Легендарный вратарь «Спартака», уехавший из Союза в Германию, делится удивительными хоккейными историями.
С Сашей Куликовым я два раза нелегально переходил канадско-американскую границу. Поехали играть со «Спартаком». Тогде же все что-то возили. И Саша Баринев привёз с собой 30 банок икры. Чтобы продать. Но за неё там, как ему показалось, слишком мало предложили. «Я её тогда лучше назад отвезу или сам съем». - «Ну давай мы тебе поможем», - говорю. А водка тогда у кого-то из наших с собой была обязательно. Вот мы на троих и сели квасить. И икрой закусывать, что Баринев на продажу вёз. Другой-то закуски и не было у нас. Всю ночь пили.
На следующее утро нам надо было переезжать - из Канады в Америку. Границу переходили пешком. Паспорта собрали, стоим ждём, когда всё проверят. А Кулагин понял, что мы втроём - в дугу. Баринев как-то аккуратно прошёл, а мы с Куликовым, видимо, совсем «хорошие» были. И Палыч начал двигаться в нашу сторону - хочет разборки устроить. Мы с Сашкой от него - и переходим границу. Без паспортов. Кулагин за нами не решился. Потом вроде он уже перешёл, опять к нам направляется. Мы раз - и обратно, на другую сторону границы от него уходим. Так два раза и бегали.
Сели в автобус. Там, правда, он ничего не сказал. Приехали в Онтарио. Поселились в отель. Вроде к этому моменту я уже очухался. Надо идти на ужин. Воды хлебнул, с трудом пошёл вниз. Есть совсем не хотелось, но не идти было нельзя - Кулагин всё контролировал. После ужина не выдержал, решил нас найти. А отель был очень странно спланирован - там были огромные коридоры, в которых легко было запутаться. И Кулагин заплутал. Это мне уже потом-то кто-то из его помощников рассказал. Ходил-ходил, но никак не мог найти нашу комнату.
На следующее утро Кулагин после завтрака нас выловил, начал орать не своим голосом. И мне говорит: «Если сегодня просрёшь, я тебя сгною». Мы выиграли 2:0. А два гола забил Куликов. Кулагин подошёл к нам и говорит: «Вам что, теперь перед каждой игрой по бутылке водки ставить?»
Я уже рассказывал, что Кулагин мне предложил в партию вступить, пообещав со временем выделить квартиру побольше. Дома посовещались, жена сказала, что, конечно, квартира нужна, всё-таки двое детей. Я пришёл к Кулагину и сказал: «Всё, Борис Палыч, созрел». Он пишет на меня характеристику. А там же надо было пройти несколько инстанций! Испытательный срок. В то время в каждой команде была первичная партийная организация. У нас в «Спартаке» в то время её Виктор Шалимов возглавлял. Ну, вроде меня на «первичке» утвердили кандидатом. Поздравили.
И вот после этого Кулагин меня тут же начал поддавливать. Всё попрекал: «Вот, ты коммунист, должен быть для всех примером». Я поехал в сборную, рассказал Третьяку, что собираюсь в партию вступить. А он мне на полном серьёзе: «Ну вот скажи, ты почувствовал, что теперь стал лучше играть?». Я так удивился, говорю ему: «Владик, как это связано-то?» - «А ты знаешь, меня когда приняли в партию, я лучше стал играть».
Кстати, тогда мне Третьяк признался, что второго вратаря в сборную выбирал чуть ли не он сам. Тренеры к нему подходили и советовались, кого лучше позвать. «Кто меня веселить будет, тот и поедет». Ну я-то Владика веселить не собирался. Я был конкурент и, мне кажется, он в какой-то момент побаивался, что я могу эту конкуренцию у него выиграть.
Помню, как Федю Кенарейкина подколол. Он в Австрию уезжал. Сидел на чемоданах. Я позвонил ему и представился сотрудником КГБ.
- Здравствуйте, капитан Семёнов.
- Да, да слушаю вас.
- Вы - Канарейкин? Уезжаете в Австрию? Ваша командировка отменяется.
На том конце пауза повисла. Чувствую, человек сейчас в обморок упадет. Я через пару секунд сказал: «Федя, расслабься, я пошутил». Он как меня трехэтажным обложил!
Я поехал играть в Югославию. Стал первым вратарём Союза, кого отпустили играть за границу. Говорят, что поехать должен был Герасимов из Воскресенска, но Майоров тогда настоял: Дорощенко заслуживал этого больше. И там мы реально голодали - чиновники из Союза забирали 90 процентов положенного по контракту. Кусок мяса жена покупала только для меня, потому что мне надо было играть и нормально кушать. Старший Рома понимал, а мелкий подходил и просил мясо. Как я ему мог отказать? Но это был ужас. Цены там росли, и у нас вообще не было денег.
Однажды меня пригласили в посольство. Обычная в те времена история: рассказать о своей карьере. Полный зал народа. Кто-то спросил о том, как я отношусь к поступку Могильного, сбежавшего за океан. Ответил, что каждый сам вправе распоряжаться своей жизнью. «Мало того, это - первая ласточка. Побегут и другие. Потому что то, как нас, спортсменов, выступающих за рубежом, обдирают - толкает людей на подобные действия». Сразу после выступления меня пригласили на беседу к парторгу. Я и не понял сразу, за что мне оказана такая «честь». И в том кабинете на меня сразу же обрушился поток брани. Я тоже закипел и ответил. На том и расстались.
Контракт закончился, вернулся в Москву. Дом у нас был непростой. Кагэбешники жили, люди с «оборонки», музыканты из Большого, Федя Черенков в соседнем подъезде. Раньше с соседями по этажу всегда были, как одна семья, а тут они вдруг стали нас сторониться и избегать. Оказалось, что к ним подходили люди из КГБ и подробно расспрашивали о нас. Нетрудно было догадаться, что из Белграда на меня пришла серьезная «телега»…
У меня был сосед, начальник охраны Шеварнадзе. Еще со времен Грузии. Полковник. Сидел на Лубянке. Чемоданчик у него всегда был с собой. Он часто бывал у нас в гостях. Как я про политику - он петь начинал, знал, что весь дом «с ушами». Его Гиви звали, и, когда он к нам приходил, всегда должен был звонить в контору и говорить, где его в случае чего можно было найти. Однажды он опять стал от меня звонить, вдруг в трубке тишина. Потом щелчки пошли. Гиви набрал номер конторы, сказал, где находится, а потом мне шёпотом: «Витя, тебя прослушивают».
Я сначала даже не понял. Прошла неделя, раздаётся звонок. Человек представился: вас беспокоят из КГБ СССР. Зайдите к нам, мы тут недалеко, напротив вашего дома. Пошли с женой. С виду обычная квартира, оббитая кожей дверь с глазком. Зашли. Я думал, может, это розыгрыш? А в коридоре висит огромный портрет Дзержинского. И ещё мне в память врезалось: там паркет был на стенах. До самого верха. Начали нас о чем-то расспрашивать, а потом сказали: ой, извините, наверное, это ошибка. Вашу жену зовут Ирина Аркадьевна, а нам нужна Ирина Анатольевна. Я всё сразу понял. Эти люди не могли ошибаться. Тут и Афганистан уже был в самом разгаре, а у нас двое мальчишек…
И мы начали собираться. Продали «Жигули», чтобы нам из Германии сделали приглашение. Мы даже не знали, кто его прислал. Приехали в Восточный Берлин. Жили в бывшей казарме офицеров «Штази». Нашли родственника во Франкфурте. Денег у нас не было, статуса никакого не было. Наш родственник отвел нас в социальное учреждение. А параллельно начался развал СССР. И мы немного струсили: возвращаться нам уже было некуда. В российское посольство пойти не могли. Трёхкомнатная квартира в Сокольниках осталась. Но дети уже пошли в Германии в школу. Мы с женой учили язык и работали. Я со временем стал тренировать. Мне знакомый еврей Исаак говорил: «Закон эмиграции: два года надо г…на поесть. Но лучше в начале, чем в конце».