Справила бабушкина родня новый дом на дальнем хуторе, хозяйство поднимать стала, обживаться потихоньку. Семья была большая – отец с матерью, бабка с дедом да восемь детей, погодков.
Отец, из терских казаков, как порох вспыхивал, если что не по его – сразу рукам волю давал, всей семье доставалось. Да и с соседями случалось ему споры затевать… на кулаках. Такой жёсткий был человек.
Вот зажили они потихоньку. А через месяц – началось. Вздохи по ночам, тени по стенам корявые, непонятно откуда взявшиеся. То с грохотом крючок на двери откинется, то шаги по комнате зашаркают. И главное – взрослые ничего не замечают, только дети. Меж собой обсуждают, а сказать о том боязно, знают ведь нрав отцов. Спать плохо стали. Дёргаются от каждого шороха. Но помалкивают.
И вот как-то вечером старшая девочка не выдержала – побелела вся, крик подняла.
- Полено! Полено! – твердит и на зыбку показывает. – Подменили братика!
Схватила дитя и потащила вон, хотела за дверь выбросить. Дело было поздней осенью, холода пошли, снег. Еле отобрали! Младенец орёт, и она рядом криком заходится. Бьётся об пол, повторяет без конца:
- Неживое оно, неживое! Деревяшка!
Такая падучая девчонку накрыла, что никак успокоить не могут.
Бабка на неё святой водой брызгала, и чем-то лицо смазывала. Всё без толку. Сказала, что без знающих не справится с этим. И послала отца к шептунье, что в соседнем хуторе проживала.
Дело ночью было, в мороз…
Что у них с шептуньей за разговор вышел – неизвестно. Только привёз отец её домой силой. Вошла она злющая, на девчонку мельком взглянула и давай воздух нюхать! Во все углы сунулась! Прислушивается к чему-то, шепчет неразборчиво…
Потом к матери обратилась:
- Мана у вас завелась! Что ж проворонили-то, а? Вижу, дом новый… Давно въехали?
- Да с месяц назад, – отвечают. – К осени только отстроили.
Она кивнула. На отца посмотрела и интересуется:
- Не было ли у вас споров каких с плотниками?
Помялись домашние и признались:
- Были споры. Никак хозяин сторговаться не мог поначалу с ними. И после следил за работой зорко, придирался да ругался частенько. Один раз до драки дошло.
Покивала шептунья, пояснила:
- Они вам ману оставили. Теперь на поклон к ним надобно – молить, чтобы признались, где её заложили!
Отец вскинулся сначала, но поостыв, объяснил, что рабочие пришлые были. Как теперь найти их?
- Тогда сами ищите их заклад. Обезвредить его надо, закопать.
- Да где искать-то?
- Везде! Хоть весь дом разберите! – бабка на отца зыркнула, усмехнулась. – Не найдёте – с вами навек останется, житья не даст!
А девчонка всё дёргается, причитает что-то неразборчиво. Уже и сил почти не осталось, а успокоиться не может. Младшие в уголке собрались, помалкивают, только смотрят испуганно.
Мать не выдержала, в ноги бабке повалилась, умолять стала – помоги да помоги!
Пожалела бабка её, смягчилась.
Стала над старшенькой девочкой нашёптывать что-то, на лоб ей палец наставила, надавила с силой. Та помаленьку и затихла.
На следующий день шептунья всех из дома выставила, велела петуха пестрого принести и ленточку из косы старшей дочери.
- Смотрите у меня! – пригрозила, - не подглядывайте!
Да только никто и не собирался - напуганы были, мерзли. Собрались в летней кухоньке, отогревались у печки, ждали от бабки известий.
Что она делала – никто так и не узнал. А только к вечеру вышла из дома с тряпицей замызганной. Отвернула край, показала какую-то мочалку, перевязанную красной бечевой. Велела отцу закопать подальше в степи.
- Да как я закопаю её? Земля уже мёрзлая!
- Хочешь спокойствия в доме – найдёшь способ! – Только и сказала.
Напоследок подошла к нему, рукой легонечко провела перед лицом и прошептала что-то. Он аж отпрыгнул, а бабка засмеялась тихонечко. Платы за помощь не взяла. Только петуха того забрала.
После уже, как от подклада избавились, успокоилось всё у бабушкиной родни, потихоньку налаживаться жизнь стала. А ещё заметили, что изменился отец! Спокойным стал, задумчивым, больше словами да уговорами действовал, чем кулаками.
Не иначе та знающая бабка нашептала!