Между тем тучи над Василием продолжали сгущаться. Разговоры о его «запойном пьянстве» дошли, наконец, и до Кружелицы и, хотя Василий ни разу не пересекался с ней лично, она стала действовать с не похожей на нее решительностью. Ее просто уже страшила эта «эпидемия пьянства и наркомании» среди учителей.
Больше всего ее пугало, что слухи о пьянстве учителей могли выйти за пределы школы и дойти до Перцова. Возможные жалобы родителей в данной ситуации ей представлялись абсолютно неизбежными. А поскольку Василий представлялся ей «главным злом», то и «разобраться» нужно было в первую очередь с ним. Она пришла к Сирине и сказала, что намерена его уволить, «чтобы другим не повадно было».
Та попробовала, было, заступиться за Василия, но Кружелица была непреклонна. В конце концов, она поставила условие, если в течение недели ничего не изменится, то она «будет принимать меры».
Сирина была вынуждена еще раз позвать Василия для беседы.
Она ему рассказала об «ультиматуме Кружелицы», и в конце, как бы между прочим добавила:
- Это тебя Бог наказал…
Василий поднял опухшие воспаленные глаза на Сирину. Он спокойно выслушал слова о его возможном увольнении, но последние слова его как-то заинтересовали:
- Что вы имеете в виду, Сир… Сирина Борисовна?..
Василий говорил медленно, с трудом подбирая слова, как бы вспоминая, что те или иные из них означают.
- За поэмы твои…
- Что вы имеете в виду?.. – Василий вновь повторил вопрос.
- Скажи, а кто тебе рассказал, что я там в управлении с…? (Она хотела сказать «с Перцовым», но удержалась.) Борюн, небось?.. – не отвечая прямо на вопросы Василия, задала свой Сирина Борисовна.
Она выглядела слегка взволнованной. Во всяком случае, ее интересовало что-то, о чем она напрямую не говорила.
Но Василий был не в том состоянии, чтобы решать подобные «кроссворды». Сморщив несколько раз брови, и шевельнув слегка отвисшими и как будто даже «побледневшими», во всяком случае, уже не такими рыжими усами, он тихо сказал:
- Я не знаю, о чем вы Си… Сирина Борисовна…. Но поверьте мне, к тому, о чем я говорил в своих юморесках, Максим Петрович не имеет никакого отношения…. Уж поверьте…. А насчет увольнения, - добавил он после небольшой паузы, - пусть это уж как Богу будет угодно.
Сирина Борисовна хотела было снова попробовать «отчитать» или даже «вдохновить» его - что «дело, мол, не в Боге, а в тебе самом», но неожиданно почувствовала, что у нее просто нет на это сил. В душе какое-то – холодное и даже «тупое» равнодушие.
Она действительно чувствовала себя в последнее время неважно. Кроме обычных страданий с суставами, добавились трения с племянницей Катюшкой, которая неожиданно стала ей предъявлять претензии. Что, мол, это она намеренно «оторвала» ее от матери, что она хочет «привязать» ее к себе «навсегда»….
И в подтверждение своих слов уже несколько раз демонстративно уезжала к своей мамашке. Правда, так же регулярно возвращалась, не выдерживая дольше суток общения с «любимой матерью». Но претензии к своей «тете Сирине», как демонстративно стала она называть ее, не убавляла.
И это изматывало Сирину в какое-то отупляющее равнодушие. Словно она начинала уставать постоянно «бороться за людей», постоянно защищая или даже спасая их от чего-то или кого-то, а в ответ получая только «черную неблагодарность».
Уходя в этот день из школы, Василий чуть не мысленно прощался с ней. Он действительно спрашивал себя: «Что – действительно все? И не будет больше этих обрезанных тополей с наливающимися весенними почками, ни этих окон с пластиковыми рамами, ни этой глупой кирпичной трубы, ни на что уже не нужной…»
Он даже, завернув за угол школы, задержался у этого «атавизма» печного отопления, оставшегося с тех времен, когда котельная была внутри школы. В ее сиротливо-бессмысленном возвышении он почувствовал нечто родственное.
«Я тоже так же дергался, выделялся, возвышался, вылазил из стены…. И все бессмысленно… Все?.. В самом деле – все?.. А как же Главная Школа России?.. Твоя пресловутая ГШР?.. Господи, неужели это только плод моего разгоряченного воображения?.. Мне просто очень хотелось этого, и я в это поверил?.. Поверил сам и заставил поверить других?.. Кого ты заставил?.. Да и нет никого, кто в это верит…. Да и ты сам уже не веришь!.. Нет, - я верю!.. Я верю!..»
Василий остановился уже у ограды, окружающей школьный стадион, и оглянулся назад. На небольшом футбольном поле, с оттаявшим бледным песком, несколько мальчишек гоняли мяч. С другого края, постепенно «завиливая» за угол центра «Здоровье», прятались от прямого взгляда Василия несколько курильщиков и курильщиц…
Но Василий сам с каким-то болезненным стыдом отвел от них глаза и пролез в решетку постоянно запертой калитки в ограде. И, понуро опустив голову, побрел к остановке.
Среди всех вовлеченных в судьбу Василия людей был и еще один человек, страдания которого, пожалуй, были менее всего заметны, и даже вообще никоим образом не привлекали к себе внимания. Это была Галка.
А между тем она страдала больше других, хотя бы потому, что считала себя «недостойной страдать», считала свои страдания «абсолютно бесполезными и бессмысленными», так как они в никакой степени не могли помочь человеку, страданиями которого вызывались. Однако ее страдания были «деятельными», и в этом было их важное отличие.
Однажды, придя утром на работу с особенно муторным синдромом похмелья, Василий обнаружил на своем рабочем столе термос с горячим душистым чаем, настоянным на травах, уже первая чашка которого смогла значительно улучшить его самочувствие. На следующий день картина повторилась, и вскоре Василий обнаружил, кто является «таинственной поставщицей антипохмельного снадобья».
Он и не подозревал, что чтобы изготовить подобный «чудодейственный напиток» Галке пришлось сначала перерыть весь Интернет, а потом объездить чуть не полгорода и даже совершить вояж по нескольким селам, чтобы достать все необходимые «ингредиенты», не говоря уже об оных, выписанных втридорога из других регионов России.
Она не пожалела три своих зарплаты, чтобы достать сушеные венчики какой-то «кислицы заполярной», присланной ей «срочной доставкой» чуть ли не из Чукотки, настой из которой, как писали в Интернете, пили чукчи и другие северные народы, чтобы излечиться от пристрастия к «огненной воде».
А потом еще с волнением следила за «действенностью», упрашивая Василия пить чай на каждой перемене и даже из нескольких термосов, где у нее были подготовлены «альтернативы».
Кроме этого к каждому виду чая у нее были подобраны и изготовлены собственноручно разного вида «закуски». Как то – печенья, прянички, запеканочки – все по продуманным рецептам, что должно было усиливать благотворные последствия «противопохмельных чаев».
Василий с благодарностью и даже с каким-то стыдом принимал безмолвные усилия Галки по его «спасению», тем более ценные, что они не сопровождались никакими «нотациями» или «соболезнованиями», порой прикрывающими «неприкрытое» злорадство.
Однажды в субботу, с ужасом чувствуя неминуемое приближение «неотвратимого запоя», он позвонил ей и предложил встретиться – в глубине души Василий чувствовал, что это был единственный человек, который мог бы ему помочь. Как и чем – он плохо осознавал, но почему-то чувствовал неодолимую потребность видеть «этого человечка» рядом.
Галка, бросив все свои дела (по субботам она «долбила» свою диссертацию, а также часто сидела со своей маленькой племянницей), немедленно приехала, и они, немного побродив по городу, зашли по предложению Василия в знакомый ему кабак «Третий глаз», который был расположен недалеко от его дома, и куда с недавних пор Василий время от времени заглядывал.
Как не крепился Василий, он вскоре взял себе бутылку водки, и после нескольких «прикладываний» к ней уже перестал виновато прятать глаза от «мучительного взгляда» Галины.
- Да, вот так-вот, Галюсик… Видишь, какой я… Какой я тварью на поверку оказался… Ха-ха-ха!.. – Василий засмеялся нервным заплетающимся смехом…
- Василий Иванович, вы не тварь… Вы просто страдаете сильно… - зашептала Галка, глядя Василию прямо в глаза своими глубоко посаженными глазками, выразительными, но столь же некрасивыми, как и все ее покрытое красными пятнами небольшое бугристое личико.
- А что - разве тварь не может страдать? – криво усмехнулся Василий. – «Вся тварь совокупно страдает и мучится доныне…» - процитировал он на память из апостола Павла…
Он чуть помолчал, потом, дернув головой, пропустил еще стопку и заговорил снова:
- Знаешь, я недавно был у своей врачицы…. Это моя лечащая с самого провала башки… Нели… Нелля… Нелли Семеновна…. Так вот, она сказала, чтобы я особенно берег голову от потрясений, там, ударов…, там какие-то процессы восстановления начались… А мне, знаешь, хочется разбежаться так посильнее, и башкой в стенку какую-нибудь – трах!.. И все!..
- Да нет, нет – не сделаю я так, - снова после паузы заговорил он, видя ужас в глазах у Галки, - Нет… Я все знаю… Грех самоубийства…. Не прощается…. Но хочется же… Честно говорю тебе, хочется порой…
Василий помолчал немного, а потом поднял голову:
- Хочешь - прочитаю тебе?.. Сочинил недавно…
И не дожидаясь ответа Галки, как будто он был сам собой разумеющимся, откинувшись на стул и чуть завалившись на бок, продекламировал:
Как бренна наша жизнь, как бренна
Под могильною серью акаций,
Как дрянна наша жизнь, как дрянна
На кровавой грязи менструаций.
**
Как пошла наша жизнь, как пошла
Среди гнусных химер самовластья,
Как страшна наша жизнь, как страшна
Без пощады, без капли участья.
**
Как пуста наша жизнь, как пуста
На работе, в семье и в постели,
Как проста наша жизнь, как проста –
Умереть, чтобы черви доели…
Василий прочитал свои стихи просто, без всякого «пафоса», но в этой простоте, пожалуй, и выказалась вся ужасная безнадежность его внутреннего состояния.
- Василий Иванович, это же все от уныния и отчаяния…. Это же смертные грехи, и они овладели вашей душой… - почти сразу порывисто произнесла Галка.
- Уныние…. А разве нет отчего впасть в отчаяние?.. Господи, где же элементарная справедливость!?.. Ну хоть капля!.. Ты вот!.. Ты вот!.. – Василий стал оживляться все более заметно. - Ты вот - на себя посмотри!.. Ты на себя в зеркало глядела?.. Глядела – скажи мне!..
- Глядела… - еле слышно прошептала Галина, опустив глаза.
- И что?.. Кто тебя создал такой?.. Такой!.. Уродиной…Ужас!.. На тебя же посмотреть больно… Господи!.. А ведь это Он тебя создал такой – Он!.. За что?.. За что – спрашивается?.. Что ты такого плохого сделала?.. Ты что – прелюбодействовала, трахалась с кем попало, убивала кого-нибудь?.. Ты делала это?..
- Нет… - опять еле слышно прошептала Галина.
- Нет!?.. А за что тебе такое?.. За что тебе такое уродство?.. Где же справедливость?..
- Но ведь вы же сами говорили, Василий Иванович, что красивым женщинам гораздо труднее, чем некрасивым… - Галка вновь подняла глаза и заговорила быстрой скороговоркой. – Что это благодать Божья… Ко всем таким…. И ко мне тоже…. Что я должна быть благодарна за этот дар Божий…. Разве вы не говорили так?..
- Говорил!.. Говорил!.. – с досадой поморщился Василий. – Говорил, чтобы оправдать Его!.. Понимаешь, хотел оправдать Его в твоих же глазах…. Чтобы ты понапрасну не страдала и не мучилась – понимаешь?.. Я Его оправдывал…. А сейчас не хочу!.. Я не хочу больше Его оправдывать!.. Я хочу, чтобы Он сам отвечал за то, что сотворил…. Чтобы Он Сам посмотрел на тебя, на твое уродство, чтобы Он посмотрел в твои глаза и смог оправдаться…. Сможет Он оправдаться – а? Галка?.. Сможет Он оправдаться, смотря тебе в глаза?..
- Сможет!.. – твердо проговорила Галина. – Сможет, Василий Иванович…. Да и Ему не в чем передо мной оправдываться…
(продолжение следует...)
начало романа - здесь