Но под утро москвитяне сами напали на стан, что стоял против Боровицких ворот, разметали сторожей, ворвались внутрь и, не помоги новогородцы, быть бы резне большой. Москвитян выбили, втоптали обратно в город, едва на их спинах не ворвавшись в детинец, но с башни стали лить варом, и тверичи, воя от ожогов и досады, должны были отойти. Но не все- за воротами некоторое время слышались крики и звон оружия- то ушкуйники, что ворвались внутрь, секлись со стражею и гибли, уже не ожидая подмоги.
Князь стоял на холме, глядя, как в свете горящего посада, будто черти в преисподней, мечутся и умирают люди, носятся с криками всадники, падают с ржанием кони.
Когда занялся холодный рассвет, тверичи увидали, что на стенах висят полуголые тела новогородцев и тверичей. Средь них узнали и воеводу новгородского- Сигурда. Оставшиеся в живых рвались на приступ, но приступ пришлось отставить до прихода сборщиков корма- слишком много полегло в ночной сшибке, слишком устали за бессонную ночь люди.
На следующее утро, едва занялся рассвет, с разных сторон к городу пошли ратники на приступ, неся на себе лестницы. Но едва от монастырского стана кашинцы ушли, от монастыря из-за реки выскочили гриди московские, побили малую стражу, потащили к себе обоз. Пришлось вернуть туда людей, чтоб не ударили в спину, а вместо них пустить в дело малую дружину- детей и слуг боярских, но покуда те шли на свое место, из ворот выскочили москвитяне, ударили в спину шедшим к монастырю кашинцам, на льду реки посекли многих и почти без урону вернулись в детинец.
Князь, простывший с ночи, сидел на коне на краю села, кутаясь в шубу, глядел на побоище. Валы, что казались припорошены снегом, оказались политы водою и заледеневши- тверичи скользили, не могли взобраться, а сверху били стрелами, пускали бревна. Наконец, достали москвитян, сбили стрелами с накатов, заняли. Поставленные лестницы осажденные успевали откидывать вместе с осаждавшими, мало кому удалось взобраться на стену- слишком густо летели стрелы, слишком часто падали сверху камни и кОты. Те, что успели взобраться, не могли занять прясл, были изрублены в куски москвитянами. Дивились бывалые рубаки, как крепко бились москвитяне на стенах! А над бившимися неумолчно гудел звук сполошного московского колокола, ему вторил издали набат Данилова монастыря.
К полудню потянулись к станам тверские потрепанные полки, так и не успев взять града- лишь одну башню переняли, да и оттуда выбили их.. У врат догорал тур, зажженный москвитянами. Со стен несся смех и визг сопелок, звон бубнов. Мимо князя проходили ратники, низко склоня головы, многие в крови, кто и без оружья, ведомый другим, разбредались по станам.
Ночь прошла тихо, если не слыхать, как в детинце кричали, празднуя победу, москвитяне.
Наутро в стане не досчитались новогородцев- ушли, почитай, все; остались только полсотня ушкуйников с Кирьяном. К вечеру вернулись сборщики корма с пустыми руками- все села и деревни вкруг на версты пусты стоят- ни скотины, ни людей. Того мало- на сборщиков несколько раз нападали в лесах, едва успели отбиться!..
..........................................................
… «Не спи-и-и»,- послышалось с дальнего дозора.
«Не спи-и-и»,- кутаясь в тулуп, передал дальше Никита.
Ночь будто брызгами осыпала черное небо звездами. От мороза трещали в лесу деревья, недалече выли волки, из города им вторили псы. Снег визжал под ногами. Огонь почти угас, а отойти за хворостом боязно. Глядя на рдеющие угли, Никита притопывал зябнущими ногами. Хоть в кострище полезай, такая холодина! Даже не верится, что когда-то бывает лето и тепло. Никита воткнул в снег рогатину, заплясал вокруг. Согрелся немного, и стала одолевать мжа. Прислоняясь к тыну спиною и не заметил, как задремал, но старая привычка совсем уснуть не дала- рогатина выскользнула из рук, стукнула по лбу- проснулся, а открыть век не смог- смерзлись. В ужасе сбросил рукавицы, стал пальцами раздирать веки, но пальцы тож заиндевели, не слушались. Наконец, успел, разодрал с кровью, закрестился: «Осподи, осподи, помилуй мя, грешного»; снова воткнул в снег рогатину, забегал вокруг.
- Бог в помощь,- послышалось за спиною. Никита аж подпрыгнул от неожиданности, схватился за рогатину.
- Да свои, - вошел в круг блекнущего света человек, сбросив на землю вязанку дров.- Во, чтоб не околел.
Человек раскутал лицо, стал обдирать с усов сосульки. Никита пригляделся, облегченно опустил оружье- то Кирьян- новгородец.
- Что не спится, дядя?- раздувая огонь, спросил Никита.
- Старый стал, мжа меня не берет,- одевая рукавицу, отозвался Кирьян.
Пламя весело заплясало по сушняку. Никита сунул одеревеневшие пальцы в огонь.
- Э, стой, дубина, без рук останешься,- одернул его Кирьян.- Дай сюда.
Он растер руки сначала снегом, потом овчиною, и Никита почувствовал, как стало покалывать в пальцах.
- Во, теперь к огню.
- Спаси Христос,- поблагодарил Никита. Помолчали, глядя на пламя.
- А что, дядя, весело в ушкуях хаживать?- не зная, что сказать еще, спросил Никита.
- Как когда,- отозвался новгородец.- Овогда и весело, а овогда и нет. По младости-то все весело.
- А куды ходил?
- К свеям хаживал. Чудь воевал. Литву воевал- много чего видал. Покуда князь Тимофей[1] жив был, с ним в охотниках частенько бывал, немцев воевал. На восход хаживал и на полночь к студеному морю, за рыбьим зубом да шкурою…
- А семейство есть ли?
- Как не быть? Дочки две на выданье. Женка.
- А хозяйство?
- А на что оно мне? Я на море промышляю, тем и кормлюсь. Ну, рыбачу еще.
- В белых?
- Ато! Мы люди вольные.
- Хорошо,- протянул Никита.- А что, пригоже ль в Новегороде живется?
- Чаво?- не понял Кирьян.
- Ну, каково люд поживает?
- Ничего поживает,- усмехнулся Кирьян.- Уж вольготней вашего. Как люд порешит, тако и живем.
- А чего ж пришел сюды? Тебе-то с Москвы что за прибыток?
- Заохотилось- пришел, назавтра прискучит- уйду.
- Так уж и уйдешь?- усомнился Никита.- Без отпуску?
- А что мне отпуск ваш? Я человек вольный.
- Так, а чего для пришел-то? Тута зипуна не добудешь.
- Эх, холопская твоя душа!- крякнул Кирьян.- Не втолковать тебе. Ты куды накажут, туды и пошел.
- Знамо!
- А я -куды задумал, туды и направился. Захотелося- сюда пришел. Уразумел?
- Почто?
- Тьфу ты, бестолочь!- плюнул ушкуйник с сердцем.- Стой с дрыной своей тута.
- Да не серчай, дедушко, я ж вправду в толк не возьму, чего ради ты живота свово не бережешь.
- И не возьмешь. Потому как живешь в тягле от рожденья.
С этими словами Кирьян повернулся и пошел по тропке к избам, а Никита смотрел вслед, так и не поняв, о чем дед говорил.
Сменившись под утро, Никита пошел в свою сотню. Едва доплелся. В маленькой горнице, где и троим развернуться с трудом, спали два десятка- лежали на печи, на лавках, на столе, под столом и в загородке для скотины. В избе было душно с морозу, стоял храп и свист. Выслушав положенных матюгов от потревоженных, не раздеваясь, толкнул кого-то, чтоб подвинулся, лег на освободившееся место на столе. Никак из головы не шел разговор с ушкуйником. Что хотел сказать дед? Какая рознь в них? И тот, и другой тут кости морозят. Оба, в случае, тута и лягут костьми. Было что-то в словах деда, а что- не понять.
Ворочаясь, снова разбудил кого-то рядом. «Да чтоб тебя через коромысло!»- обругали его. Нет, тут не уснуть. Встал, вышел на двор, поковылял на гумно, благо, сено еще не все коням скормили. Бухнулся в пахучую копну, стал зарываться, но тут на спину что-то упало, придавило- не продыхнуть. Сзади кто-то ухватил за локти, в рот сунули вонючую ветошь, приподняли и потащили, дав по темени, чтоб не упирался, на горле почуял холодное, больно ожегшее порезом. В темнотище разглядел, что тащат в сторону от костров, в лес, обходя дозоры. Упираться бросил, пошел ногами своими, стараясь сообразить, что делать теперь. Раз оглянувшись, рассмотрел, что напавших четверо. Сторожко, оглядываясь, шли по задам молча, только снег поскрипывал. Плохо понимая, где они, Никита разглядел только, что ведут к городу. Вот ошую потянулись избы, и Никита сообразил, что тут новогородцы стоят, тут и сторожа их. Собрался было упереться, сбить с ног державшего сзади за веревку, опутавшую руки, но не стал, разглядел, что меж изб от костров проскользнули две тени.
- Тихо,- сказала одна тень, и Никита увидал, что у кострища лежат недвижимо сторожа. «Вот и все»,- пронеслось в голове. Висеть тебе, Никитка, на тыне в исподнем!
До рва было сажней десять, когда сзади послышался тихий свист, и державший Никиту москвитянин, охнув, пал лицом вперед, свалив с ног и его. Вывернувшись из-под грузно дергавшегося тела, Никита увидал, что из шеи москвитянина торчит стрела. Откатившись в сторону, Никита сполз спиною в какую-то яму, затих, слушая, как зазвенело железо, донесло приглушенные вскрики. Высунувшись из сугроба, Никита увидал мечущиеся тени, всполохи искр от скрещенных мечей, а кто-что- и не разглядеть. Сеча была короткою, вскоре мимо, бухая ножищами, кто-то кинулся к городу, но упал рядом с Никитою, сполз, загребая руками снег, в его ямку.
«Эй, хто тама?»,- послышался крик со стены. В наступившей тишине зачиркало кресало- кто-то запаливал огонь. Вот-вот пред стеною сбросят горящий жгут просмоленной соломы, и станет светло, как днем!
-Эй, тута еще один,- сказал кто-то совсем рядом, и в яму свесилась голова. Никита замычал, пробуя встать.
- Так кончай его!- другой голос. Никита замычал еще сильней, отползая в дальний край ямы.
- С собою берем,- услыхал он третий голос, знакомый, и в яму съехал на заду мужик, выдернул чекан из темени москвитянина.- Не мешкай, мужики!
Никиту подхватили под руки, выволокли, живо потащили к стану.
- Э, да он спутан!- удивился кто-то. На ходу другой забежал вперед, заглянул в лицо, и Никита увидал пред собою бородищу давешнего деда- ушкуйника.
- Давно не видались!- хмыкнул он, засовывая топор за пояс.- Поздорову ль? Эй, Илейка, развяжи. Наш то.
На стене загорелся огонь, заметался вдоль прясл, но они были уж далеко для стрел, у костра, где лежали ничком двое сторожей.
Освободив руки, Никита выдрал изо рта тряпку, отплевался.
- Спаси Христос, братие,- поклонился земно.- Дед Кирьян, крестный ты мне теперя. В долгу я теперь пред тобою.
- Ступай, крестничек. Сочтемся,- усмехнулся дед, ворочая мертвого сторожа.- Ах ты ж мать! Глянь, Илейка, то ж Костка. Ах ты, осподи,- разогнулся он.- Пятеро детушек у него.- он стянул лохматый треух, перекрестился.- Вот беда-то! Как жа ты, Костка!
Дед тяжело сел на вязанку хвороста, вытер глаза треухом. Стянули шапки и двое его помощников.
[1] Довмонт Псковский (см. выше)