или
Как мужик колом от холеры отмахался
В конце XIX начале XX века пароходное сообщение по крупным рекам и озёрам европейской части России распространилось настолько, что стало обыденным не для одной лишь «чистой» публики, но и для простонародья. На третьей, «чёрной» палубе судна очень часто находился любитель-балагур, который, по подслушанному Н. С. Лесковым выражению, «знал многих людей, которые имели обширные знакомства в публике и могли знать при дворе разные абсолютные обстоятельства». Тогда томительный переезд от одной пристани к другой превращался для пассажиров в захватывающий всё внимание концерт.
Одну из историй такого вот добровольного сказителя опубликовал в 1909 году корреспондент журнала «Исторический вестник» Чернявин.
Ехали осенесь[1] наших три деревенских мужичка на пароходе по Ладожскому озеру — до дому добирались с работ из Питера.
Сильная поднялась буря, и качка началась такая, что их всех, ну и прочих, крепко тошнить стало. Тут Артюха не вытерпел, пошёл в буфет и выпил, гораздо выпил, чтобы тошноту унять, ослаб, кое-как до своей лавки добрался под лавку свалился и захрапел. А Сёмка да Иван Голованов всё крепилися, на лавку прилегли, да тихо Богу молиться стали, чтобы благополучно бурю пронесло.
На последней, значит, пристани, как известно, в холерное время два сотских, два десятских, урядник, фельдшер и доктор — пассажиров встречают, осматривают. (Многозначительным полушёпотом) А доктор-то ещё поляк был! Беда! Приступили к нашим мужичкам: что тошнило их — и волокут на пункт. Артюху под лавкой, как успятками ни награждали, он ни шелохнулся. Его взяли на носилки и понесли.
Приступили к Сёмке. Сёмка мужик смирный такой был, тихий — сробел, да и дался им в руки. «Болит у тебя, — говорят, — живот?» — «Болит…»
Ну, и давай его лечить!
А Иван Голованов говорит: «Я не болен, я в вашу больницу не пойду! Меня от качки тошнило». Малый здоровый такой, сильный, никак одолеть его не могли. Вырвался у них из рук, да бегом к изгороди, вырвал кол, и — ну махать на все стороны! «Прочь, окаянные душегубцы! Уморить меня хотите! Убью!»
Доктор кричит: «Взять его! Вязать его!» А сам близко не подходит, всё фельдшеров вперёд посылает. Ну, вестимо дело, остальным — кому нужда, кому жизнь наскучила? Так от Ваньки и отступились — он с Богом и побрёл домой.
А Сёмку карболовкой лечить начали — насильно в рот влили, да гроб смолёный приказали принести.
«Вижу я, — говорит, — что вы со мною делаете, какого лекарства даёте! Смерть моя пришла!» Хотел начальству заявить, а ему ещё в рот карболовки влили — он Богу душу и отдал.
(Немного помолчав, в раздумье) Потому, народу много стало — поубавить надо. Приказ такой вышел — так и лечить начали. Много в ту пору народу переморили… Принесли и Артюху пьяного в больницу. Лежит, что бревно. Хотели ему лекарство в рот влить — не могли: зубы стиснуты. Так ему трубою, в зад трубу вставили.
На другой день утром пришёл Артюха в себя — проспался. Открыл глаза, смотрит — не узнаёт, куда попал. Как разглядел, как увидал — батюшки светы! Ад кромешный! Одного другой ведёт, а другого уже за ноги волоком в покойницкую тащат!
Как заблажит мой Андрюха, как соскочит с постели — да и пустился бежать! А голубчики-то, фельдшера да доктора — за ним! Поймали. Артюха вопит: «Если вы меня не выпустите, больницу спалю! Свою голову потеряю, а спалю! Я не болен, я пьян был!» Поговорили это они промеж себя, посоветовались, да и плюнули — отпустили Артюху. Побоялись, что взаправду больницу спалит.
С тех пор Артюха всё поясницей жалуется Трубой-то ему живот напружили. Часто хворать стал. А доктор-то тот, поляк, после Иванова кола совсем уехал — смекнул, что ему за Сёмкину смерть тут несдобровать.
(С большой уверенностью) Ну, будь Сёмка хоть на грош посмелее, да не дайся им в руки — посейчас бы жив был!
(С восторгом) А Иван Голованов жив-живёхонек-здоровёхонек! Так от холеры колом и отмахался!..
Сказка — ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок.
[1] прошлой (недавней) осенью