Как это было раньше, без высокомощных типографских станков, без удобных редакторов для рисования обложки, позволяющих сделать десятки правок перед отправкой в печать? Есть у нас дома книга, которой уже больше ста лет. Это восьмой том сочинений Николая Семёновича Лескова. В ней бегает непривычная для нас буква ѣ, из-за которой так и хочется произнести слово с каким-то непонятным акцентом — на языке дореволюции. У неё бумага совсем не такая белая и уже слишком хрупкая, скромная чёрная обложка, которая пережила несколько переездов (из какого города России она вообще прибыла в Сибирь?), никаких анонсов «В это серии издаются!» или аннотаций — только текст да скромная строка с именем издательства.
Сколько таких книг было издано в том далёком 1902 году – году, принадлежавшего миру, которого уже нет? Сто книг? Тысяча книг? А это считалось большим тиражом в то время?
Раньше я просто знала, что работа первых книгопечатников-издателей была трудоёмкой. Но теперь понимаю, насколько. И почему книги в то время ценились настолько, что в средневековых библиотеках их приковывали цепями к полкам — чтобы соблазнившийся богатством печатного (или даже ещё рукописного) слова не мог то богатство украсть.
Как это часто бывает, началось всё с того, что не хватало рабочих рук. Монахи, занимавшиеся созданием рукописей, не поспевали за спросом той части населения, которая нуждалась в образовании.
Как же можно было решить задачу, когда вместо выведения одной строки (и это с резным готическим шрифтом!) получилось бы заполнить текстом всю страницу?
Первый процесс печатания происходил так: на деревянных козлах вырезали выпуклые буквы и наносили краску. Поначалу использовали ткань, а как только бумага стала более доступной — накладывали сверху лист бумаги и тёрли его мягкой щёткой, чтобы получить оттиск. Неудивительно, что первыми печатаными книгами стали сочинения на религиозные темы, но также ещё и... игральные карты!
Наверняка в такой технологии нередко встречался брак: плохо отпечатанные буквы, размытая краска, отсыревшая бумага. Насколько аккуратными должны были быть первые печатники, чтобы обезопасить такой драгоценный в то время материал, как бумага, от порчи?
Многие из нас слышали имя Иоанна Гутенберга и знают год 1445. Именно тогда предприимчивый немец предложил использовать для набора текста отдельные металлические буквы. Эти буквы — литеры — также поковали крачкой, а затем прижимали к листу бумаги в станке. Тут же введём показатель производительности: на таком станке получалось изготовить 100 оттисков одного листа за час.
Интересно, что, используя новую технологию, печатники стремились выдать свой «продукт» за ту же старую-добрую рукопись. Рукописи ценились дороже (и сейчас мы любим на каждом углу покричать про «крафт»), но была и более серьёзная причина: по любимой традиции людей Средневековья (хоть и позднего) даже примитивная машинопись считалась происками дьявола и вызывала недоверие.
Появление первых печатаных книг стало особенным историческим моментом — ведь они стали тем инструментом, который необходим для просвещения. Пожалуй, поэтому они удостоились собственного термина — инкунабула (от лат. incunabula — «колыбель», «начало»). Этим словом называют изданные в Европе от начала книгопечатания и до 1 января 1501 года. Тиражи инкунабул составляли всего 100—300 экземпляров, которые раскупались учёными, знатью, адвокатами и священнослужителями.
В 16 веке книгопечатание разворачивается в куда более крупных масштабах. Послужило ли толчком для этого стремление к образовательному воспитанию в условиях эпохи Ренессанса? Увы, причина была иной — религиозные споры. Что до смешного понятно.
Как понятно и близко нам сейчас и то, что уже тогда люди умели прочувствовать эстетику книг. Наверное, одним из первых эту «потребительскую потребность» прочувствовал парижский издатель Этьенн. Его издания отличались красивым буквами, качеством бумаги и чернил, изяществом и богатством орнаментных рисунков, и потому он выделялся среди конкурентов на рынке — залог успеха предпринимателя.
А потом в мире французского книгопечатания стало ещё больше конкурентов. Великая французская революция уничтожила патенты на издательское дело и объявила сие благородное занятие свободным для всех. Рискну предположить, что в то время возникло множество «любопытных» издательств, которые горели свящённым желанием огласить свою правду.
И сейчас я бы очень хотела сама примкнуть к какому-нибудь независимому издательству, где создают книги с душой, с оглядкой «на себя», а не всматриваясь во вкусы «большинства покупателей». Может быть, у меня и получится: у нас есть старый аппарат для сшивания книг, и даже печать личной библиотеки. Можно начать и с этого.