Реабилитационный центр для зависимых. Вторник. 11:45. Третья групповая. Круг чувств.
Последний день моей трехсуточной смены. Сложно объяснить свое состояние человеку, не проводившему столько времени с сотней наркозависимых, но я попробую. Мне важно, чтобы вы ощутили то, что чувствовал я, и в каком состоянии находился.
Хотелось: спать, есть, лежать, молчать, не видеть и не слышать людей. Сидеть на полуторачасовом мероприятии и разбирать задания желания не было. Это ощущалось на физическом уровне. Я прям сдерживал себя от того, чтобы встать и сказать: если вам это не нужно, то мне подавно. Знаете что, господа, идите вы на х.. Сделать глубокий поклон, по древней русской традиции, и оставив их в состоянии, мягко сказать удивления, красиво уйти.
Дело усугублялось погодой. Всю ночь шел дождь, а сейчас солнце как сумасшедшее заливало пространство нашей комнаты. Кроме грязно-голубых стен, плакатов, гласящих, что употреблять — плохо, потрепанных стульев, и таких же людей, пыльного воздуха, в комнате ничего не было.
В кругу сидели человек 15. Очередь дошла до, мягко сказать, не совсем приятного мне человека. Он смотрел в окно. Я про себя сказал: «Дай мне сил, помоги просто выслушать его пизд…., то есть ложь и мы пойдем дальше».
Антон, — позвал я его, — А что чувствуете вы? Он повернулся. Посмотрел на меня, а точнее сквозь, своими стеклянными глазами, отупевшими от боли, и спросил:
— Вадим Сергеевич, я не знаю как это выразить… Я кое что понял, прямо сейчас…
— Поделишься с нами?
— Могу.
— Давай.
Он начал.
Это случилось, когда я был еще пацаном. Нельзя сказать, что я только начал употреблять наркотики. Нет. Уже сидел на скоростной системе, но еще не кололся. За год употребления я похудел на 15 кг, сменил стиль одежды, прическу, да что там, я начал думать по-другому. Короче, это вы и так все знаете и сейчас не об этом.
Он потер лоб рукой, и зажмурив глаза, сказал: мне сложно говорить и дышать. Мне стыдно вам это рассказывать.
Я с тобой, — сказал кто-то из группы. Антон продолжил.
Я сейчас смотрел в окно. В тот день была такая же погода. Это был очередной «марафон» и я не спал уже 9 или 10 сутки. Ночью я ушел от друзей, мне показалось, что они что-то замышляют против меня. Вы все знаете, паранойя.
Короче. Всю ночь шел с одного конца Москвы на другой под проливным дождем. Мне сейчас даже представить страшно, как я выглядел, и что со мной творилось.
Я пришел домой. Мать спала, или делала вид. Зашел в комнату. Когда столько не спишь, насыщенность цветов и звуков становится, как это сказать, сильнее, ярче что ли. Размеры помещений меняются. Короче это надо видеть. Не могу объяснить. Ну вы и без меня знаете.
Не помню зачем, но мне захотелось сесть на подоконник, открыть окно и смотреть на ливень. Этот звук, и сила, с которой он лупасил все вокруг. Грусть от предательства друзей. Одиночество. Вся эта херня переполняла меня.
Я смотрел на дерево, и тут листья как будто начали шевелиться, тянуться ко мне и очень быстро расти. Не то чтоб очень быстро, но я мог это видеть. Я думал, что они сейчас станут нереальных размеров и залезут ко мне в комнату, обовьют меня. Мне не было страшно.
Рядом, на крыше гаража я увидел какую-то жидкую и прозрачную субстанцию, как гель, и она росла. Это было что-то живое и разумное. В этот момент оно заметило меня и стало расти в мою сторону. Я звал это и махал ему рукой. На улице было уже совсем светло, часов 7.
Антон.
Резко обернувшись, я увидел мать. Она стояла в дверях, собранная на работу.
Картина была просто омерзительна. Мне сейчас гадко говорить об этом при всех. Честно, даже не понимаю, от чего более противно: от этой ситуации, или от того, что рассказываю вам, или от себя блевать тянет. Могу сказать точно, что мать не должна видеть своего сына в таком состоянии, это не нормально.
Да, все было так. Она спросила, нормально ли со мной все? Я сказал, что да.
Сейчас я понимаю как выглядел. Худой: кожа, да кости (ее слова). На лице остались только обветренные губы, огромный нос, глаза, с зрачками как блюдца (тоже ее слова).
Как ей было больно видеть меня в таком состоянии. Мне казалось, что травлюсь без палева. Как же я ошибался. Она все видела и понимала. Она знала. Все знали кроме меня. Я уже тогда был конченым наркотом.
Это видела она, а я видел измученного человека с землянистого цвета мешками под глазами, от бесконечных бессонных ночей. Желто-зеленый цвет лица и глаза, полные ужаса при виде меня в таком состоянии. Я виноват в том, что она так выглядела.
Она растила, кормила, заботилась, любила, желала добра, была рядом, единственная, кто не бросал никогда.
И я предатель, лжец, вор, мразь, поскуда, которому хватает наглости в свои 20 лет жить за ее счет и бесконечно врать ей в глаза.
Ну, хорошо, — сказала она, — еда в холодильнике. И ушла. Она не орала на меня, не спрашивала где я был 10 дней, почему не брал трубку. Она вздохнула, развернулась и ушла.
Вы не поверите, но в тот момент я испытал радость. Пожалуйста, не надо называть меня бесчувственной мразью. Это не так.
Вот уже 16 лет, каждый раз, когда идет ливень, вспоминаю эту историю. Хочу понять: почему радость?
Сегодня, сейчас я понял это.
В тот момент я ощутил, что она меня по-настоящему любит.
Я не стал комментировать его историю и задавать вопросов. Да и никто не стал. Все молчали. А один мальчишка, лет 20-ти, сидевший рядом со мной, шепотом сказал: спасибо.