Никита проснулся поздно- в окошко уже глядел день. Потянувшись на постеле, огляделся- все так же, как и год тому, когда уходил с князем в Орду, только по осенней поре на колышках и веревках в углах и под подволокою развешаны пучки трав, сушатся грибы, ягоды. Пахнет в избе пряно, будто в стогу спишь. От печи тянет таким благим теплом, что аж тело ломит истомою!
Слыхать было, как на дворе копошится Стеша. Долгонько нынче не спали, а она, гляди-кось, уж на ногах, хлопочет. Вставать не хотелось, так бы и провалялся всесь денек, но услыхал, что жена дрова колет. Помочь бы надо бы.
Кряхтя, Никита сел. Стало видно, что на столе под чистым рушником убрана еда, и так вдруг захотелось есть, что живот подвело. Шурша босыми пятками по теплым опилкам, Никита подошел к столу, скинул рушник- так и есть: махотка молока, пироги да яйца. Давясь, принялся за еду- ляд с ними, с дровами! Стосковался по еде человечей- хурут[1] этот поганый да баранина, что с души воротит!
Позавтракав, Никита вышел на двор. По двору бегал сын Захарка, гоняя хворостиною козлят. Стеша примерившись, ударила топором по полену, разогнулась.
- Стеш, я сам, оставь, ступай сюда,- позвал Никита, подхватывая мальца.
Тот заизвивался, заюлил, заливаясь смехом.
- А ну, не копошись у меня!- нарочито строго погрозил Никита, понюхал вихрастую голову сына.
Подошла Стеша, устало присела рядом, положила голову на плечо.
- Надолго ль пришел?- спросила, приглаживая вихры Захарки.
- Надолго,- поцеловал ее Никита.- Теперь надолго.
Посидели молча, глядя, как сынишка возится с кошкой, натягивая на нее отцову рукавицу.
- Василя давно видала?
- Давненько. Палашу на привозе видала. Оне теперь хорошо живут, старосты.
- Работает?
- А то как же? Работает. Уважают его. Сенька совсем молодцом стал, отец его уж к делу навыкает помаленьку.
- Брось дрова, пойдем,- потянул ее Никита в дом.
- Отстань, скаженный, ненасыть ты!- заупиралась жена.- День на дворе, делов полно, что люди скажут.
- А пускай его! Я к жене пришел.
И он втянул ее в темную передню…
…И полетели дни. В ноябре пришла весть, что митрополит Максим, радевший тверскому князю, вовсе плох. Долго гадали, как поступить. Грека, подобно Максиму, решили не брать, а отправить на рукоположение своего, русского.
Декабря 6 года 1305 митрополит Максим преставился. Долго не могли решиться на новость такую, долго рядились. Меж тем митрополичий стол оставался пуст, люд уж роптать начал- как агнцам словесным без пастуха, без пастыря! Гости из греков приносили вести неслыханные: объявились-де на украйнах грецких варвары, прозванные турскими[2]. Кесарь Андроник[3] поручил сыну Михаилу[4] промышлять над ними, да тот, что ни сеча- то досада. Призвали наемных гишпанцев, те турских уняли, да смута и гиль у гишпанцев учинились, де, не платят греки по сроку. На снеме Михаил и велел их водителя убить. Гишпанцы за такие неправды с турскими соединились и на ромеев встали, стали впадать в императорские земли, пустоша их нещадно. Сколь Михаил не бился, сколь не выходил на них- все впустую. В диковину было слушать таку сказку, многие и на веру не брали. Ромеи- да гишпанцев каких-то не усмирят!
Отправили на поставление в Царь-град игумена Геронтия с просьбою к патриарху его на митрополию возвести с согласия Максима да с посулом о вспоможении противу турских, коль сказка не напраслина.
В том же месяце тверские и новгородские полки двинулись к Москве. Новгородцы и ради б не ходить, да у тверского князя не токмо Великий стол (то им не в диковину- великому князю прекословить), да главное- путь из низовых земель в руке. Попробуй, ослушайся- враз без хлеба да гостей асейских останешься! Вот и прислали полк, хоть и невеликий, а все люд бывалый, те, кому жизнь в грош- ушкуйники да гультяи всякие, человек с полтысячи. Водил ими свей по роду, осевший давно в Новгороде, Сигурд, а в товарищах у него- Кирьян, старый ушкуйник.
На пути встретили полк из Кашина, на другой день догнали кснятинцы. По белому пути добрались до Московии скоро, единожды заплутав в лесу. Мудрено не заплутать-то, вкруг города сплошные непролазные боры, а поелику дорогою не шли, то только выйдя к реке поняли, что мимо идут. Спустились повдоль, и вот она, Москва, будь она неладна. Дурной град, одна нескладь с ним. Как обосновался с душегубства[5], так и живет не по старине, худом.
- Ну и глухомань!- сказал кто-то, когда войско встало по краю леса.
Город стоял между реками на холме, деревянный детинец тремя стенами сажней по двести, посад подольный большой, да боле и ничего. На посаде было безлюдно- ждали. В морозной дымке вдоль рек виднелись селища, на другой стороне реки, вдали, стоял еще один детинец, поменьше. Над городом плыл набатный гул сполошного колокола.
- Языка брать,- отрывисто распоряжался князь, слезая с коня.- Стану место найти.
Вскоре вернулся посылок, под ноги князю сбросили с седла расхристанного мужичонку без шапки. Тот поднялся на колени, отплевывая кровавый снег, рука его, вытирая бороду, тряслась.
- Ведомо тебе, с кем говоришь?- нахмурившись, спросил Михаил.
- Ведаю, великий князь!- поклонился до земли мужичок.
- Откуда?
- Не первый ден ждем тебя,- не отрывая лба от снега, бробухтел тот в сугроб.
- Как звать тебя?
- Ерошка.
- Встань!
Мужик поднялся с колен, взглянул опасливо на стоявших кругом кметей.
- Ведомо тебе, кому служишь?
- Князю московскому Юрию Данииловичу,- отозвался мужик.
- Ты великому князю холоп!- ткнул древком в затылок мужика Кукша.
Мужик мотнул головою, потер ушибленное место, промолчал.
- Давно ль ведомо, что приду?- продолжил князь.
- Да, почитай с седьмицу тому биричи кричали,- ответил мужик.
- Много ль залоги во граде?
- Богато!- хихикнул мужичок; испугавшись, весь сжался, ожидая удара.
- Елико?
- Не обучен счету, князь.
- Корму много ль в городе?
- Всю седмицу обозы почитай без прерыву шли.
- Что там?- показал князь на малый детинец за рекою.
- То? Тама Данилов монастырь, - стал пояснять Ерошка.- То,- показал он на избы недалеко от города,- Семцинское, вон тама, у Аузы- Михайловское. А вот энто, что назади- село Напрудское.
- А люд где?
- Кто успел- те в детинце, кто в Данилове монастыре, кто на Крутицы[6] подался. А кто и по домам хоронится.
- Бороняться станут?- разглядывая детинец, спросил князь.
- Знамо, станут,- пожал плечом мужик.
- А ты чего ж тут шляешься, не ушел?
- А мне чаво? Живота небогато, женка запрошлый год померла, бобылем живу, чего мне бояться?
- Уберите покуда,- приказал Михаил, и мужика оттащили.- Встанем там, в том… как его…
- Напрудском?- подсказал Коляда.-Далече от кремника.
- В нем. У града залоги оставь. Отправь посылок, пускай сведают. Что скажете, бояре?
- Город мал, да крепок,- раздумчиво молвил Коляда, оглядывая стены.- По зиме, коль там корму достало, долгонько просидим. На копье брать надо, коль изъездом не успели.
Князь молчал, глядя за реку на едва видный монастырь. В стороне послышались крики, донесло звон оружия. Михаил обернулся- со стороны Напрудского во весь опор неслись всадники, а вслед им летели стрелы, сбивая убегавших с седел.
- Вот тебе, бабка, и ...,- хмыкнул Михаил, погладив бороду.- Выбить их оттудова!
Навстречу бежавшим из лесу понеслись новогородцы, увязая в глубоком снегу. После короткой сечи уже москвитяне, убегая по кругу, потекли к городу, но их настигали, рубили по спинам. Неожиданно ворота одной из башен отворились, и по накатанной дороге к новгородцам понеслись конные, сотни с полторы. Новгородцы спешились, пустили стрелы, но москвитяне прорубились, обошли по глубокому снегу, ворвались в сечу.
- Помочь дать!- приказал Михаил, и в сечу кинулись достальные ушкуйники, с другой стороны, по целине, отрезая москвитян от града, повел свою сотню Кукша.
- Не робей, православные!- покрикивал он.- Потянем за князя и Тверь!
Выскочив на дорогу, тем же путем, что пришли москвитяне, тверичи ворвались в битву. Никита сходу насадил на оскеп какого-то москвитянина, только что развалившего чуть не пополам ушкуйника в одной рубахе, бросил в нем застрявшее копье, завертелся в седле, уворачиваясь и нанося удары, успел заметить, как сотский выбил из седел смаху сразу двоих, вращая своими мечами. Вскоре сеча стала стихать- москвитян порубили, в город прорвались лишь сотня, не боле, да и то от того, что из ворот выскочили пешие, бросились на помощь, но далеко, не добежали, а тверичи, замешкавшись, ослабили напор и, перестраиваясь, растянули ряды. Бегущих преследовали до самых ворот, но навстречу ударили со стен тучей стрел, и тверичи, потеряв четверых, отошли. По уходящим по узким улочкам посада ратникам из-за домов били стрелами, метали сулицы, но без особого урону- лишь нескольких ранили. Со стен кричали, понося и блядословя тверичей, москвитяне, размахивали оружьем, казали срам.
Когда сочли убитых, радость от победы приугасла. Из двуста новогородцев едва половина осталась, а в сотне Кукши не досчитались десятка, не глядя на увечных. Никита в драке потерял щит, обломал саблю, спину ломило от крепкого удара перначом, благо, татарский бехтерец с пластиною сзади выручил.
К граду послали станицы, чтоб уберечься от вылазок, войско разбили на три стана, разослали по селам. На дорогах, ведущих от града к Владимиру, Твери, Новгороду Великому и Нижнему, встали крепкие заставы. Пришлось послать кашинцев и к монастырю. От каждого стана по округе пошли кощеи с ратниками на сбор корма конского и людского.
Чтоб уберечься от вылазок, князь приказал зажечь подол, но когда посланный отряд подошел к слободским избам, оттуда снова ударили стрелами. В скорой сече осажденных отогнали, но зажечь в безветрие посад не удалось- лишь несколько изб занялись. Пришлось идти снова, снова отгонять москвитян, снова зажигать. Наконец, пламя, рыча и выбрасывая в темное небо жаркие искры, пошло по соломенным крышам и гумнам, пожирая подолье. Князь стоял на краю села, задумчиво глядя на разбушевавшегося зверя, на лице его и в глазах играли отблески пламени, углубляя и без того глубокие морщины.
К ночи все уладились по своим местам, выставили дозоры и засады, дело назначили на утро. К Юрию отправили давешнего мужичонку с грамотой:
«Сыну и племяннику моему Гюргию си слова рекомы: ты, Гюргий, презрев древний извычай наш, от прадедов нам пришедший, умертвил князя Кснятина Романыча без вины, а ведомо тебе, что испокон князю, буде он и винен в чем, смерти не бывало. Боляр его, князя своего отцу твоему предавших, в чести держишь. Града Можайска смел доступиться и на щит взять да за себя завесть без совета со мною. Ведомо мне учинилось, будто и в Орде ты мне, по старине на Великий стол ярлыка доступавшему, изветы чинил, советчиков ханских посулами в прелесть вводил, себе ярлык на Владимир искал. За те вины пришел я на тебя и живота твоего доищусь, аще бо в разум не приидешь.
Ты, Гюргий, вины свои мне принес бы, поклонился и челом бы добил о животе, поелику крови христианской в усобицах лить не желаю и принять тебя сыном рад буду. Не брани ради пришел к тебе, но мира ради. Не множь вин своих, не губи души своей и человецей своих во грех не вводи.»
В ответ прилетела уж в темноте с воем свистулька с насаженной на нее грамотою. В избу, где встал князь, вошел ратник, держа ее в вытянутой руке, с опаской поглядывая на Михаила, следом вошел Коляда, пустив с холода клуб морозного пара. Огонек свечки заметался, раскидав по углам тени.
- Что там?- обернулся из угла Михаил.
- Вона, ответ нам, - стягивая рукавицы, поклонился боярин.- Холод собачий,- прислонил он руки к теплой печи.
- Ну!- возвысил голос князь.
- Прости, князь, что погань эту принесть велел,- кивнул Коляда ратнику, и тот с радостью выскочил за дверь.- То наша посылка. Подтерлись ею и назад пустили. Не принеси я ее- не поверил бы ты.
- Удавлю змееныша, - стукнул о стол кулаками Михаил так, что свеча опрокинулась, разливая воск по доскам, фитилек зашипел, угасая.
Коляда шагнул к столу, поднял свечу, удержал пламя, поставил на место.
- А чего мы ждали?- спросил Коляда.- Ему за отчину как не стоять, Гюргию-то?
- К вечеру хочу его пред собою зреть!- рыкнул Михаил.- Сам хочу ему глотку раздавить! На составы разниму!
[1] Пресный овечий творог
[2] Турки. Монголы в своих азиатских походах вытеснили на запад из персидской провинции Хорасан одну турецкую орду племени огузов, которая, попав на территорию сельджуков (сульджутов), договорилась с их султаном остаться в Малой Азии. После понесенного от монголов поражения, государство сельджуков распалось на несколько самостоятельных эмирств, которые, тем не менее, сильно тревожили дряхлую Византию. Сделалась самостоятельной и турецкая орда. В конце XIII века во главе ее стал Осман, родоначальник династии Османов, или Оттоманов, правившей до 1923 г.
[3] Андроник II Палеолог Старший (1260 – 1332)- византийский император (1282 - 1328), соправитель с 1272.
[4] Михаил IX Палеолог (1277— 1320) – соправитель византийского императора (1295-1320), сын Андроника II.
[5] Вопреки общепринятому мнению, Москва была основана не князем Долгоруким. К моменту, когда в Москву пришел Долгорукий, в ней правил боярин Кучка. Долгорукий увидел выгодное положение города, остался здесь, а вскоре в ссоре убил Кучку.
[6] Крутицкий монастырь, в будущем- резиденция епископов Сарских (Сарайских).