Автор: Irina Kalitina
Ничего нового или интересного не ожидал я от обычной командировки в Белоруссию, никак не думал, что результатом её станет длинная аудиозапись на моём мобильнике и воспоминания о женщине, настоящего имени которой, так и не узнал.
Поезд Санкт-Петербург-Кишинёв. Вагоны старого образца, при входе в тамбур рассыпан уголь. Проводница торопливо проверила паспорт и билет, я с трудом протиснулся с сумкой на колесах в коридор, потому что второй проводник, мужчина, заносил в это время в тамбур какие-то ящики. В купе не убрано: мятые газеты, журналы, потрёпанная книга в мягкой обложке.
Моё, нижнее, место - свободно, на втором сидят мужчина и женщина, она блондинка, он - брюнет, оба лет сорока, мои ровесники. Поздоровались.
-Деньги платим в ОАО «Российские железные дороги», а услуги получаем молдавские, - произнесла дама, угадав мои мысли.
Усаживаясь напротив, я подумал, что пара интересная. Лёгкая припухлость век её напоминают Барбару Брыльску в самом известном советском фильме, а тонкие губы и заострённые черты лица - Джоди Фостер.
- Вечно всех критикуешь, - произнес мужчина, - я побежал, не обижайте жену, - поцеловал женщину, выскочил из поезда, помахал в окно.
Поезд дёрнулся, начал движение.
«Похоже, едем вдвоём, не повезло, - подумал я. – Ночью наедине с попутчицей не останусь. Придётся попросить проводников переместить меня в другое место, только, пойдут ли навстречу? Оба неприветливые, занятые каким-то бизнесом по перевозке товара из одной страны в другую, неприятная ситуация».
В коридоре послышались голоса, шум. Мужчина-проводник возник в дверях.
- Вот здесь, на верхней полке, поедет этот человек, - распорядился он.
За ним стоял детина, непричёсанный, неряшливо одетый, с громадным рюкзаком. От кого из них несло перегаром, не понял и огорчился. Мы заплатили немалую сумму за билет, именно, в купе, чтобы избежать такого соседства.
- Сээр, - услышал я голос моей соседки, - не соблаговолите ли Вы предъявить билет пассажира, иначе, придётся обратиться к начальнику поезда. Часа два назад я видела в интернете, что верхние места в этом купе свободны, - фразу она произносила медленно и доходчиво для молдаванина.
-Некрасиво говорите, - расстроился проводник, слегка коверкая русские слова, - ай как некрасиво, а ещё из Петербурга, у нас в Молдове люди так не делают, некрасиво, - повторил он, но дверь купе закрыл и пошёл по коридору, разыскивать других жертв для соседства с грязным мешочником.
- Как у вас ловко получилось, - восхитился я, и подумал, что напрасно за неё супруг беспокоился, не пропадёт, - действительно, вы видели в интернете, что места пустые?
- Я вас умоляю, и смотреть-то было некогда. Но не один раз ездила этим поездом с мужем в Витебск к родственникам (сейчас его на работе задержали на неделю), и всегда у нас из четырёхместного купе получается СВ. Если купить две нижних полки, на верхние нет желающих при российской цене на билеты и молдавском качестве услуг, правда, плацкартные вагоны забиты до отказа. Не думаете же вы, что мужик с мешком приобрёл дорогой билет в купе?
- Конечно, нет.
«Витебск, - соображал я, – ехать вместе до 5 утра. Придётся выбирать между ней и мешочниками, которых распределили наглые проводники по другим купе».
Решил остаться на своём месте, надеясь, что ничего экстраординарного в предстоящую ночь не произойдёт. Я не женоненавистник, отнюдь. Просто, мой друг не устоял однажды, оказавшись в вагоне СВ на пути в Москву с привлекательной женщиной, и она потом преследовала его, женатого человека, несколько лет. Да, я не святой, но предпочитаю не совершать необдуманных поступков, боюсь, что моя жена не окажется такой же понятливой, как его, да и оправдываться перед детьми не хотелось бы. Женщина, однако, начинала меня интересовать.
Она поднялась с места, принялась собирать разбросанные газеты, журналы в полиэтиленовый пакет. Я взял лежащую рядом книгу, собираясь передать её, прочёл название: «Лолита» и отложил в сторону, грех выбрасывать книгу, тем более, такую.
- Как вы к ней относитесь? – поинтересовался и тут же пожалел, что спросил, на интересном лице появилась гримаса.
«Сейчас услышу очередную мораль или отповедь про смакование душевных мук педофила или распущенность ребёнка», - предположил я.
Она не сказала ни слова, выставила пакет с мусором в коридор, намекая таким образом, что это проводники должны были его убрать.
- А, Вы, конечно, поклонник романа? – вернувшись на своё место, спросила женщина.
- Читал давно. Нахожу его интересным.
- Наверное, какие-то черты Гумберта присутствуют в каждом мужчине? Иначе, книга не имела бы такой успех, - улыбаясь, глядя мне в глаза, произнесла она.
- Дело не в Гумберте, - меня задело сравнение, - я семейный человек, имею жену, дочь и сына, каких-то наклонностей главного героя книги, пока, в себе не наблюдал, но каков язык, слог романа? Книга о любви, действительно, доходящей до безумия…
- О любви, обратите внимание, немолодого господина, но не ребёнка. Девочка, только, поиграла с ним в новую игру.
Мне не понравилось начало беседы, ехать ещё целую ночь в поезде, возбуждая себя разговорами о сильных чувствах. Глупо, что сам это начал. Не хотелось больше спорить, а женщина вышла из купе и вернулась в лёгком спортивном костюме. В этом небольшом временном промежутке, я, на всякий случай, включил диктофон на мобильнике. Он должен стать моим «алиби». Скандалы в доме друга не стёрлись ещё из памяти, как и тревога из-за пустяковой встречи в поезде потерять семью.
- Вы помните, как звали первую любовь Гумберта? – продолжила она дискуссию.
- Аннабелла, кажется, - лениво ответил я, надеясь свернуть с этой темы.
- А фамилия?
- Нет, не помню.
- Фамилия - Ли. И познакомилась я с этим именем, представьте себе, раньше, чем «Лолита» попала мне в руки, на курсах английского языка, где убедилась, что английские стихи могут звучать не хуже русских. Вы говорите по-английски?
-Не так много приходится говорить, как читать статьи по специальности в иностранных журналах, а, иногда, и печататься там.
- Тогда послушайте:
«It was many and many a year ago,
In a kingdom by the sea,
That a maiden there lived whom you may know
By the name of Annabel Lee;
And this maiden she lived with no other thought
That to love and be loved by me.
She was a child and I was a child,
In this kingdom by the sea…»,
Это Эдгар По - пояснила соседка, - красота стихотворения подвигла меня, даже, к попытке перевести его. Изящества слога автора, к сожалению, достичь не удалось. Вот, как получилось:
«Это было давным-давно, тогда
В королевстве у края земли
Девочка, лучшая в мире, жила
По имени Аннабель Ли,
Мы любили друг друга, я и она,
Как любить только мы могли,
А были мы оба ещё детьми
В королевстве у синей воды…».
Далее в стихотворении рассказывается о том, что девочка умерла, мальчик же, став мужчиной, не может забыть её. Я вспомнила не часто повторяющееся имя Аннабелла, совпадение фамилий, и догадалась, что, именно, это стихотворение дало толчок фантазии гениального автора «Лолиты».
«Ну, что ж, поговорим о стихах», - сказал я себе.
Женщина же открыла помятую книгу, (почему я её не выбросил?) и принялась читать.
-Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел, - помолчала, полистала и продолжила, - а предшественницы-то у неё были? Как же – были…, Аннабелла и фамилия - Ли.
- Любопытно, действительно, идею Набоков, похоже, позаимствовал у «безумного Эдгара», и стихотворение, согласен, бесподобно, - тут мне показалось, что, хорошо бы, всё-таки, перевести наш разговор в «другое русло», но, снова, не успел этого сделать.
- Много сказано о тексте и стиле романа, не буду спорить по этому поводу, - продолжила попутчица, - но написан он так, что всё сочувствие читателя достаётся герою. А каково остаться ребёнку без защиты и поддержки?
- Наверное, такую историю лучше бы описали Шарлотта Бронте или Джейн Остин, - возразил я, - меня мама заставляла читать «Джен Эйр», когда был мальчишкой. С тех пор ненавижу эту унылую книгу.
- Да, это не «Остров сокровищ», - она засмеялась, - и не знаю, даже, изменило бы чтение женских книг что-то в мужчинах, подобных Гумберту…
- Вы так говорите, как будто «Лолита» не вымысел, а реальная история. Оставим переживания, перед Вами блестяще написанный роман, - я считал, что дискуссия закончена.
- Признаюсь Вам, мне довелось в детстве пережить тесные отношения со взрослым мужчиной. Именно, поэтому имею особое отношение, даже, к самому имени: «Лолита».
Я вздрогнул. Существует ещё один вариант истории Набокова, и он не вымысел? Это купе, в таком случае, не место для подобных откровений. Не попроситься ли мне в другой отсек на верхнюю полку к мешочнику?
- Это очень личная история, и Вам, наверное, не хочется о ней вспоминать? – произнёс я, в надежде задержаться, всё-таки, на своём месте.
- Не думаете ли Вы, что женщина, подобная мне, будет рассказывать постороннему мужчине в поезде о своих сексуальных похождениях?
- Нет, конечно, не думаю, - ответил я, хотя полагал, что, именно, это она и собирается делать, - но вы же сами сказали про «тесные отношения».
- Сказала, но мужчины всё понимают по-своему.
- В таком случае, просветите меня, если чего-то я не понял. Простите, я не знаю, как Вас зовут, меня - Виктор.
Женщина помолчала немного.
- Для Вас, поклонника романа, для этой поездки, и для моей истории может быть только два имени: Аннабель или Лолита. Авторы в своих произведениях убили обеих, пусть я буду Аннабель, не погибшая Аннабель, потому что - не Лолита.
- Согласен, - ответил я, проверил, на всякий случай, не выключился ли диктофон в мобильнике и принялся слушать. Дальнейший рассказ является копией этой записи, ничего не придумано мной.
Рассказ женщины
Прежде, чем приступить к подробностям странной привязанности друг к другу ребёнка и взрослого постороннего мужчины, нужно сказать, что родиться мне довелось в том же городе, что и господину Набокову, правда, не в дворянской семье.
- Сиротка, её папу взял Бог, - объясняла бабушка какой-то женщине, пока нас, толкая из стороны в сторону, грозили раздавить в очереди за мясом или сыром, и женские торсы вдавливались в меня частями, которые были на уровне лица. Бабушка цепко держала мою руку, лишь бы не потерять, будто это был кошелёк с деньгами или дорогостоящая собачка на привязи, объект, которого не касалось всё что происходит вокруг, и, тем более, слова, которые произносила.
Между бабушкиными семи десятью пятью и моими, пятью, была такая разница, такая дистанция, что казалось, будто жила она очень давно, почти, бесконечно, и ничего уже не помнила и не понимала. Ситцевый платочек, голубой с черным рисунком или пуховый, серый, по сезону, прикрывал белые волосы очень худенькой, маленькой старушки. Большие светлые глаза в глубоких чёрных глазницах, смотрели не на людей, а вглубь них, или мимо, возможно, фокусируясь на точке, которая молодым, пока, не видна. Пергаментная кожа высокого лба - в пигментных пятнах. Бабушка ещё здесь, но готовится уйти Туда, куда отправилась безвозвратно большая частью её родственников. Немощь - вот самое подходящее для неё слово.
Она не годилась для ухода за детьми, не годилась, чтобы чем-то интересоваться и чему-то радоваться не из-за возраста, а из-за состояния здоровья и духа. От прошедшей жизни оставались горечь и безмерная усталость. Кроме моего отца, зятя, Бог забрал у неё мужа, дочь и двоих сыновей. Старший, самый удачный ребёнок, занимавший высокую должность и поддерживающий её, умер от инфаркта незадолго до моего рождения. Из пятерых детей выжили две дочери. Мама была младшей.
Меня определили в детский садик, как только не стало отца, но коклюш, грипп, ветрянка, корь, краснуха, кишечные инфекции, следующие одна за одной, принуждали оставаться дома под присмотром обессиленной старушки. Свои простые, в основном, скорбные мысли, она излагала вслух, запивая их валерьянкой, ещё какими-то каплями, и закусывая таблетками, неважно, для какого лечения предназначенные, была бы таблетка.
Ближе к вечеру она раскладывала карты на дубовом столе, покрытом старой жаккардовой скатертью салатного цвета:
- Что-то мама на работе задерживается, давай погадаю, карты покажут, не попала ли она под троллейбус, не придётся ли тебя в детский дом отдать.
Такая вот компания. В горестной полудрёме старушка ожидала следующего страшного события.
Детского дома я не боялась, не понимала, что это такое, думала, что вряд ли там будет скучнее, чем в очереди за сыром или в комнатке со старушкой, погружённой в забытье или печальные воспоминания. Неинтересно было и с мамой, очень строгой, не имеющей времени и желания поддерживать со мной разговор, озабоченной, как нам прокормиться, одеться и не замёрзнуть.
Признаться, по вечерам, я тревожилась, не сбудутся ли предсказания бабушкиных карт.
В коммунальной квартире холодно, на обшарпанной лестнице - сыро, на дворе кошки, существа, с которыми я могла бы разговаривать и играть бесконечно, если позволили бы. Откормленные хозяйские имели имена, а бездомным сама давала прозвища и беседы наши были увлекательными. Среди домашних экземпляров выделялся красавец серого цвета, густоте шерсти которого позавидовала бы нестриженная овца. Он спускался и поднимался по лестнице с первого этажа на четвёртый не торопясь, с достоинством, с уверенностью в себе, потому что его ждала, и никому не дала бы в обиду, хозяйка, пожилая женщина, никогда не бывавшая замужем, с пышными рыжими волосами, белыми у корней. Из окна комнаты, или с лестницы, наклонившись над пролётом, она кричала пронзительным голосом:
- Бааарсик, Баааарсик, Барсенька, иди скорее домой покушать, сыночек мой, - и толстый Барсик, нехотя, не торопясь поднимался наверх с намерением осчастливить хозяйку.
Я посмеивалась над «избалованным» Барсиком, не предполагая, какая серьёзная роль отведена ему в моей жизни.
В единственном на всю квартиру кране воды посуду мыли по очереди, о ванной комнате, не мечтали, вернее, мама, очень даже, мечтала, но вынуждена была ходить со мной в общественную баню, многолюдную, душную, где под ногами лилась грязная вода, выплеснутая из чужих тазов.
Ничего особенного для времён развитого социализма, и ничего хорошего.
Серым днём, в безмолвной квартире, наблюдая через окно за жизнью кошек, я ожидала тёмного вечера, когда возвращались с работы взрослые. Стена нашей комнатки прилегала к прихожей.
Каждый человек появлялся с собственной какофонией в застоявшейся тишине жилища. Если не сразу получалось попасть в замочную скважину нетвердой рукой, значит, пришла старушка-учительница, прозвенела тонко ключами и зашлёпала по коридору мелкими шашками на подагрических ножках, за ней - её дочь, профессор исторического факультета, рассеянно возилась с ключами и небрежно хлопала дверью, ступала по коридору, солидно неся полное тело в дорогой обуви, царапая стены замком от толстого портфеля, потом входила интересная, по мнению многих, женщина с гордым профилем, медленно брела по коридору, как будто не хотела идти, чиркала спичкой, закуривая. Появлялась, не попавшая под троллейбус, запыхавшаяся мама с бутылкой молока и других продуктов в авоське.
Наконец, дверь распахивалась шумно, сотрясая квартиру, шаги гремели в прихожей, притоптывая сбрасывался с ног снег, волновался пол, отзывались стены, громкий голос непонятно к кому обращался, может быть ко мне, и я вылетала из комнаты от дремлющей бабушки, от занятой мамы, от книжек-раскрасок и игрушек, разбросанных в углу комнаты, которые каждый день обещала аккуратно сложить.
Вернулся с работы мой друг. Окружающие люди посмеивались над нами, а мы не рассказывали никому, как нам интересно вместе.
Если говорить о собственной короткой, к тому времени, жизни, я знала его всегда. Сначала, когда мир представлялся только двумя противоположными качествами, в соответствии с органами чувств: добрым или страшным, холодным или тёплым, тихим или шумным, над кроваткой, склонялось лицо «чёрного человека», потому что друг мой, сосед Варлам, был жгучий брюнет, подбородок и щёки, даже, после бритья, казались сине-чёрными, как у многих южан. В нежном возрасте спокойнее, когда окружающие люди и предметы имеют светлые оттенки, поэтому я плакала или кричала от страха, не в силах выразить словами эмоции.
Когда пыталась исследовать все предметы, ступая неустойчивыми ногами по паркету, натыкалась на тёмные брюки. Хозяин их, ростом, мне казалось, до потолка наклонялся или садился на корточки, протягивал громадную ладонь, волосатую с тыльной стороны, и говорил весело:
- Ну, здравствуй, Аннабель Николаевна.
Мне объяснили, что нужно класть свою ручку ему на ладонь, говорить «здрасьте», что и делала, вздрагивая, проверяя не оставила ли мама меня один на один с опасным человеком.
Мама учила:
- Дядя Варлам.
Я не выговаривала ни «р» ни «л», поэтому, пока тренеровалась произносить сложное имя, слово «дядя» выпало. Так и остался он для меня просто Варламом, без «дяди».
- Разве так друзья здороваются? - спрашивал Варлам, будто мы были ровесниками, - рукопожатие должно быть крепким.
Тогда, в зависимости от возраста и размера ладошки, изо всех сил сжимала один его палец, потом два. Я быстро привыкла к нему, нравилось, что он не такой, как остальные, что знал тайну, которая многим людям остаётся неизвестной всю жизнь, неизвестной, даже, пожилой учительнице из нашей квартиры: ребёнок чувствует, как взрослый, ему просто не хватает жизненного опыта, чтобы понять или объяснить всё так, как это устроило бы старших.
В нашем уважении друг к другу, мы были равны: маленькая девочка с «льняными», кудряшками и крупный чёрный человек с мохнатыми конечностями.
Друзьям не нужно придумывать темы для разговора. У меня шатался зуб, а у него один вырвали и было не больно, из окна комнаты я видела, как во дворе поссорились кошки: невоспитанный Черныш нападал на беззащитную Мурку, когда пойдём гулять, нужно их помирить, во взрослой маминой книге (анатомии) я нашла фотографию разрезанного человека, ему было больно, когда его резали, нельзя этого делать, никогда нельзя резать человека, мы с другом против этого!
Разговор начинался в кухне, пока, сосед грел обед. Затем он нёс горячую кастрюлю в комнату, я шла рядом, потому что новости ещё не закончились. Иногда, если в руках не было кастрюли, ехала на его плечах, нагибалась, а он приседал, когда проходили в дверь. Его жена, Екатерина, та интересная женщина с запоминающимся профилем, нехотя наливала в тарелки суп. Я сидела на его колене и продолжала делиться впечатлениями за обеденным столом соседской семьи. Женщина не произносила ни слова, он спрашивал меня шёпотом, считаю ли я её красивой. Я отвечала «да», чтобы не огорчать друга, в то время наши понятия о красоте не совпадали.
Мама стучала в дверь и спрашивала:
- Аннабель вам не мешает? – получив подтверждение, что нет, продолжала, - она ничего не ела целый день, может быть, вы покормите, Варлам Герасимович?
Это вносило диссонанс в отношения друзей, невозможно было представить, чтобы один из нас кормил другого, мама этого не понимала.
- Предлагали украинского борща, но Аннабель Николаевна отказалась, – объяснял сосед.
- Не надо кормить, сама буду есть, - отвечала я, чтобы мама ушла, и, далее, наблюдала, как месиво из капусты, картошки и жареных шкварок перемещается, с помощью поварёшки, в пустую тарелку. От шкварок меня должно было стошнить.
Чтобы не разочаровать друга, ела, давясь, его национальное блюдо с салом и чесноком, армейское блюдо - макароны по-флотски или разогретую в сковороде консервированную кукурузу. С трудом справляясь с тошнотой, говорила, что очень вкусно.
Борщи и макароны он варил сам на общественной кухне, слегка подшучивая над учительницей, беспомощной в бытовых вопросах, немного ухаживая за мамой, заводя разговор, в котором участвовали все. Становилось веселее, потому что каждый мыл посуду или готовил еду уже не сам по себе, а в коллективе. Профессорша появлялась на кухне в редких случаях, его жена - тоже.
Мама не хотела быть должником соседа, в качестве платы за обеды, приносила баночку с вареньем или сухие грибы, которыми нас снабжала дальняя родственница, жившая в деревне. Мама не любила Варлама, рассказала мне, что комнату, самую светлую и большую в квартире, должны были, по всем законам, предоставить профессорше, они с матерью жили в четырнадцатиметровой, и, тогда, в конце коридора, где располагалась кладовка, можно было бы установить ванную, но, вдруг, неизвестно откуда, появился «хитрый Варлам» с ордером на эту жилплощадь и «захватил» кладовку. Я принимала её слова к сведению, но они не могли повлиять на отношения с другом.
Он попросил испечь для него блины.
- Мама помогала, - объяснила я, запачканная в тесте, муке, масле и варенье, свой первый опыт в кулинарии. Когда друг ел эти блины, счастье моё было беспредельным. Он сказал, что ничего вкуснее не пробовал.
Однажды, Варлам заболел. Играли в прятки, меня скрывали все соседи квартиры, которых удалось вовлечь в игру, даже, вечно занятая, профессорша. Но куда мог деться человек, почти, двухметрового роста?
Я нашла его под громадной двуспальной кроватью, накрытой красивым покрывалом до самого пола. Нашла, но вылезти оттуда он не смог, случился приступ радикулита, прямо под кроватью.
- Старый дурак, - брезгливо сказала жена про человека сорока пяти лет. Она была немного моложе.
Когда мужчины из других квартир, призванные на помощь, отодвинули тяжёлую кровать и достали обездвиженного друга, у него получалось лежать и стоять, но не наклоняться. Я поднимала для него с пола предметы, завязывала шнурки на ботинках и счастлива была тем, что, по его словам, без меня ему не обойтись.
- Как ты думаешь, Аннабель Николаевна, не взять ли нам с тётей Катей ребёнка из детского дома? – спросил как-то сосед.
- Давай, - подхватила я, новая игра обещала быть интересной, - пойдём вместе его выбирать, - участие его супруги, не любившей наших забав, не подразумевалось, - ты мальчика хочешь или девочку?
- Только мальчика, - ответил он, задумчиво глядя на меня.
Теперь я думаю, ему не удалось бы найти девочку, к которой привязался бы так, как ко мне. Его Аннабель Николаевна была вне конкуренции.
Несмотря на незначительный возраст, мне показалось, что вряд ли согласится царственная тётя Катя снизойти до того, чтобы подружиться с каким-нибудь маленьким человеком.
Так оно и оказалось.
В детском саду у меня обнаружился талант стоять на руках, прогибаться, как индийская танцовщица в цирке, я показала трюки другу.
Варлам принёс из библиотеки книги по цирковому искусству, мы приступили к разучиванию настоящих акробатических номеров: он подбрасывал меня, ловил, переворачивал в воздухе, научил делать сальто, колесо. Смотреть представления собирались не только жильцы нашей квартиры, но и жившие по соседству. Большая общественная кухня превращалась в театр. Ребята со двора пели, танцевали, читали стихи. Зрителями становились, зашедшие в гости друзья Варлама, их было множество. Екатерина, полная достоинства, уверенная в своей красоте, важно принимала гостей, подсмеиваясь над мужем и многозначительно переглядываясь с некоторыми мужчинами. Удивительно, но, будучи маленькой, я замечала это, как и то, что хмурилось лицо моего друга.
Иногда, сидя в своей комнате на персональном, тяжёлом стуле-кресле с подлокотниками, который выдерживал с лёгкостью великана, а мне, и повзрослевшей, тяжело было сдвинуть этот стул с места, друг говорил:
- Поцелуй меня, Аннабель Николаевна.
Я как турист возле атлантов при входе в Эрмитаж с Миллионной улицы, начинала осмотр с голеней. Потрогав их и громадные тапочки на босу ногу, ступала маленькими ножками и подтягивалась к коленям, он мне помогал, потом, садилась к нему на локоть руки, на подлокотнике и, обняв шею, дотрагивалась губами до чуть царапающейся щёки.
Молчаливая, без эмоций, его жена, посмотрев на наши нежности, разворачивалась и выходила на кухню, наверное, курить.
Впоследствии мне сказали, что у неё были проблемы с женским здоровьем. До сей поры, думаю, что огорчала её не собственное бесплодие, а то, что детей любил муж, и она терпела меня в качестве необременительной замены настоящего их ребёнка.
- Не купите ли, вы, девочке ёлку? – устало спросила мама перед новогодними праздниками моего друга, будто речь шла о какой-то посторонней девочке, а не обо мне, стоявшей тут же, - вчера привезли целую шаланду из леса, мужчины стали прыгать на неё и хорошие елки разобрали, когда до меня дошла очередь, остались, только, палки, я дам денег сколько нужно.
- Мы вместе купим, - ответил друг, - пойдём завтра перед работой, их к рынку утром подвозят, как ты на это смотришь, Аннабель Николаевна?
- Сама куплю себе ёлку, - сказала я маме, не понимающей, что маленький человек, тоже человек, что нельзя в его присутствии вести себя так, будто он - неодушевлённый предмет.
Чёрным декабрьским утром, когда другие дети нежились в постели, замотанная и закутанная, бог знает, во что, широким шагом, Аннабель Николаевна отправилась с другом «доставать» ёлку. Пока ждали приезда машины с зелёным грузом, придумали новую игру.
Животные, одетые в любой мех, завораживали меня. Бездомным бедолагам выносила во двор еду, а с домашними, вроде сыночка-Барсика, просто разговаривала. У маминых друзей в игрушечном домике-теремке жила большая белая крыса с красными глазами и розовым хвостом. Называли её «Мышка Лена», с ней подружилась тоже, гладила по спине и не понимала, почему мама взвизгивает, когда «мышка» показывается из домика.
Новая игра обещала быть - из ряда вон, Варлам предложил завести живую собаку, породистую, для охоты. Тут же, в очереди за ёлкой, выяснилось: он купил ружьё.
Мы искали щенка на собачьих выставках, ездили к заводчикам осматривать пометы, слушали, о чём нам рассказывали. Мне нравились все собачьи дети, Варламу - ни один. Проблема денег и цена породистой собаки ещё не определилась с соответствующим местом в детской голове.
Однажды, возвращаясь с очередных «смотрин», шагая вдоль Невы, я пыталась убедить друга, что виденный нами щенок был самым лучшим, и так увлеклась, что, взмахнув рукой, нечаянно уронила тёплую пуховую варежку за парапет, на, только что начинавший устанавливаться, лёд реки. Мы испугались сильно, пуховые рукавички - дефицит, их прислали знакомые из Оренбурга.
- Попадёт же нам от мамы, - сказал Варлам, - попробуем что-нибудь сделать.
Домой вернулись тихие, пробрались в конец коридора. Там, в кладовке, где хранились какие-то канаты, палатка, инструменты, друг нашёл что-то вроде удочки, приладил к ней подходящий крючок, чтобы зацепить рукавичку, с этим и вернулись к Неве. Вокруг нас, собрались люди, заинтригованные новым видом зимней рыбалки, некоторые считали труды напрасными, другие помогали советом. Варежка попалась-таки на крючок.
Щенок пойнтера, не совсем маленький, месяца четыре от роду, девочка, появился в квартире без моего участия, привёл Варлам. Хозяева щенка, его знакомые, разводились, он получил его, почти, бесплатно.
- Конечно, - сказала мама, - не такой же он дурак чтобы деньги платить, если можно даром.
Эти слова ничего не значили по сравнению с тем, что в нашей квартире будет жить живая собака.
Из троих друзей, я имею ввиду и Молли, в эту кличку трансформировалось её сложное аристократическое имя, собака оказалась самой нежной, ранимой. Распри бывших хозяев зацепили психику, если кто-то повышал голос, она вскакивала, пытаясь защищать то меня, то Варлама, лаяла, призывая прекратить ссору, прыгала, скулила.
Как-то на прогулке неожиданно для нас, она бросилась на дорогу к мчавшейся машине. Вращающееся колесо вырвало кусок шерсти с внешней стороны лапы. С той поры Молли не могла спать в комнате Екатерины и Варлама, окна которой выходили на улицу. Услышав нарастающий звук автомобиля, она принималась дрожать и скулить. Ей постелили коврик в коридоре квартиры. Иногда, я садилась рядом, обнимала за шею, просила не волноваться, передавая безмятежное спокойствие и тепло. В глазах её были любовь и понимание. На собачьих выставках Молли получала медали, а на охоте мои друзья удивили всех. Варлам сделал только два выстрела, но вышел из болота, обвешенный дикой птицей. Кто бы не стрелял поблизости, Молли успевала раньше других собак забрать добычу.
На обратном пути с охоты Варлам курил в тамбуре, поезд начал набирать ход, прозвучал сильный гудок, испуганная собака выскочила из вагона, а хозяин за ней, прямо в столб. Его привели в чувство, Молли стояла рядом.
- Надо же, чуть жизни не лишился из-за собаки, - сказала проводник.
Помимо квартирных приключений, у меня существовала своя жизнь в детском садике, потом в школе, впечатлениями делиться было не с кем. Если рассказывала что-то маме, выходило для меня, только, хуже. К Варламу относилась не как к отцу, советчику, защитнику, а, как к другу, с которым всегда интересно.
Первого сентября мама отвела меня в школу, единственный раз. Её работа начиналась в восемь часов, а уроки – в девять. Школа располагалась недалеко от дома, но следовало перейти широкий проспект с пешеходным переходом, обозначенном «зеброй», светофоров не было. Мама не хотела отпускать дочь одну. Бабушка трудно вставала по утрам, долго собиралась, я боялась опоздать. Провожать меня взялся Варлам, он работал в двадцати минутах ходьбы от школы. Я несла мешочек со сменной обувью и спортивным костюмом, а он – мой портфель.
Мы так разговорились в какой-то день и расставание было настолько неуместным, что забыли обо всём, он ушёл с моим портфелем на работу, а я опомнилась, когда вошла в класс.
Прозвенел звонок, дети уселись за парты. В безыскусной своей голове я комбинировала слова, пытаясь сложить в фразы, чтобы сформулировать учительнице, почему пришла в школу без портфеля, вдруг раздался знакомый стук. Дверь распахнулась, ударившись о косяк и задрожала, на пороге стоял Варлам.
- Извините, - громко произнёс, напугавший учительницу, высокий мужчина, с чёрными глазами, густыми бровями, плечами в ширину двери, смущённо улыбаясь, - забыл Аннабель Николаевне портфель отдать.
Дети повернулись в мою сторону, удивлённые столь уважительному обращению к однокласснице.
Ничего не понимающая учительница, позволила, мне забрать портфель.
- Аннабель Николаевна рассказывала, что у неё красивая учительница, и вижу, как она была права, - закончил комплиментом Варлам громкое появление. Ничего подобного я ему не говорила.
- Это друг твоей мамы? – поинтересовалась «училка», жена подполковника, любившая во время урока и на перемене рассматривать журналы мод.
- Нет, мой.
Не единственная проблема, перейти улицу и отвести ребёнка в школу, стояла перед мамой, его оттуда нужно забрать.
Рассеянная бабушка выпадала из времени. Час или полтора проходили иной раз, пока я, одетая, томилась, ожидая её в школьной раздевалке.
Наконец, решилась пойти домой самостоятельно. Дойдя до страшного перекрёстка, подождала, когда транспорта не окажется поблизости, и, зажмурив от страха глаза, бросилась бежать через дорогу, споткнулась о поребрик и упала на тротуар.
Секунды думала, что троллейбус, угроза пешеходов, переедет меня, потом сообразила, как рассердится мама, если это случиться. Подняла голову, ко мне спешит моя старушка.
Я пожаловалась маме, и та решила, что в выходной день сама научит дочь переходить дорогу, чем мы и занимались в субботу и воскресение. Теперь из школы возвращалась одна.
Но только ли транспорта следовало бояться ребёнку в большом городе? Мама, будто бы, не знала этого.
Проходя по улице, я замечала, как глаза людей останавливались на мне, и слышала, приблизительно, такие фразы:
- Смотри, какая хорошенькая девочка.
Эти взгляды с малолетства научилась отличать от других, опасных. На пятом, последнем, этаже, если подниматься по нашей лестнице, жили двое мужчин: отец и сын. Коренастые, невысокие в одинаковых тёмно-зелёных робах работников ЖЭКа и в плоских широких кепках, напоминали два гриба, только, один – в полном соку, а другой - немного подсохший, и были они не такими, как остальные люди, но этот секрет был известен мне одной, взрослые ничего не замечали. Если бы я сказала о своих подозрениях маме, она бы не поверила, так мне казалось. Подсохшего сантехника я назову Ге Старший, а его сына - Ге Младший, «Ге» - от слова гриб, или Гумберт, или от другого слова, начинающегося на эту букву.
Они смотрели не как остальные люди, а как больные, неведомо какой, болезнью или преступники, намеревающиеся совершить со мной непонятно что.
Я, инстинктивно, боялась их. Вернуться домой из школы одной означало преодолеть не только проспект с троллейбусами, автобусами и машинами, но и два пролёта лестницы на наш этаж, дозвониться до бабушки и не встретить двух страшилищ: Ге Старшего и Ге Младшего или ещё кого-нибудь, похожего на них. Поделиться страхами с мамой не смела.
Лет в девять, постояв во дворе, потоптавшись на снегу, поёжившись от холода, осмотревшись вокруг, и не увидев никого, кроме нескольких кошек, мирно греющихся около люка, из которого шел пар, я решила, что можно входить в парадную, поднялась на несколько ступенек, навстречу, из-за поворота показался Ге Младший, на плече нёс унитаз. Следовало повернуться и убежать назад, но стеснение не позволило этого сделать и, потом, у него был груз. Он прошёл мимо.
Я вздрогнула, когда фарфоровая ноша лязгнула позади меня о гранитные ступени лестницы, секунда, и одна рука обхватила меня, больно придавив, недавно появившиеся припухлости на груди, а другая закрыла рот, от неё воняло какой-то замазкой или техническим маслом, живот его упёрся в мой ранец, приобретённый мамой взамен портфеля и набитый тетрадками и книжками.
Не так просто убить здоровую девочку, а я считала, что меня хотят убить, и билась за свою жизнь, лягалась, царапалась, кусала пальцы, зажимающие рот, пыталась выскользнуть из рук. Убийца хотел меня раздеть, но ранец, надетый поверх зимнего пальто, мешал, а к тёплым рейтузам, постоянно сползающим с худого тельца, мама пришила лямки, которые крест-накрест держали их за плечи. Он тяжело дышал, сопел, стонал, короче, вёл себя как сумасшедший.
Не так просто, но и не так сложно взрослому мужчине одолеть ребёнка.
Вдруг заскрипела входная дверь. В каком возбуждённом состоянии не находился бы мой мучитель, срегировал мгновенно, хватка ослабла, и он бросился вверх по лестнице, на свой пятый этаж.
Дрожа от страха, поправляя съехавшие рейтузы, застёгивая пуговицы пальто, не считая оторвавшихся, я обернулась в сторону входной двери. В углу лестничной площадки стоял унитаз, одной стороной «постамента» упираясь в стену, другой в пол, открыв от удивления, свой сантехнический рот, единственный свидетель преступления. Дверь скрипела, но входящего человека не было видно. Какие ещё ужасы ждут меня? Может быть, Ге Старший прячется за дверью? Что они придумали сделать со мной вдвоём? Нет! Я рассмотрела толстую лапу, а за ней Барсика, пытающегося толкнуть тяжёлую дверь при помощи головы.
Наверное, друзья - кошки поговорили около люка и послали самого сильного из них для моего спасения.
Дома оказалось, что тёплые рейтузы, колготки и трусы на мне совершенно мокрые. Я даже не заметила, как это случилось во время драки.
- Это что ты сотворила, в девять лет? – удивилась бабушка.
И тут я заплакала, топала ногами, кричала, что звонила полчаса, а она не открывала дверь, поэтому не сдержалась. Вечером эту же версию изложила маме, пусть она на бабушку сердится, а не на меня, они поссорились, бабушка обиделась и уехала от нас к другой дочери, где и был её настоящий дом.
Весь вечер я просидела с Молли на коврике. Собака была слишком нервная и нежная, чтобы успокоить меня, но годилась для того, чтобы ей пожаловаться и поплакать. В этот вечер я потеряла уверенность в себе, жизнь ребёнка в городе оказалась защищенной не более, чем собачья среди пролетающих машин.
Мама, убежденная в том, что я сказала правду, попросила Варлама прибить к дверному наличнику внизу колышек, на который я могла бы встать и, держась за ручку, дотянуться до замочной скважины, чтобы вставить туда ключ. С этого дня мне надлежало приступить к самостоятельной жизни.
В школе, на перемене, поделилась впечатлением, о, случившемся со мной, событии с двумя подружками. Одна из них и объяснила нам, несведущим, чего хотел страшилище Ге Младший. Благодаря спасителю-Барсику, мне, слава богу, не довелось испытать на себе «огонь чресел» маньяка.
Года через два на кухне соседка, учительница, сказала маме, что Ге Младшего посадили в тюрьму, а за что не удалось расслышать, они замолчали, когда увидели, что я вошла в кухню. Гриб Ге Старший, с тех пор, выглядел совсем засохшим и не смотрел в мою сторону, но ничто не заставило бы меня войти в парадную, если он находился на лестничной клетке.
Прошло несколько дней после нападения, и мой друг, когда мы с ним закончили какие-то дела, кажется, с оформлением «пригласительных билетов» на концерты в кухне, попросил:
- Поцелуй меня, Аннабель Николаевна.
Я дёрнулась, растерялась, застыла в ступоре, не в силах сдвинуться с места. Не один мужчина после Ге Младшего не мог дотронуться до меня. Окружающий мир оказался иным, нежели я его себе представляла.
- Она повзрослела, Варлам, неужели ты не видишь? – немного капризным голосом произнесла царица комнаты. В уме, выдержке и наблюдательности ей нельзя было отказать.
Да, девочке довелось повзрослеть за один день.
- Мне нужно к маме, - ответила я и убежала.
Больше сосед не просил целовать его, правда это случилось, всё-таки, но только раз, об этом позднее.
Мы увлеклись шахматами, играли каждый вечер. Тактика его была странной, теперь я это понимаю, как будто не доставало фантазии, чтобы вести партию, но было удивительное провиденье того, чего добивается противник. Я видела, как старается он разгадать мои комбинации, если начинала партию первая, какие наносит ответные удары, приняла это за главную стратегию, и тоже предпочитала играть чёрными. С тех пор сохранила способность просчитывать ходы противника и мгновенно реагировать на выпад в свою сторону, как в сегодняшней стычке с проводником.
Помимо двух чудовищ с пятого этажа, существовало ещё одно для меня, почти, безопасное, но отвратительное. Появлялось оно в нашей квартире под видом учёного, доктора наук из Москвы. Человек этот приходился двоюродным братом нашей профессорше. Все в её семье были учёными, учителями, преподавателями, и квартира эта до революции принадлежала им. Получилось так, что, пока, они решали научные проблемы, простые люди занимались бытовыми. После войны и эвакуации вернулись в маленькую комнатку, остальные были заняты, лет через пятнадцать одна освободилась, профессорша к этому времени имела уже звание и высокую должность, но комнату предоставили Варламу.
С московским братом профессорша проводила весь день в разговорах и спорах. Учительница уходила куда-то. Профессорша ставила на плиту чайник и забывала о нём, потому что никогда этого не делала прежде, разогревала что-то с таким же успехом. Пахло горелым. Умные разговоры их переносились в кухню, наверное, чтобы сохранить какую-то часть еды.
Он говорил с соседкой, а смотрел на меня! Масляные глаза, сальные губы, приторная улыбка на фоне споров о взглядах Макиавелли, старых рукописях итальянских нотариусов, о капелле Медичи во Флоренции, где оба бывали неоднократно, несмотря на закрытость СССР. Хотел ли этот человек, не такой красивый, как Гумберт, потому что был лыс, а лысые люди в юном возрасте мне казались ущербными, вроде инвалидов без руки или ноги, хотел ли он мне что-то передать этим взглядом или же, просто, не мог сдержать чувства, не знаю.
Через много лет, прогуливаясь с мужем вдоль стены Псково-Печёрского монастыря, я увидела вдали мальчика, лет восемнадцати, одетого в чёрное, как инок. Он что-то мастерил, сидя на камне, поднял голову, взгляд задержался на нас, потом он снова принялся за работу.
«Что подумает этот юноша, решивший посвятить себя богу, отказавшийся от многих удовольствий жизни, когда рядом с собой увидит меня, молодую, в красивых сапожках на стройных ногах, в мини юбке, открытой блузе под пиджаком? Догадаюсь об этом по его глазам, когда пройду мимо», – подумала я, но ошиблась. Молодой человек не поднял глаз.
Почему не делал так образованный, уважаемый в научном мире родственник соседки при виде ребенка? Не может быть, чтобы он не осознавал свою слабость.
Мне было шестнадцать, когда Варламу и его жене предоставили отдельную квартиру.
- Ну, надо же, какой прохиндей, - сказала мама, - как ему это удалось?
«Прохиндею» предоставил жильё ВУЗ, в котором проработал всю жизнь, занимаясь починкой приборов для лабораторий и учебных классов. В начале перестройки он приносил из института приборы, производил над ними какие-то действия, потом отдавал людям, появляющимся в нашей квартире, наверное, продавал. Применил ли он какую-нибудь хитрость для получения отдельного жилья, использовал ли знакомства, которых было множество, или дал кому-то взятку, мне осталось неизвестным.
Варлам и Екатерина уехали. Профессорше и её матери, выдали, наконец, ордер на вторую комнату, она полагалось им по закону, учитывая заслуги в науке потомка бывших владельцев квартиры.
Из освободившейся кладовки мама и соседки, скинувшись, сделали ванную комнату.
Созванивались с Варламом мы часто, но навестила я друга года через три, увидела, как изменился он, потяжелевший, с залысинами на голове, изменились и отношения в его семье.
Царица, теперь не комнаты, а квартиры, смягчилась, казалась очень привязанной к собаке, которая, всегда заслуживала нежности и любви, и это было для меня очевидным с первого дня, как только она появилась в квартире.
Стала внимательней к Варламу, а он больше не замечал красоты супруги, возможно, потому, что увяла, а, по мне, так её не было вовсе, только чувство превосходства, обидное для окружающих.
Прошло ещё несколько лет, я вышла замуж. Этому предшествовал роман с однокурсником, ничем не закончившийся, вздрагивала, когда до меня дотрагиваются. Решила провести эксперимент: позволила поцеловать себя слабому, безвольному, безнадежно в меня влюбленному, парню. Думала, что, если, даже, ударю его, это сойдёт мне с рук. На своих губах ощутила мягкий рот, такой же, как их хозяин. Поцелуй мне не понравился, но тень Ге Младшего растворилась, осталась в прошлой жизни. Говорят, таких, как он убивают в тюрьме, очень на это надеюсь.
Мы уже работали после окончания института, когда родственники мужа предложили выкупить отдельную квартиру у знакомых, для этого пришлось продать комнату мужа, сколько-то денег взяли в долг, не хватило.
- Попрошу у Варлама, - сказала я маме, знала, что у него всегда был прочный запас.
- Не смеши меня, не родился ещё человек, которому он дал бы в долг, - ответила мама.
Разговор происходил в кухне. Профессорша, к этому времени оставшаяся без матери, вынужденная сама себе готовить еду, кивнула головой в знак согласия.
Я не послушалась. Варлам дал деньги. «Такой» человек родился и им была я, возможно, в единственном числе. Постаревшая Екатерина повела бровями, но промолчала, как всегда. Мы купили квартиру, заработали денег. Я узнала, что Молли умерла, поэтому поехала возвращать долг без мужа. Сидели за столом и вспоминали о третьем нашем товарище, как о человеке.
У, готовой любить собаку, Екатерины в глазах стояли слезы, но собаки больше не было. Она попыталась обратить внимание и тепло на человека, с которым прожила жизнь, но ему это было уже не нужно. Он держал мою руку в своих, уверенный, что, только, я могу разделить с ним горе.
Потом позвонили, Варлам попал в больницу, я помчалась туда с фруктами и соком, наклонилась над кроватью поцеловать его после перерыва во много лет, он прижал меня к себе и не отпускал долго.
- Зачем ты работаешь? – спросила я строго, как старшая, - сиди дома, береги сердце, давай купим ещё одну собаку.
- Без работы не могу, я тут афишу видел, Аннабель Николаевна, на ней написано: «Деревья умирают стоя».
Его не стало месяца через три, случился инсульт на остановке, где ждал трамвая, чтобы ехать из квартиры в новом районе в свой институт, ремонтировать приборы. Умер стоя.
Супруга попросила кого-то известить меня. Спасибо ей за это.
- Интересно, если меня не станет, будешь так же плакать? – спросила мама, потому что позвонили с сообщением в ту самую квартиру, где я жила когда-то и мой друг тоже, и куда мы с мужем приехали навестить мать.
- Не понимаю, почему ты так расстраиваешься, - спросил муж, - конечно, Варлам Герасимович - хороший человек, дал деньги в долг, но отец он твой, что ли? Сосед по квартире.
Это говорил человек, выросший с обоими родителями, бабушкой и бабушкиной сестрой, сполна получивший внимание от всех перечисленных родственников.
Повзрослевшая Лолита, на просьбу Гумберта уехать с ним, ответила, что об этом не может быть и речи.
Что я сказала мужу?
- Я любила его, - а, когда увидела, что мама вышла из комнаты, добавила, - как никого в детстве, понимаешь? Никого на свете, а он - меня.
-----
Соседка по купе замолчала.
- Да, это совершенно другая история, - произнёс я, посмотрев в сторону книги в мягкой обложке.
- Понимаете, когда читала роман, всё время думала, что Гумберт мог бы стать и Варламом, а превратился в страшилище «Ге». Впрочем, опиши автор первый вариант, немного нашлось бы у него читателей и почитателей.
- Возможно. Супруг в курсе вашей истории?
- Конечно, но не понимает меня, как, возможно, и Вы не до конца поняли. Окружённый вниманием родственников в детстве, он не оставался наедине с проблемами взрослых людей, не может представить, каково ребёнку одному дома и на улице.
- Постараюсь понять, - ответил я и подумал: «Надо бы больше внимания уделять дочери, что чувствует она, когда глядит на родителей исподлобья, обнимая единственное своё сокровище, рыжего, бестолкового кота, который, если и садиться лапами в свой «лоток», гадит обязательно мимо? Я бы выкинул его на улицу, но дочь… Побеспокоилась ли жена, чтобы она не оставалась без присмотра на улице и на лестничных клетках?»
Мы поговорили о чём-то ещё. Выключив диктофон на мобильнике, я заснул, соседка, наверное, тоже.
Ранним утром проводник разбудил нас, ещё раз упрекнув, как плохо отнеслись к нему питерцы. Женщина ничего не ответила, переоделась, быстро собралась. Я помог вывезти чемодан из вагона, поставив его на утреннюю платформу города Шагала.
- Спасибо, до свидания, Виктор, - произнесла она.
- До свидания, Аннабель, - простился я, и добавил неожиданно для себя, словно, её любимый Варлам, - Николаевна.
Источник: http://litclubbs.ru/articles/19609-annabel-nikolaevna.html
Ставьте пальцы вверх, делитесь ссылкой с друзьями, а также не забудьте подписаться. Это очень важно для канала.
