигнальные принадлежности фарватера, по которому ежедневно, ежечасно курсировали грузовые судоходы.
Изредка проплывали экскурсионные теплоходы с гуляющими на палубах пассажирами.
Если шли встречные корабли, то поднимающиеся по реке вверх суда швартовались у пристани, ожидая очередности шлюзования.
Работа бакенщика требовала повседневного, кропотливого труда, учитывая степень риска при штормовой погоде и другие непредвиденные обстоятельства.
Если муж задерживался на работе, отвечая на вопросы соседей, где муж, жена гордо говорила: « Уехал по обстановке». Это звучало в её исполнении, как «на передовой».
И подросшие девочки тоже часто упоминали эти слова, разговаривая об отце.
Свободное от работы время хозяин проводил, ухаживая за скотиной, ибо она требовала к себе не меньшего внимания, чем любимая работа.
Свою жену дядя Данил любил безмерно, не обременяя её лишними заботами.
Успевал сходить в магазин за продуктами, поиграть с детьми, выпасти овец, летом занимался заготовкой сена для предстоящей долгой северной зимы.
Девочки помогали отцу ворошить сено, приглашая для этой не слишком трудоёмкой работы своих сверстниц, которые заходили в жаркую погоду за подружками, чтобы пойти купаться.
Закончив помогать, детвора тут же убегала на берег реки, по ходу вытаскивая из волос, из одежды жёсткие соломинки сухой травы.
Жена, в свою очередь, готовила отменные обеды, в особенности украинский борщ, а летом – густую окрошку.
И при этом успевала руководить мужем, появлявшимся в критические минуты срочной бытовой необходимости, и девочками, подраставшими, как на дрожжах, от неустанной, повседневной материнской заботы и отцовского внимания.
Мать была простой женщиной, детей, не церемонясь, любя, называла, как приходилось.
- Галька, куда запропастилась, принеси воды с колодца.
Старшая дочь, Галина, вытянувшись за последние два года (и в кого только пошла) под метр восемьдесят, тут же брала в руки вёдра и шла за водой.
- Танька, отнеси курам. Да смотри, чтоб петух не клюнул.
Стройная, среднего роста, тихая вторая дочь с ласковыми веснушками на носу, шла с миской, полной пшена к сараю, в котором хозяином был пёстрый петух с ярким гребнем на голове и кирпично-зелёным оперением.
Зоркий глаз петуха и грозное кудахтанье не позволяли близко приближаться к его гарему, курам.
И, стоя в дверях, девочка бросала крупу в середину образовавшегося хоровода птичьей стаи.
Младшая дочь, Тамара, любимица матери и отца, могла позволить себе в то время, как сёстры были заняты работой по дому, поиграть, сидя на кровати, игрушками или, получив из рук матери кусок пирога, уплетать его за обе щёки.
Девочки были погодками, с разницей друг от друга в два года. Но у младшей было преимущество в родительской опёке и ласке.
Невысокого роста, круглолицая, с румяными щеками, пухлыми губами и, как у отца, белёсыми ресницами.
Да, конопушки тоже полюбили её и сплошь усеяли вечно улыбающееся личико.
Девочки были как из разного теста слеплены.
Незнакомый человек никогда бы не назвал их родными сёстрами, так они были не похожи друг на друга.
И характеры были разные.
У Галки – норов молодой кобылицы. Раз задумав, никогда не меняла своего решения.
У Танюшки – совестливой скромницы тоже были свои стойкие жизненные принципы особо никому не доверять. И постоянно охранять своё личное пространство.
У младшей всё было проще. Она была как любимое приложение ко всему, что происходило в доме.
На праздник – самое сладкое ей, работа – только по силам. Единственное, в чём ей не повезло, что приходилось донашивать вещи, из которых вырастали старшие сёстры.
Но, поскольку особенных праздников и парадов - демонстраций в посёлке не проходило, этот процесс был не заметен чужому глазу.
Друзья у всех троих были общие, из соседних дворов, где хватало ребятни обоего пола.
И безобидные прозвища получили все трое: Гача, Тача и Цикера.
Ну, первые два, понятно, для скорости произношения. Но последнее – верх понимания.
На улице, в ребячьей среде, никто не обижался на свои новые имена, и только Тамарка, хмурясь, морщила свой конопатый нос и огрызалась на обидчиков.
Особенно досадно становилось ей в те минуты, когда по какой – то причине дети, подравшись друг с другом и убегая от противника, кричали: «Цикра, цикра, цикера – табакера!»
Вот уж были слёзы. Фонтаном!
Помирившись, старались произносить обидное прозвище не так часто.
Но при любом разладе в отношениях, особенно с мальчишками, те не упускали случая позлорадствовать прозвищем, приставшим намертво к своей хозяйке: «Ну, что, Цикра, пойдёшь ябедничать?»
Не во всех семьях подростки спешили жаловаться.
Уставшие на работе родители могли отвесить хорошего леща, услышав неприятную новость от своих чад. Поэтому свои маленькие обиды ребята часто решали меж собой, не втягивая в конфликты взрослых.
Но обожаемая родителями Цикера могла себе это позволить.
Мать, имея крутой характер настоящей хохлушки, находила обидчика и надирала уши не сумевшему отбежать подростку.
Взамен Тамарка получала новых врагов.
Но ненадолго. Детские обиды быстро забывались.
Да и тётя Люда, мама девочек, больше ругала для острастки, чем наказывала. Как же, любимое дитятко обижают. Нельзя!
Все прекрасно это понимали, и взаимные обиды забывались так же скоро, как и появлялись.
Всё же однажды в уличной потасовке произошло непредвиденное: Тамарке разбили губу, да не чем-нибудь, а куском кирпича.
Откуда они взялись под рукой, будь они неладны, эти кирпичи, куски от которых валялись повсюду, так как в округе отстраивались новые дома с печным отоплением.
Вроде играли без обид! Что-то кидали, чем-то перебрасывались, не стремясь попасть в играющих друзей.
С окровавленной губой сестру привели домой.
Увидев страдальческое лицо младшей дочери, соседка закричала в голос: «Да что ж, вы, окаянные, наделали! Такую красоту испортили!»
Последние слова подчёркивали всю не расплесканную любовь и потаённые надежды матери.
Заплаканные глаза дочери не выражали ничего, кроме испуга.
Тамарку срочно отвели в больницу, где ей наложили швы на повреждённую верхнюю губу.
Спасибо мастерству медика, зашившего аккуратно серьёзную рану.
Все прекрасно понимали, что получила девчонка травму не со зла, а по детской неосторожности.
Претензий за тот случай никто никому не предъявил.
Со временем шрам зажил, растянулся над губой и стал незаметен.
Физические травмы заживают быстро. А острое слово, рождённое в недрах разговорной речи, живёт долго.
Прокручивая воспоминания как долгоиграющую пластинку, снова ставлю тот или иной диск давно ушедших, прожитых событий, просматриваю судьбы своих бывших соседок с прекрасными именами Галя, Таня, Тамара.
И ценю их за дружбу, которую мы пронесли через всю жизнь, благодаря нашим родителям и тому счастливому стечению жизненных обстоятельств, в которых мы поняли, что детство никуда не ушло и живёт в нашей памяти, и мы всё такие же Гача, Танча, Цикра… Коча, Нича. Никого не забыла?
г.Петрозаводск. Татьяна Пилия.