pansypearl-автор
Настроение у Кроули в последнее время катится туда же, куда относительно недавно катился и он сам, но он понятия не имеет, что с этим делать. Азирафаэль сидит рядом, увлеченно смотрит на большой экран впереди, который отбрасывает на его лицо несколько пугающие оттенки бело-серо-зеленого, сжимает одной рукой подлокотник, другой — край пиджака, с которым он не пожелал расстаться даже в кино, и наслаждается сюжетом очередной мелодрамы. Кроули, как бы не хотел, наслаждаться не может, потому что, во-первых, это мелодрама (и ему чхать, что Азирафаэль считает это хорошим источником изучения человеческих эмоций), во-вторых, голова у него забита тяжелыми размышлениями, касающимися ангела, сидящего по правую руку. Кроули в очередной раз вздыхает, когда ладонь Азирафаэля сталкивается с его собственной на маленьком пространстве пластикового подлокотника. Вся проблема в том, что Азирафаэль, ясное дело, просто не имеет понятия о существовании такой вещи, как намеренное соблазнение. Нет, точнее, понятие он какое-никакое имеет, наверное, но применять это на практике вряд ли бы стал. И все вот эти ненавязчивые прикосновения, взгляды, которые могли показаться весьма многозначными и с намеком, все эти «мой дорогой», «милый» и прочее, что у смертных почти всегда значило вещи определенные, у Азирафаэля могло значить целое ничего. Кроули думает, что любить почти шесть тысяч лет в одну сторону — это… довольно тоскливо. Это убивало. Он даже думал порой о том, что демон из него — как из винной пробки лодка. (Хотя даже из пробки при больших усилиях можно было сделать лодку, а демоном он как был плохим, так и останется). Подумать только, он может совратить такое количество людей… А признаться хорошо знакомому ангелу в любви — никак. Кроули негромко шипит, когда чужая рука в очередной раз касается его собственной, но Азирафаэль, попирая все законы логики, не убирает ладонь, а переплетает их пальцы, предупредительно сжимая и бросая через плечо смазанный нечитаемый взгляд, в котором значится что-то вроде «не мешай мне смотреть», и Кроули, накрытый полотном сразу нескольких неожиданных мгновений, тупо застывает на сидении, прошиваемый короткими вспышками молний по нервам, смотрит на переплетенные пальцы, неловко и аккуратно сжимает чужие — своими и молчит. Молчит он и тогда, когда они выходят из кинотеатра, и Азирафаэль в восторге треплется обо всем, что он узнал, обо всем, что он понял из просмотренного; молчит, когда Азирафаэль берет его за руку снова, игнорируя, кажется, тот факт, что, вообще-то, они не занимались обычно практикой держания за руки (чёрт побери, они даже касались друг друга раз в столетие). Кроули молчит, когда Азирафаэль сжимает его плечо, стоит им только в машину сесть; молчит, когда они куда-то едут, и думает, что он, наверное, сходит с ума. Он не знает, было ли в его жизни так много прикосновений от Азирафаэля или не было, но сейчас — по крайней мере — они ощущаются так ярко и так внезапно, заполняют его тело каким-то золотисто-янтарным цветом, сочащимся по венам вместо крови и дарящим ощущение… полета, которого Кроули не ощущал уже чертову тысячу лет. Всё то, что его окружает с момента осознания, что Азирафаэль его касается, кажется не слишком реальным, но таким теплым, что у Кроули ноги подгибаются, когда он думает, а что если по-другому… Ближе, куда ближе, чем сейчас. Так, как действительно очень хочется, потому что он ждал шесть тысяч лет. Он думает, что более длительное ожидание сломает его. Он почти на грани… …Когда Азирафаэль вдруг просит его остановить машину. Кроули, поднимая глаза, видит напротив обломанный остов какого-то моста, ремонтные знаки и ошалелое лицо рабочего, выглядывающего из-за шлагбаума, который, судя по тому, как крепко он держался за поручень, уже попрощался с жизнью, готовый быть сбитым старым «Бентли». — Кроули, — чуть погодя произносит Азирафаэль, и Кроули, щелкая пальцами, переносит их на окраину колосистого поля, укрытого лиловыми сумерками, вместе с машиной, откидывается на спинку сидения и смотрит на ангела поверх очков с немым вопросом, складывая на груди руки. — С тобой все в порядке? Кроули не уверен, что отвечать, потому что чисто физически он в полном порядке, у него ничего не болит, не чешется, шею не защемило… Но чисто психологически он почему-то чувствует себя полностью раздавленным, помятым и убитым. Азирафаэль тянет его ладонь к себе, сжимая пальцы как-то ужасно ласково, и Кроули прячет в очках болезненный взгляд: — Нет. Да. Да, в порядке. Не беспокойся, Азирафаэль. Всё… хорошо, — горло у него внезапно сводит спазмами, и ему приходится откашляться. Он молчит, затем выдыхает: — Тебя подвезти к магазину? Или… — Я могу остаться у тебя? — осторожно интересуется Азирафаэль, перебивая, и Кроули поднимает на него изумленный взгляд, в котором сквозит недоверие. — Если ты не против, конечно, — поспешно добавляет ангел. — Я… не против.
***
В его квартире Азирафаэль выглядит почти белым пятном, непривычный и странный среди черноты стен и мебели, но Кроули внезапно (и нет, это совсем не зависит от того, что сердце в нем ноет невысказанной любовью) думает, что Азирафаэль подходит этому месту. Он добавляет в него те крохи, которых тут не хватало. Он кажется… необходимым, словно он всегда здесь был, просто ненадолго отошел, и в пространстве образовалась проплешина. Азирафаэль оборачивается, смотрит на него нечитаемым взглядом, пока Кроули перекладывает зачем-то подушки с дивана на кресло, затем обратно; потом подходит ближе и, останавливая Кроули от четвертого раза, тянет к себе, чтобы подцепить кончиками пальцев очки и стянуть. Кроули смотрит на него в ответ несколько испуганным взглядом, неуверенно моргает, а затем — застывает, когда чужие губы аккуратно касаются краешка его рта. Азирафаэль отстраняется: — Меня пугает твой напряженный вид, Кроули, — объясняет Азирафаэль с искренним беспокойством во взгляде. — Зачем, — хрипло выдавливает Кроули. — Зачем ты это сделал? — Я видел, что в фильме люди так успокаивали друг друга, подумал, почему бы и нет, — Азирафаэль пожимает плечами и гладит его шею подушечкой большого пальца. — Ангел, это была мелодрама, — Кроули раздраженно щурится, потому что боль в нем вспыхивает пожаром и разрастается до невместимых размеров, начиная щипать под кожей ядовитыми парами. — Там так делали влюбленные. Там так делали люди, которые любили друг друга и состояли в отношениях. Это не делают просто… друзья. Он почти отталкивает его, когда Азирафаэль вдруг мягко улыбается и интересуется: — А мы чем-то отличаемся от них? Кроули смотрит на него в полной растерянности: — В… смысле? — Ну, я думал, это очевидно, что мы больше, чем друзья, Кроули. По крайней мере, последние несколько столетий, если не больше, я бы не стал идентифицировать как отношения «просто друзей», потому что мы друг для друга, надеюсь, значим куда больше, чем значат друг для друга просто друзья. Сложно было не увидеть твой взгляд. — То есть это такое… завуалированное признание мне в любви? — осторожно уточняет Кроули. Азирафаэль с сомнением разглядывает его около минуты и затем кивает. Кроули внутри рассыпается на миллионы осколков, боль, вспыхивая последний раз, расходится по венам таким облегчением, от которого ноги подкашиваются, и внутрь как будто суют новое лёгкое, которое дышит в тысячу раз сильнее и ярче. За окном раздается гром, сверкает, шумит ветер, а Кроули — прижимает к себе Азирафаэля так крепко, словно всё это может исчезнуть вместе со спокойствием сумерек, смытых грозой. Кроули знает, что он бесконечно слеп. Но сейчас имеет значение только то, что он, наконец-то, может видеть.