Найти тему
HistoryPorn

Рассказы Маяковского про американские реалии начала XX века.

Всегда уважал Маяковского — за свой стиль во всём, свою позицию по жизни, за "ходкость" и "ушлость". Хочу поделиться его рассказами про Америку. Это вторая половина 1925 г. и 1926 г. Для тех, кто не знал — Маяковский писал не только стихи, он ещё немало написал описательной прозы. То есть, проще говоря, вёл что–то вроде "дневничка", минималистично рассказывал о том, что видит и переживает. Встречаются презабавнейшие вещи. Вот, например: 

 

Нью–Йорк. — Москва. Это в Польше? — спросили меня в американском консульстве Мексики. 

— Нет, — отвечал я, — это в СССР. Никакого впечатления. 

Визу дали. 

Позднее я узнал, что если американец заостривает только кончики, так он знает это дело лучше всех на свете, но он может никогда ничего не слыхать про игольи ушки. Игольи ушки — не его специальность, и он не обязан их знать. 

Я долго объясняю на ломанейшем (просто осколки) полуфранцузском, полуанглийском языке цели и права своего въезда. 

Американец слушает, молчит, обдумывает, не понимает и, наконец, обращается по–русски: 

— Ты — жид? 

Я опешил. 

В дальнейший разговор американец не вступил за неимением других слов. 

Помучился и минут через десять выпалил: 

— Великороссь? 

— Великоросс, великоросс, — обрадовался я, установив в американце отсутствие погромных настроений. Голый анкетный интерес. 

... 

Я начал отвечать на сотни анкетных вопросов: девичья фамилия матери, происхождение дедушки, адрес гимназии и т. п. Совершенно позабытые вещи! 

Переводчик оказался влиятельным человеком, а, дорвавшись до русского языка, я, разумеется, понравился переводчику. 

Короче: меня впустили в страну на 6 месяцев как туриста под залог в 500 долларов. 

Уже через полчаса вся русская колония сбежалась смотреть меня, вперебой поражая гостеприимством. 

Владелец маленькой сапожной, усадив на низкий стул для примерок, демонстрировал фасоны башмаков, таскал студеную воду и радовался: 

Первый русский за три года! Три года назад поп заезжал с дочерьми, сначала ругался, а потом (я ему двух дочек в шантан танцевать устроил), говорит: "Хотя ты и жид, а человек симпатичный, значит в тебе совесть есть, раз ты батюшку устроил". 

Меня перехватил бельевщик, продал две рубашки по два доллара по себестоимости (один доллар — рубашка, один — дружба), потом, растроганный, повел через весь городок к себе домой и заставил пить теплое виски из единственного стакана для полоскания зубов — пятнистого и разящего одолью. 

Первое знакомство с американским сухим противо–питейным законом — "прогибишен". Потом я вернулся в мебельный магазин переводчика. Его брат отстегнул веревочку с ценой на самом лучшем зеленом плюшевом диване магазина, сам сел напротив на другом, кожаном с ярлыком: 99 долларов 95 центов (торговая уловка — чтобы не было "сто"). 

В это время вошла четверка грустных евреев: две девушки и двое юношей. 

— Испанцы, — укоризненно рекомендует брат. — Из Винницы и из Одессы. Два года сидели на Кубе в ожидании виз. Наконец, доверились аргентинцу — за 250 долларов взявшемуся перевезти. 

Аргентинец был солиден и по паспорту имел четырех путешествующих детей. Аргентинцам не нужна виза. Аргентинец перевез в Соединенные Штаты четыреста или шестьсот детей — и вот попался на шестьсот четвертых. 

Испанец сидит твердо, за него уже неизвестные сто тысяч долларов в банк кладут — значит крупный дядя. 

А этих брат на поруки взял, только зря — досудят и все равно вышлют. 

Это еще крупный промышленник — честный. А тут и мелких много, по сто долларов берутся из мексиканского Ларедо в американский переправить. Возьмут сто, до середины довезут, а потом топят. 

Многие прямо на тот свет эмигрировали. 

... 

Рассказ брата о брате. Когда тому стало 14 лет, он узнал понаслышке, что самые красивые женщины — в Испании. Брат бежал в этот же вечер, потому что женщины были ему нужны самые красивые. Но до Мадрида он добрался только в 17 лет. В Мадриде красивых женщин оказалось не больше, чем в каждом другом месте, но они смотрели на брата даже меньше, чем аптекарши в Кишиневе. Брат обиделся и справедливо решил, что для обращения сияния испанских глаз в его сторону ему нужны деньги. Брат поехал в Америку еще с двумя бродягами, но зато с одной парой башмаков на всех троих. Он сел на пароход, не на тот, на который нужно, а на который сесть удалось. По прибытии Америка неожиданно оказалась Англией, и брат по ошибке засел в Лондоне. В Лондоне трое босых собирали окурки, трое голодных делали из окурочного табаку новые папиросы, а потом один (каждый по очереди), облекшись в башмаки, торговал по набережной. Через несколько месяцев табачная торговля расширилась за пределы окурковых папирос, горизонт расширился до понимания местонахождения Америки и благополучие — до собственных башмаков и до билета третьего класса в какую–то Бразилию. По дороге на пароходе выиграл в карты некоторую сумму. В Бразилии торговлей и игрой он раздул эту сумму до тысяч долларов. 

Тогда, взяв все имевшееся, брат отправился на скачки, пустив деньгу в тотализатор. Нерадивая кобыла поплелась в хвосте, мало беспокоясь об обнищавшем в 37 секунд брате. Через год брат, перемахнув в Аргентину, купил велосипед, навсегда презрев живую натуру. 

Насобачившись на велосипеде, неугомонный кишиневец ввязался в велосипедные гонки. 

Чтобы быть первым, пришлось сделать маленькую вылазку на тротуар, — минута была выиграна, зато случайно зазевавшаяся старуха свергнута гонщиком в канаву. 

В результате весь крупный первый приз пришлось отдать помятой бабушке. 

Брат с горя ушел в Мексику и разгадал нехитрый закон колониальной торговли, — называется надбавка 300: 100% — на наивность, 100% — на расходы и 100% — спертое при рассрочке платежа. 

Сбив опять некоторую толику — перешел на американскую, всякой наживе покровительствующую сторону. 

Здесь брат не погрязает ни в какое дело, он покупает мыловаренный завод за 6 и перепродает за 9 тысяч. Он берет магазин и передает его, за месяц учуяв крах. Сейчас он — уважаемейшее лицо города: он — председатель десятков благотворительных обществ, он, когда приезжала Павлова, за один ужин заплатил триста долларов. 

— Вот он, — показал восхищенный рассказчик на улицу. Брат прибыл в новом авто, улыбался, чтобы видны были золотые коронки. 

... 

Тот же лифт опустит вас к подземке (собвей), берите экспресс, который рвет версты почище поезда. Слезаете вы в нужном вам доме. Лифт завинчивает вас в нужный этаж без всяких выходов на улицу. Та же дорога вывертит вас обратно на вокзал, под потолок–небо пенсильванского вокзала, под голубое небо, по которому уже горят Медведицы, Козерог и прочая астрономия. И сдержанный американец может ехать в ежеминутных поездах к себе на дачную качалку–диван, даже не взглянув на гоморный и содомный Нью–Йорк. 

Еще поразительнее возвышающийся несколькими кварталами вокзал Гранд–Централ. 

В одном из фельетонов "Правды" товарищ Поморский скептически высмеял вокзалы Нью–Йорка и поставил им в пример берлинские загоны — Цоо и Фридрихштрассе. 

Не знаю, какие личные счеты у товарища Поморского с ньюйоркскими вокзалами, не знаю и технических деталей, удобства и пропускных способностей, но внешне — пейзажно, по урбанистическому ощущению, ньюйоркские вокзалы — один из самых гордых видов мира. 

... 

При встрече американец не скажет вам безразличное: 

— Доброе утро. 

Он сочувственно крикнет: 

— Мек моней? (Делаешь деньги?) — и пройдет дальше. 

Американец не скажет расплывчато: 

— Вы сегодня плохо (или хорошо) выглядите. Американец определит точно: 

— Вы смотрите сегодня на два цента. Или: 

— Вы выглядите на миллион долларов. 

О вас не скажут мечтательно, чтобы слушатель терялся в догадках, — поэт, художник, философ. Американец определит точно: 

— Этот человек стоит 1 230 000 долларов. 

Этим сказано все: кто ваши знакомые, где вас принимают, куда вы уедете летом, и т. д. 

Путь, каким вы добыли ваши миллионы, безразличен в Америке. Все — "бизнес", дело, — все, что растит доллар. Получил проценты с разошедшейся поэмы — бизнес, обокрал, не поймали — тоже. 

К бизнесу приучают с детских лет. Богатые родители радуются, когда их десятилетний сын, забросив книжки, приволакивает домой первый доллар, вырученный от продажи газет. 

— Он будет настоящим американцем. 

В общей атмосфере бизнеса изобретательность растет. 

В детском кемпе, в летнем детском пансионе–лагере, где закаляют детей плаванием и футболом, было запрещено ругаться при боксе. 

— Как же драться, не ругаясь? — сокрушенно жаловались дети. 

Один из будущих бизнесменов учел эту потребность. 

На его палатке появилось объявление: 

"За 1 никель выучиваю пяти русским ругательствам, за 2 никеля — пятнадцати