«Резать рано, - говорит Лия Моисеевна, батальонный врач, - подождем, пока созреет. На ночь я вам компресс поставлю.»
Нарыв покрывает всю тыльную сторону левой кисти. Рука сильно ноет, я долго не могу заснуть. Наконец забываюсь, но среди ночи всех вызывают к комбату.
Командиры рот и взводов с помятыми лицами собираются в класс, где разместился наш штаб. Дежурный по батальону лейтенант Вертимягин молча указывает на стулья. Сидим, обмениваясь встревоженными взглядами.
Командир саперного батальона старший лейтенант Цыбульский и старший адъютант военинжерен 3 ранга Данилов, склонившись над картой, о чем-то вполголоса разговаривают. Комиссар Кирсанов сидит поодаль и посматривает на нас.
«Все явились, товарищ старший лейтенант!» – докладывает Вертимягин. Комбат поднимает голову от карты, проводит рукой по выбритой щеке: «Товарищи командиры, завтра, 12-ого сентября, выступаем на передовую. Батальон поротно придается стрелковым полкам. Задача – инженерное обеспечение. Батальонное имущество с собой не берем. Для охраны его остается дежурный по батальону и весь наряд. Вопрос есть?»
Мы молчим. Последняя неделя была особенно тревожной. С фронта поступали плохие вести. На днях прошел слух, будто противник совсем близко, на подступах к Пулковским высотам. После страшной бомбардировки города 8 сентября вражеская авиация налетала ещё несколько раз. Поговаривали о воздушном десанте, якобы выброшенном противником где-то в Шувалово или Озерках. Со дня на лень мы ждали выступления нашей дивизии народного ополчения, я все же сообщение комбата оглушает.
Смотрю на товарищей. Командир роты младший лейтенант Бандура крепко сжимает ремни полевой сумки. Последние дни он находился в постоянной тревоге о жене и дочке, кот которых давно не было вестей. Его побледневшее лицо и судорожно сжатые руки выдают сильное волнение. Рядом напряженно вытянулся командир второго взвода Турбин, бледный и расстроенный. Взволнованные, посеревшие лица командиров других рот.
У двери командир первого взвода нашей роты, Ершов. На его широком, густо усыпанном веснушками лице волнения не видно. Я смотрю на Ершова с неприязнью, - у нас не раз бывали стычки. «Он пытается командовать мною и Турбиным», —считает, будто командир первого взвода является заместителем командира роты. К тому же он лейтенант, а мы – младшие лейтенанты.
Встречаюсь взглядом с Лией Моисеевной. Она склоняется к командиру батальона и что-то шепчет. Комбат смотрит на мою забинтованную руку, шепчется с комиссаром и говорит: «Лейтенант Вертимягин, сдайте дежурство младшему лейтенанту Блинову. С батальонным имуществом останется он, а вы пойдете с ротой.
И вот все пошли досыпать, а я бодрствую. Хожу по школьному коридору, заглядываю в классы, заставленные койками, морщусь от тянущей боли в руке и думаю. Завтра весь батальон уйдет, а я останусь в одиночестве. Конечно, здесь спокойней, чем на переднем крае, но там я был бы с товарищами. А это так важно сейчас, когда на душе тошно. Нет, лучше идти с батальоном.
За полчаса до подъема бужу комбата и старшего адъютанта. Подождав немного, стучусь и вхожу в штаб. Коротко, но настойчиво говорю о своем желании идти с ротой. Я пошел в армию добровольцем не для того, чтобы быть сторожем в тылу.
Комбат, глядя мимо меня, нерешительно почесывает подбородок. Старший адъютант, тщательно расчесывая на пробор редкие русые волосы, открывает взгляд от стоящего на столе зеркальца, и мы встречаемся глазами. Едва заметно делаю ем знак: «Поддержите!». Данилов прячет гребенку в карман гимнастёрки и прогладив обеими руками волосы, говорит: «Думаю просьбу младшего лейтенанта Блинова следует удовлетворить. Посылать взвод на передний край без командира, к которому бойцы уже привыкли, не следует. А вместо Блинова можно оставить тут техника – лейтенанта Хализева.
Комбат считается с Даниловым, - он единственный среди нас был офицером еще в первую мировую войну. И после подъема я вместе с товарищами иду на завтрак. Роту ведет старшина, а мы, командиры, слушаем Бандуру.
Бандура, инженер-химик, командир запаса, в первые месяцы войны попал в окружение, откуда с трудом выбрался с горсткой бойцов. Он рассказывает, как нужно вести себя в окружении. Ершову и Турину советует бросить курение. Он, Бандура, раньше курил, но, выйдя из окружения, решил – кончено!
Другой совет – запастись шоколадом про черный день. Груз небольшой, а может выручить. Заходим в магазин и покупаем по 10 плиток шоколада. Только бандура, отправлявший все деньги семье, ограничивается четырьмя. Около столовой, в ларьке, продают разливное красное вино. Наполняю свою флягу - тоже может пригодится.
После завтрака выстраиваемся перед школой и чего-то ждем. Неподалеку, у общежития Политехнического института, построился стрелковый полк и артиллеристы. Стоим час, другой. Солнце печет, бойцы то и дело просятся выйти попить.
Наконец, команда – получать винтовки. От каждой роты выделяется 15 бойцов; старшина выстраивает их и уводит куда-то за здание. Вскоре они возвращаются. Нашей роте на 86 человек дали только 36 винтовок. Такое же положение в других ротах…
Меня вызывают в штаб. Комбат вручает пакет: «Отвезете в штаб дивизии. Если не застанете нас здесь – догоняйте. Маршрут – Литейный, Нахимсона, Загородный…».
В штабе дивизии какой-то майор недовольно ворчит: «Наконец-то. Почему так поздно?»
Выходит в другую комнату, возвращается с запечатанным пакетом. Расписываюсь в книге и отправляюсь в обратный путь. За Литейным мостом наш трамвай встречает воинскую колонну. Ее провожает толпа, запрудившая улицу и тротуары. Вожатый кричит, что вагон сворачивает к Финляндскому вокзалу, и я выхожу.
Рядом с колонной, не отставая от нее, тороплива идут женщины с покрасневшими от слез глазами; они бросают тоскливые взгляды на шагающих в строю близких. Повсюду слышны напутствия и наказы беречь себя…
Вот и наш батальон. Передаю пакет идущему впереди комбату и становлюсь в строй.
Без остановки идем до Технологического института. Тут батальон разбивается поротно, Наша рота выходит на 1 Красноармейскую. Далее следуем по Лермонтовскому, Огородникова, Газа.
Продолжение - по ссылке