Я в детстве хорошо учился и должен был поступить в МГУ, как все остальные родственники, такое клише было у грузин. У нас в доме все мужчины были юристы; наверное, все думали, что юрист это красиво, красиво звучит по крайней мере. В итоге спустя много лет, когда я уже был артистом, когда я много проработал, я все-таки поступил в Юридическую академию и – на удивление – закончил. Но все это происходило как-то спонтанно.
Все мое детство проходило во время Перестройки, а вся моя юность, так же как и у многих из вас, во время ужасов развала Советского Союза. Потому мне пришлось увидеть много разного – и безобразного, и прекрасного.
Что самое интересное, так как Большой театр стоит в центре города, и хочешь не хочешь, идя на работу, ты проходишь, пересекая эту площадь с фонтаном, и там, где стоит Карл Маркс. И за те годы, что я работал, сначала там была троллейбусная остановка, потом троллейбусы исчезли, потом автобусы исчезли, потом движение стало односторонним и так далее. И все эти годы я каждый раз проходил мимо новых лозунгов, мимо каких-то веяний. И когда я уже будучи взрослым человеком очнулся, то понял, что я постоянно ходил через площадь, где вершилась судьба нашей страны, но не осознавал этого, потому что я был занят совершенно другим делом. Я был очень удивлен, потому что в принципе мне ничего не стоило остановиться и заняться чем-то другим, но так жизнь сложилась, что я оказался в балете.
Если честно, то не могу сказать, что я жалею сейчас или не жалею, потому что эта моя жизнь – она уже в прошлом, в том плане, что я уже семь лет назад закончил карьеру классического танцовщика, на сцену я не выхожу в этом амплуа и очень, если честно, счастливо себя чувствую, потому что могу себе позволить есть что хочу. Правда, сейчас мне пришлось как-то привести себя в форму, потому что я уже не влезал ни в какие вещи.
Что было самое главное в выборе профессии? Наверное, неведение и непонимание, я вообще не понимал, что там, на сцене, надо работать. Мне казалось, что меня туда запустят, я прыгну, полечу – и вокруг меня все это будет двигаться, так красиво. И моя мама совершила чудовищную ошибку в том, что когда она меня стала отговаривать, то запугивала меня реалиями профессии, не показав этого. Если бы она меня завела за кулисы и дала бы мне посмотреть спектакль из-за кулис, конечно, я думаю, что на меня это произвело бы плохое впечатление, как на ребенка. Я был уверен, что там сказка.
Когда 1 сентября я пришел в класс, уже поступив в хореографическое училище, мы познакомились с педагогом по классическому танцу и она нам сказала, чтобы мы обязательно принесли большие полотенца. Тогда еще не было пластика на полу, мы в Советском Союзе этого не знали, мы доску поливали. Я пришел домой и говорю маме: «Представляешь, попросили принести большое полотенце, наверное, мы будем плавать», до меня даже не доходило, что нас положат на пол и будут с нами делать какие-то упражнения. Я же пришел танцевать, какие упражнения? И потом на протяжении многих лет я был настолько уверен, что очень талантливый, хотя все время кто-то находился, кто мне говорил, что я страшный, что у меня ничего не получится, что фамилия не та, с национальностью не так вышло. Но мне казалось тогда, что как они могут не понимать того, что я такой исключительный.
Вот эта глупость и, наверное, детская наивность помогли в конце концов занять очень завидное для многих положение. А когда я стал соображать, я уже был в гуще событий и я не понимал, что может быть по-другому.
Сейчас все по-другому, потому что есть какие-то кастинги, люди постоянно переходят из театра в театр, есть какие-то спонсоры. В те годы, когда я учился, была коммунистическая власть, не было никаких спонсоров, ничего такого, но у нас была такая вещь, что если вы попадаете в один театр, вы должны там проработать всю свою жизнь. И когда ты решал сделать этот шаг, то должен был понимать, что делая его, ты обрекаешь себя на постоянно служение в этом коллективе. И у меня перед глазами стоял только Большой театр, и я вообще не понимал, что может быть по-другому, что можно пойти другой дорогой, настолько я был сильно уверен, что надо только туда и все.
Мама меня пыталась все время увезти обратно в Тбилиси, говорила мне, что тяжело жить. А ей и правда было уже все тяжело. Рушился Советский Союз, она вышла на пенсию, жить было не на что, как вы понимаете, деньги постоянно девальвировались, в общем, был ад. И вдруг в один «прекрасный» день мы с мамой проснулись и нам по телевизору объявили, что рухнул Советский Союз и мы оказались гражданами разных государств, я стал гражданином России, а мама стала гражданской Грузии, что не добавило радости в наше существование. Буквально через несколько дней маму разбил инсульт.
Мне тогда было 16 лет, а надо было как-то жить, как-то существовать и это все было достаточно сложно. Сейчас я, конечно, все это легче вспоминаю, но тогда все было не по-человечески. В момент развала Советского Союза все больницы были переполнены людьми, у которых были инфаркты, инсульты, люди лежали в коридорах, их просто не принимали. Это был ужас – и с этого началась моя жизнь.
Но параллельно с этим был Большой театр, где все было красиво. Я на сцену выходил весь из себя шикарный. Мне давали какие-то звания, награды, постоянно приезжали иностранные корреспонденты, про меня все время что-то снимали. И в итоге, по-моему, это японцы были – и они напросились ко мне в гости. Я долго стеснялся, не пускал, потому что я жил в жуткой коммунальной квартире, ее иногда показывают по телевизору, потому что сняли тогда очень подробно. У японцев была радость безумная, сейчас это называется – хайп, и первая передача называлась «Принц из коммуналки». Меня, конечно, в Большом театре за это не похвалили, ругали, говорили, какая я сволочь и гадина. Слушайте, ну тогда займитесь тем, чтобы я жил лучше.
И сейчас, когда я стал большим начальником и от меня зависит очень многое, я провел колоссальное количество строек, перестроек и так далее, мой зам, который работает в Академии уже 30 лет, очень интересная и умная женщина, женщина – кремень, она мне говорит: «Николай, как вам все время приходит в голову так перенести стену, чтобы всем стало удобно?», я отвечаю: «Понимаете, это тридцать лет жизни в коммунальной квартире. У меня такой опыт утрамбовывать вещи, что я сразу понимаю, как сделать так, чтобы и нашим хорошо было, и соседям было удобно».
Я сейчас иногда завидую молодым, они не понимают, что такое иностранный ластик или наклейка с дрыгающимися глазками, я бы за это родину, наверное, продал в детстве. А сейчас у них это все есть и им это не надо, это не приносит им счастья, удовольствия, иногда даже не знаешь, что подарить, чтобы ребенок обрадовался. Мне в детстве можно было подарить просто какую-нибудь ручку, в которой что-то переливается, и я полгода был бы счастлив.
Этот момент моей жизни был очень сложный. Но одновременно у меня очень хорошие воспоминания, потому что коммунальная квартира дала потрясающих друзей и соседей, с которыми я дружу по сей день, хотя мы не живем уже вместе.
Все эти бытовые сложности сформировали бойцовский характер, когда ты не сдаешься ни при каких обстоятельствах. И потом, этот опыт, наверное, скрасил жизнь в том плане, что мы жили как одна семья, потому что мы все вместе, одинаково все переживали. Я помню, как мама одолжила соседкам туфли, а ей одалживали кофточку или еще что-то. А сейчас представляете, чтобы у соседки попросили кофточку или тушь?