Автор: Виктория
От автора.
Любезный читатель, позволь представить тебе забавную и весьма поучительную историю, которая служит примером жизненного опыта, обретённого нелегким путём, и предупреждает: «Выходя из дома — будь готов! Ведь никогда не знаешь, за каким углом тебя ждёт семейное счастье».
P.S. Только для юных особ: Девушки, приоденьтесь!!!
Первое, что он почувствовал, когда сознание мутным потоком вынесло его из мрака небытия к действительности, была острая боль в правой лодыжке. Однако, посмотреть, что случилось с ногой, не представлялось возможным — шея затекла настолько, что повернуть голову было никак нельзя. И это было далеко не всё! Щёку резало нечто-то упругое, впивавшееся так глубоко, что грозило прорезать лицо до кости и выдавить глаз. Тело ломило и выворачивало изнутри, словно мышцы имели нутро и их рвало кровью. Перед глазами долго плавали фиолетовые пятна, потом алые вспышки, наконец, зрение вернулось. Он увидел в метре от собственного носа грязный дощатый пол, покрытый всякой дрянью: мусор, клочья пыли, сухие листья, перья… Обзору мешали переплетённые, упругие нити. Вольфганг догадался, что подвешен вниз головой в какой-то сети, придавленный собственным весом.
Что случилось?! Как он здесь оказался?!
Память рывком отправила его к началу событий.
Солнце перевалило за полдень, когда вдали наконец-то показалась деревенька.
— Хвала святому Иерониму! — облегчённо вздохнул Вольфганг.
Тягостные предчувствия по поводу того, что он сбился с пути, не оправдались, и он был этому несказанно рад. Вот она — та самая последняя деревенька на краю леса, за которым уже конечная цель его пути. К счастью, всё шло по плану, именно так, как ему и описывали провожатые, без которых он, волею судеб, здесь оказался. Вольфганг улыбнулся и легонько пришпорил гнедого. Тот фыркнул от неожиданности, обиженно оглянулся В осуждающем взгляде читалось:
— Что, иначе никак нельзя было?!
— Прости, друг! — наездник похлопал коня по холке. — Пока мы здесь, нужно, чтобы всё было, как положено: ты — конь, я — всадник. А всадники управляют конями посредствам шпор, а не мыслей. Потерпи! Скоро конец пути.
Бруно, так звали гнедого, недовольно прял ушами, но послушно припустил рысью.
Деревенька была совсем малюсенькой, в несколько дворов. Плотно друг к другу ютились плохонькие домишки, крытые соломой. Грязные подворья ощетинились заборами, кривыми и щербатыми, как зубы лесоруба. Собаки подняли было лай, но вот уж кого-кого, а собак Вольфганг не боялся. Да они и сами тут же попрятались, скуля и давясь злобным рыком. Из каждого замызганного окошка приезжего буравили хмурые взгляды хозяек, встревоженных собачьим лаем. Вольфганг буквально физически чувствовал эти колкие, как дротики, взгляды на своей спине. Бруно тревожно вздрагивал.
— Тихо, дружище! — шептал Вольфганг, сдерживая ход коня и переводя его на шаг.
Проезжая по деревне, он размышлял, где можно было бы отобедать перед последним отрезком пути, да так, чтобы меню удовлетворило его потребностям и вкусам. Наверняка, раз харчевня не попалась в начале селения, она окажется в его конце.
Погрузившись в собственные раздумья, он мало смотрел по сторонам и не мог заметить, как в первом доме приотворилась дверь. Из неё, крадучись, выбрался чумазый мальчонка, лет шести. Он задержался на пороге в нерешительности, боязливо поглядывая вслед проехавшему мимо незнакомцу. Но тут дверь вновь приоткрылась, и мальчишка получил приличный пинок, который сшиб его с крыльца. Парнишка, тихо охнув, растянулся в пыли двора. Перепуганные куры бросились врассыпную. А парнишка тут же юрким зверьком собрался в комок, подскочил и задворками бросился бежать на другой конец деревни. Остановился он только у самой кромки леса, где располагалась добротная харчевня.
Пробираясь своим коротким путём, он минуты на две опередил всадника, держащего путь по главной улице. Но этого было достаточно.
— Фрау Марта! Фрау Марта! — заколотил он грязным кулачком в заднюю дверь.
— В долг не дам! — рявкнул хриплый бас.
— Фрау Марта, к вам гость. Собирайте Тильду!
Дверь тут же открылась. Малец, припавший к ней худеньким тельцем, не удержался на ногах и ввалился внутрь, уткнувшись в необъятную фрау макушкой. Та охнула, схватила его за ворот, как худого котёнка, и поставила на ноги. Затем, с поразительной проворностью, никак не вязавшейся с её тучными формами, устремилась в зал.
— Тильда! Быстро собирайся!
Тильда — тринадцатилетнее болезненное создание, не успела дважды моргнуть своими бесцветными, навыкате, как у жабы, совершенно пустыми глазами, а мать уже ухватила её железной пятерней за локоть и поволокла за собой в жилые комнаты. При каждом хромом шаге, дочка дёргала большущей головой на тонкой, грязной шейке. Редкие пряди волос, неопределённого цвета, налипли на выпуклый лоб, свисали тощими сосульками до острых плеч.
— Ку-да, ма-ма? — промямлила девочка заплетающимся, так же, как и её непослушные ноги, языком.
— Куда-куда… — ворчала женщина, суетясь. — А то ты, дурище, не знаешь?! К бабке своей пойдёшь!
— Так ведь она…— Тильда, не смотря на вялость, вдруг встала, как вкопанная, отчего порывисто двигающаяся мать, не ожидавшая внезапного сопротивления своему стремительному ходу, чуть было не упала.
— Ты чего, паразитка, стопоришься? А ну!
Она замахнулась, чтобы отвесить глупой девахе затрещину, но тут в дверь постучали.
Эх! — злобно выдохнула хозяйка. — Не успели! Собирайся сама и иди!
— Но я не хочу-у! — бледное личико землистого оттенка покрылось красными пятнами, из глаз брызнули слёзы.
Она противно скривила ротик и утробно загундела. Мать остановилась перед входом в гостевой зал, развернулась всем корпусом и прошипела полоумной прямо в лицо:
— В прачки хочешь?!
Нет!!! — Тильда злобно топнула кривой, вывернутой в ступне ногой.
— Шапку надень! — рявкнула мать.
Тут уж Тильда завыла, как на похоронах, и кинулась выполнять материнский наказ. По пути на кухню ей попался вестник-мальчишка. Он поспешно заталкивал в рот кусок варёной брюквы, которую получил в награду за предупреждение. Увидев ревущую от злости Тильду, он попытался скрыться в чулане. Но та, не смотря на хромоту, проворно подскочила к нему и оттаскала за вихры. Теперь на кухне уже рыдали двое, но положение вещей это не меняло.
Сорвавшая не всю злобу Тильда буквально швыряла в корзину куски пирога. После, достала из шкафчика белый порошок, мерной ложечкой всыпала его в только что открытую бутылку вина, закупорив горлышко, взболтала. Утерев слезы, она плеснула в лицо воды из старого ушата и скрылась в комнате.
Мальчонка вылез из-подлавки, послужившей ему временным укрытием. Обиженно шмыгая носом, стянул из корзины три куска пирога. Один, давясь от поспешности, засунул себе в рот, два других спрятал за пазуху. Он уже хотел было выбежать из кухни, но передумал и снова скрылся под лавкой.
Тильда вскоре вернулась. Теперь она была одета для дороги: грязный передник и старое, засаленное платье были поменяны на три пышных юбки, отделанных белоснежным кружевом; кособокие плечи покрывал плащ красного сукна, подбитый тёмно-бардовым бархатом. Но даже богатый наряд не мог скрыть и, тем более, исправить уродство хромой, горбатой фигуры. Она подхватила корзину. Не обратив внимания, что пирога заметно поубавилось, заковыляла к заднему выходу из дома.
— Тильда! — окрикнул её мальчишка из-под лавки. — А шапка?
Тильда вновь остолбенела, будто слова пригвоздили её к полу. Зарычав по-звериному, девочка кинулась к сундуку в углу. Рывком распахнув его, она в бешенстве стала вышвыривать всё содержимое прямо на пол, пока не нашла то, что искала.
Мальчишка крепко зажмурился и для надежности закрыл личико грязными ладошками. Так и оставался, пока не услышал, что дверь за девочкой захлопнулась.
Да, этого всего Вольфганг видеть не мог. Он вообще не имел ни малейшего понятия, что у хозяйки корчмы, которая, к слову говоря, больше походила на хозяина, зачем-то обрядившегося в платье кухарки (в заблуждение вводили бурная растительность на конечностях и изящные усы над верхней губой)… Так вот, сложно было представить, что у этого существа неопределенного пола есть какие-то отпрыски. Не только внешность хозяйки, но и помещение производили неизгладимое впечатление.
Даже теперь, вися под потолком, когда каждая клеточка организма кричала, как на пытке о своих страданиях, и он не мог еще целиком восстановить цепь событий, приведших его в это плачевное положение, ему отчетливо припоминался тот убийственный запах, наполнявший харчевню в злополучный день.
В зале было и грязно, и душно, и отвратительно воняло подгоревшим, прогоркшим салом, но ничего другого Вольфганг и не ждал встретить в этом захолустье.
— Господин уверен, что будет только брюкву и репу? — источая голосом потоки тошнотворной сладости, уже во второй раз поинтересовалась хозяйка.
— Да, милейшая, только овощи!
— Но у нас сегодня чудесное свиное жаркое! — не унималась женщина.
Вольфганг страдальчески закатил глаза и повторил отказ.
— Малахольный, — сквозь зубы процедила Марта. — Ох, зря я Тильду отправила, надо было, наверное, Гансика послать Но кто бы мог подумать… Как тут заранее угадаешь? Репу ему подавай!
Она швырнула в кипящий котёл клубни и искоса поглядела на прихотливого гостя.
— А вроде, то, что надо… — успокаивала она себя, что не прогадала с выбором.
— Жаркое… — с отвращением подумал Вольфганг. — Нет! Только не это! Уж избавьте меня от вашей свинины!
Вот уже четыре года он стойко нёс наложенную на него отцом Иеронимом епитимью и был этому крайне рад. Воздержание от животной пищи помогало ему держать своих внутренних демонов в узде. Это и привело к нормальной, осознанной жизни, где он — Вольфганг был хозяином своих страстей, мог полностью распоряжаться собой, где его разум царил над бездной тёмных желаний и первобытных инстинктов.
К тому же, именно отказ от животной пищи избавил его от страданий, которым подверглись два его спутника. Монахи-бенедиктинцы, отведав в городе несвежей, по всей видимости, курятины, вынуждены были прервать свое паломничество и очищать организмы, подвергшиеся мучениям несварения. Он же, заказав фасоль, отделался лёгким вздутием и бурлением в кишках, но продолжил путь. С одной стороны, идти приходилось теперь без сопровождения святой братии. Но с другой — путь близился к концу — отшельник Иероним жил прямо за этим лесом, и прогулка в одиночку на лоне природы представлялась куда приятнее, чем возня с двумя убогими, бормочущими под нос Писание. После бесед с отцом Иеронимом Вольфганг, безусловно, легче стал переносить священные тексты, но никакой любви и благоговения они в нём не вызывали.
— Всему своё время… — любил загадочно повторять наставник. Но Вольфганг с трудом мог представить, что когда-нибудь испытает священный трепет от произнесенной при нём молитвы.
— Всему свое время, — не замечая, что говорит вслух, произнёс Вольфганг.
— Уже иду! — пропел женский бас из кухни.
Репа была прелая, а вот брюква — хороша!
— Бруно! — вдруг вскрикнул пленник и забился в сети.
У Вольфганга от природы было обострённое восприятие запахов и вкусов. Он мог вспомнить их нюансы и оттенки спустя годы. Но у всех способностей есть границы. В чём-то ты превосходишь других, а в иной области будешь непременно ущербен. Видимо поэтому память на события подводила. Цепочка ассоциаций привела от вкуса брюквы к дорогому товарищу, поскольку Бруно брюкву обожал — это было и его любимое лакомство. Теперь Вольфганг силился припомнить обстоятельства, при которых он расстался с верным другом.
— На коне вы, господин, через лес не проедите! — лесоруб утер пот и, как бы случайно, ткнул напарника локтем в плечо.
Тот, словно опомнился, согласно закивал, подтверждая слова друга.
— Ни коим образом не проедите, Рябой Йохан правду говорит.
— Там, знаете ли, такие дубы низкие, и стоят так плотно, что под ветки пролазить приходится.
— А что, разве эта дорога идет не насквозь?
— Какая дорога? — удивился тощий.
— Да как какая?! — вспылил Вольфганг (тупость черни бесила его, как ничто другое). — Вот эта дорога, на которой я вас, олухов, встретил.
— Ах, эта! — почему-то очень обрадовался лесоруб. — Нет!
В воздухе повисла пауза.
— Что нет?
— Не ведет, ваша милость. Она еще саженей триста и все, того…
— Чего того?
Заросла она вся. Пройти, конечно, можно, но вот коню вашему никак не пробраться.
— Вот дьявол! — сквозь зубы процедил Вольфганг. — А вы-то куда смотрели?
Лесорубы непонимающе дергали плечами.
— Чего вы с краю-то рубите? А дорогу кто будет поддерживать?
— Так мы это… — гудели голоса наперебой. — Того самого…
— Тьфу, пропасть! — выбранился Вольфганг, понимая, что ничего тут не добьется.
Он нехотя слез с коня, доверив его заботам лесорубов за пять шиллингов.
— Буду возвращаться через три дня! Если хоть волос упадет! — пригрозил Вольфганг.
Лесорубы стали уверять, что будут заботиться о коне, как о собственном ребенке. Уверенности Вольфгангу эти заверения не придали, поэтому он поведал историю о том, как в его владениях принято учить уму-разуму нерадивых простолюдинов. Урок пошел впрок. Побледневшие от подробностей экзекуции лесорубы бережно повели Бруно под уздцы. Тот зло храпел, строптиво дергал уздечку, намереваясь укусить за плечо первого и лягнуть в челюсть второго. Вольфганг с камнем на сердце провожал взглядом эту нелепую процессию, потом нервно хлестнул плеткой по молодому побегу бука и быстро зашагал в чащу.
Дорога действительно исчезла, правда не через триста саженей, а примерно через милю пути. Но сути это не меняло — Бруно действительно пришлось бы здесь туго. Каждый шаг Вольфгангу приходилось либо нагибаться под разросшимися ветками деревьев, либо перелазить через поваленные стволы.
— Они что, вообще через этот лес не ходят?!
Дорога временами проявлялась, но большую часть пути он буквально продирался сквозь густую молодую поросль. Наконец, и крепкий Вольфганг совершенно выбился из сил. Расстелив плащ под нависшей дубовой кроной, он решил вздремнуть часок другой, чтобы продолжить путь уже после заката.
В темноте он чувствовал себя великолепно! Острое зрение позволит видеть ничуть не хуже, чем днем, а обостренные в темное время инстинкты лишь прибавят скорости путешествию. Так, глядишь, на рассвете он уже будет в убежище наставника, где и получит полноценный отдых и телу, и истосковавшейся душе. Предвкушая встречу, с блаженной улыбкой он погрузился в сон.
Дальше — темнота.
Что же все-таки могло произойти?
Наверное, когда он спал, пришли грабители, связали его и подвесили в этой лесной хижине.
Почему он не помнит этого? Не проснулся во время нападения? Вольфганг снова прислушался к тишине своей памяти. Ничего!
Он тогда уснул, а пришел в себя уже пленником.
Хорошо, пусть пока что это будут грабители. Ведь почему-то он о них подумал? Он не может вспомнить, потому что… его ударили по голове!
— Точно! И мне отшибло память. Все сходится! Тогда, зачем они приволокли меня в хижину? Обобрали бы там, без шума и пыли, бросили бы в лесу. Для чего тащить куда-то дюжего мужика? Зачем вообще оставлять в живых свидетеля? Хотя, свидетель из меня тот еще! Я же ничего не помню. А вдруг вспомню? Кстати, надо посмотреть, что они забрали, а что оставили.
Вольфганг неуклюже завозился, пытаясь сменить позу, чтобы хоть как-то осмотреть себя. Это в какой-то мере даже удалось, но увиденное его не порадовало — пропала вся его одежда. Однако, он не был гол. На нем было старое, близкое к состоянию лохмотьев, платье. И будь оно даже ветошью, Вольфганг бы так не поразился, если бы это платье не было женским. Холод пробежал по его спине.
— Дьявол! Что со мной произошло?
Сердце заколотилось от внутренней паники и гнева. Вольфганг не замечал больше боли. Внутри кипела ярость, горячими потоками растекаясь по всему телу. Он мог допустить отъем имущества, побои, пленение. Но то, что подвергся глумлению — с этим он смириться никак не мог! Он — барон Вольфганг Абелард Ральф Адалард (второй) Джервальф Иво Оллард Никлос (младший) Отто Витольд Адавалф герцог Роттенбургский не потерпит такого обращения со своей почтенной персоной!
От мощных рывков сетка закачалась и стала вращаться вокруг крюка, за который была подцеплена. Вольфганг отправился в полет по кругу.
Углы комнаты мелькали, проносясь перед глазами в бешеном кружении. Пленника замутило. Он зажмурился. Наконец, движение приостановилось, и, когда перед глазами перестало расплываться пространство, Вольфгангу открылся новый ракурс помещения, в котором он находился. Его развернуло к окну. Этой части хижины он еще не видел.
Через щели в ставнях приникали тонкие лучи заходящего солнца, в них в безумном танце кружились пылинки. Вольфганг следил за их полетом какое-то время, пока боковым зрением не заметил в углу…
— Нет! — Вольфганг кричал во все горло. — Не может быть!
Он забился в своей сетке, рыдая и раздирая тугие нити.
То, что привело его в это буйно-помешанное состояние, находилось в углу комнаты и было укрыто темнотой. Поэтому Вольфганг не сразу обратил на это внимание, пока лучик солнца, поменявшего положение на горизонте, не проник в этот дальний угол и не выхватил из полумрака алый кусочек материи. В кресле, задвинутом в угол, сидел практически скелет, а на черепе был одет ярко-алый капор.
— Не может быть! — рыдал Вольфганг. — Я не мог! Я не мог так с ней поступить!
И он тут же вспомнил все, от того момента, как заснул под дубом. Он даже вспомнил подробности сна. Хотя, что было их вспоминать, если ему всегда, с раннего детства, сколько он себя помнил, снился только один сон. В нем он стремительно бежит по лесу, среди густой, дурманяще пахнущей травы. Глаза его полуприкрыты — ему почти не нужно зрение, чтобы нестись так вперед, быстро, как только возможно, идти по следу зверя — беленькой, пугливой крольчихи. Его влечет за собой сладкий, властный дух охоты. И вот он широкими скачками настигает свою добычу и…
— Один барашек в яму упал, о-ли-оли-я! — сладким девичьим голосом вдруг пропела крольчиха, и Вольфганг проснулся, разбуженный песней.
— Другой барашек в овраге пропал, о-ли-оли-я! — голос доносился прямо из-за куста орешника.
— Э-эй! — Вольфганг намеренно обозначил свое присутствие, чтобы не напугать юную особу, если она внезапно набредет на него.
Ответом был пронзительный визг, похожий скорее на трель иволги, чем на человеческий голос, и в кустах замелькала что-то яркое, невообразимо красное, как огненные всполохи.
— Постой! — крикнул вслед Вольфганг. — Не беги, потеряешься!
Он не на шутку заволновался. Женский род от природы не имеет ума! А будучи столь юной и напуганной, дитя может лишиться и его слабых крупиц, навредить себе. Вот так побежит, куда глаза глядят, собьется с дороги, а там в скорой темноте, неизвестно, что ждет несчастную.
Вольфганг поднялся на ноги, подхватил плащ и побежал догонять пугливую беглянку. Много времени это не заняло. Раздался треск, и девочка покатилась в овражек. Из корзинки повсюду разлетелись куски пирога.
— Другой барашек в овраге пропал, о-ли-оли-я! — смеясь, подразнил ее Вольфганг. — Вставай, барашек! Хватит барахтаться, давай руку!
Охая и всхлипывая, бедняжка повернулась лицом к предложенной помощи. На Вольфганга смотрели огромные глаза, цвета июльского неба. Золотистые локоны кудрявым облаком окружали фарфоровое личико, словно светящееся изнутри нежным румянцем. Кукольную головку, как лепестки сердцевину цветка, обрамлял шелковый капор цвета алой розы.
— Какая у тебя красивая шапочка! — пролепетал Вольфганг, умиленно улыбаясь.
А теперь? Что теперь? Этот ангел сидит напротив него в кресле обезображенным скелетом.
— Этого не может быть! — рыдал Вольфганг. — Ведь был план, и я ему придерживался! Отец Иероним все рассчитал! Он запретил мясо, яйца, молоко — все что связано с животным миром, назначил пост, наложил епитимью! Вольфганг четыре года тщательно следовал наказам: строго постился, жертвовал церкви, посетил Святой Иерусалим, даже женился! (Правда, через три месяца он отправил жену в монастырь, но она сама его об этом просила. Она воспитывалась в монастыре до самого брака и очень скучала по той привольной жизни. А он, как любящий муж, просто исполнил волю супруги.)
К чему это сейчас?! Да потому что все это действительно помогало! Наваждения отступили, темные желания ушли, полностью подчинившись контролю разума, спонтанные приступы сошли на нет. Теперь состояние полностью контролировалось сознанием и подчинялось желанию самого Вольфганга. Неужели все было напрасно?! Как?! Как он мог потерять контроль и допустить это? Почему он не помнил, как сменил облик и растерзал крошку, обезобразив юное тело до обглоданных костей?
А теперь его настигло возмездие. Он пойман, подвешен в сети, как бешеный зверь, в ожидании расправы. А укором ему несчастная посажена прямо перед его носом в назидание и для мук совести.
Но кто, кто совершил это с ним? Пусть он придет и вершит свой справедливый суд! Вольфганг согласен нести ответ за свое злодеяние. Мир должен избавиться от чудовища! Он сам положит голову на плаху!
— Убейте меня! — взвыл Вольфганг.
Сейчас, — ответили ему из распахнувшихся дверей, — Только топоры наточим и, непременно.
— Воля господина — для нас закон!
Вольфганг рванулся в своем плену, и его развернуло к двери. На пороге избушки стояли знакомые лесорубы и приветливо улыбались. Рябой дружески помахал рукой.
Вольфганг, сотрясаясь от рыданий, начал просить их рассказать ему перед казнью, что же все-таки произошло там в лесу.
Лесорубы переглядывались, обменивались тупыми взглядами, недоуменно пожимали плечами — хорошо отработанным за годы жизни телодвижением.
— Мы-то откуда знаем? Вон у Тильды и спросите!
— Эй, Тильда!
— Чего? — сильно в нос прогнусавил противный женский голос.
— Не хочешь рассказать господину, что там в лесу вышло?
— Нет, спасибо, — отзывалась Тильда.
И это гнусавое «нет, спасибо» плеткой хлестнуло память. И ее обладатель тут же, будто заново очутился на поляне и прожил все события этого кошмарного дня, пришедшего к трагическому исходу.
— Тебе помочь? — спросил Вольфганг прелестное дитя.
— Нет, спасибо, — пролепетали влажные губки, и молочный оттенок кожи заалел стыдливым румянцем.
— Как твое имя, малютка? — Вольфгангу было совершенно наплевать, как зовут эту крошку, но, чтобы как-то поддержать разговор, он решил спросить именно это, потому что с этого и начинаются любые разговоры.
— Мама не велела мне разговаривать с незнакомцами… — в голосе зазвучали лукавые нотки.
— Правда? — ответ почему-то задел Вольфганга. — А одной по лесу бродить она тебе велела?
— Да, велела. Только я не брожу, а иду к бабушке Белинде. Она меня очень ждет в домике на опушке леса, и мама велела мне взять пироги и…
— Ну… — Вольфганг равнодушно пожал плечами.
Его стало тяготить общение с малюткой-простолюдинкой. У него была цель — достать ребенка из оврага и вернуть к тропе. В крайнем случае, проводить до места. Но вникать в историю семейства не входило в его планы. А между тем, девочка нежным голоском лепетала что-то про начинку этих пирогов из самого свежего мяса, только что заколотого ягненка, и о особом рецепте теста с добавлением кардамона в молоко.
— Хотите кусочек? Угощайтесь!
У Вольфганга поднимался комок к самому горлу:
— Нет-нет, дорогуша, благодарю, я воздержусь, пожалуй.
— Тогда отведайте вина! Отличное вино, матушка сама готовила его из лесной малины. Вон там, в корзине!
— Послушай, дорогая, ты из оврага выбираться собираешься?
— Я бы с радостью, — пролепетала она, очаровательно улыбаясь, — только посмотрите на мою ногу.
Она приподняла край шелковой юбки подшитой белоснежным кружевом. Вольфганг отшатнулся в испуге. Нога девочки в полосатом чулочке была уродливо вывернута, стопа подломлено кривилась.
— Бедняжка, — прошептал Вольфганг бледнея от сострадания.
Как при таком повреждении малютка способна улыбаться? Ведь это дикая боль! Вероятно, она в состоянии шока.
Девочка расстроенно закусила губку.
— Кажется, мой отказ опечалил ее. Какое радушное дитя! — восхитился он. — Давай, я помогу тебе! Держись за меня!
— Нет! — завизжала девочка, — Пожалуйста, пожалуйста, не троньте меня, умоляю!
Она зашлась в рыданиях.
— Да что ты! Что ты! — мямлил Вольфганг, напуганный такой реакцией ребенка и совершенно не представлявший, что теперь делать. — Я не причиню тебе вреда! Я лишь хотел помочь…
— Я знаю, — девочка посмотрела на него взглядом полным доверия. — Но, если моя мать узнает, что меня касался посторонний мужчина…
— Что же делать? — растерялся Вольфганг.
— Дом моей бабушки совсем рядом, — сообщила она, вытирая слезы. — Скажите ей, что со мной случилось несчастье, и она тут же придет за мной.
Вольфганг посчитал предложение идиотским.
Раз дом неподалеку, он мог бы просто отнести ее туда на руках, и к черту мать с ее предрассудками. Но девочка умоляюще смотрела ему в глаза, лепеча что-то про короткую дорогу и способ условного стука в дверь хижины старой женщины.
— Будь здесь, — совершенно замороченный ситуацией, велел Вольфганг, словно она куда-то могла деться, и со всех ног кинулся по заросшей тропинке.
Дорога была абсолютно непроходима. Одежда цеплялась за густую растительность, приходилось беспрестанно нагибаться и перелазить, нагибаться и перелазить! Время шло. Темнело.
А еще обратно переться со старухой! Бедная девочка, ей, наверняка, больно, да и шок прошел — плачет бедняжка. Чертовы заросли!
Силы были на исходе. Вольфганг в очередной раз вспомнил искореженную ногу девочки и красную шапочку.
— Будь, что будет! — выдохнул он и сбросил человеческий облик.
Как только окажешься вне человеческой оболочки — забудешь всё, что было с тобой прежде. Ты больше не принадлежишь себе, не существуешь по отдельности от всего сущего. Теперь ты не отделим от природы — вместе с травой и листвой, вместе с водой в ручье и облаками над ним, вместе с огромным зверем и малюсенькой букашкой, ты — часть природы и она сама часть тебя. Она в тебе так же, как и ты в ней. Ты важен для нее, как ее собственное дитя. Но ты не главнее лепестка на цветке!
Миллионы запахов, оттенков красок и звуков окружат тебя с первой секунды и сольются в единое воздействие на все твои органы чувств сразу и без промедления! Шелест, аромат, шорох, синева, скрип и гул, свет и тень, и всё-всё другое, чему даже нет и не может быть названия в известных тебе скудных человеческих языках, превратятся в упоительную музыку. А ты любым своим движением, даже взмахом ресниц, будешь управлять этим неисчислимым по количеству пультов оркестром, подобно Великому Капельмейстеру. Твой голос, твоё дыхание, биение твоего сердца — всё это тоже будет мелодией природы, самой чудесной за все века ее существования. И она отблагодарит тебя за творчество — откроет твой слух для восприятия других потрясающих звуков, зрение — для различия невообразимых красок, а запахи станут для тебя энциклопедией знаний.
Так, он нырнул в звуки, краски и запахи, и с каждым вдохом счастье врывалось в его грудь и переполняло его, и душа пела целую вечность. Когда ты счастлив, время летит незаметно.
Вольф завыл от восторга и упоения. Да, он дал слово никогда не менять обличье. Но это же на благо человеческому роду, для спасения их дитя! Иероним, наверняка, поймет. Ну, в крайнем случае, наложит еще одну епитимью.
Вольф выскочил на лужайку перед домом, на секунду замер, прощаясь с дивными ощущениями всепоглощающего счастья, и вернул себе первоначальный человеческий вид.
Он не сразу понял, что стоит совершенно обнаженный перед домом пожилой фрау. Одежду он скинул еще там, в чаще, когда принял звериную ипостась, и теперь был, пусть не всецело, но все-таки чуточку ближе к природе, чем обычно. Он завертел головой, судорожно соображая, что могло бы послужить ему одеждой, хотя бы на время, пока он, вместе с пожилой (он надеялся, что не сильно) фрау, не доберется до места, где оставил девочку. Там же рядом и обретет свой костюм.
Из слабого намека на одежду в зоне видимости было только пугало на заброшенном огородишке, облаченное в ветхое женское платье. От безысходности Вольфганг обобрал пугало. Платье оказалось почти в пору по ширине, но до неприличия коротковато, оголяя сильные голени Вольфганга. Но сейчас было не до приличий — искалеченный ребенок страдал в лесу в ожидании помощи.
Вольфганг постучал в дверь, ответа не было, постучал снова — тишина.
— Фрау Белинда! — позвал он громко.
Ничего не происходило.
Если бы Вольфганг не спешил и не был столь взволнован, он бы заметил, что на пороге — куча листьев, а дверной проем затянут паутиной, и в доме давным давно запустение. Но Вольф не заметил. Он увидел конец веревки внутренней задвижки, о которой говорила девочка, и дернул за нее. Тут же, обвившая его голую лодыжку веревочная петля вздернула его в воздух, обволакивая подтянутой снизу, замаскированной сухими листьями, сеткой. Во время неожиданного взлета вверх ногами, Вольфганг приложился затылком о крыльцо. Это и стало причиной такого запоздалого и обрывочного возвращения памяти.
События предстали целиком, без провалов, во всех подробностях. Вместе с ними пришло осознание.
— Я этого не делал! — выкрикнул Вольфганг почти радостно.
— Чего? — не поняли лесорубы.
— Я не убивал девочку!
— Охотно верим, господин, — прошамкал дюжий детина неполным зубов ртом.
— Нет, я правда этого не делал! Это не я!
— Как скажете, ваша милость, — согласился второй.
— Так развяжите меня! — недоумевал Вольфганг, почему это все еще не произошло.
Лесорубы переглянулись.
— Наверное и правда надо его сначала развязать, — рассуждал Беззубый.
— Ага! Ты его развяжешь, а он выбьет тебе последние зубы и поминай, как звали, — Рябой был явно против освобождения.
— Так как мы его в сетях рубить будем?
— Что?! — вскрикнул Вольфганг, искренно не понимая, что хотят с ним делать эти дурни. — Что вы собираетесь делать?!
— Мы, вашество, собираемся зарубить вас топором, но пока не знаем, как лучше это сделать, — Рябой охотно ввел Вольфганга в курс дела.
— Но я же не виновен!
— Очень может быть, — согласно закивали они оба.
— Так почему вы хотите меня убить?
— Фрау Марта велела.
— Это из харчевни?
— Да-да, — заулыбались душегубы догадливости жертвы. — Она самая.
— Но за что?
— Не волнуйтесь, господин, вы тут и вправду, пожалуй, не виноваты! Этого вообще не должно было случиться, если бы вы отведали Тильдиного пирога или отхлебнули бы вина, хоть глоточек. Или, если бы Тильда не вела себя, как идиотка, а сделал бы все, чему ее мать учила. Вы бы просто расслабились бы и уснули, и спокойно отдали бы богу душу во сне, даже и не почувствовав страха и удара топора.
— Да-да, уснули бы здесь, а проснулись — на небесах! — мечтательно подтвердил Беззубый.
— Но судьбе было угодно, чтобы вы проделали путь подольше.
— Но я не трогал девочку, не убивал, это не я обглодал ее до костей!
Лесорубы замерли в оцепенении на секунду, потом, толкаясь, выбежали во двор. Несколько мгновений шла оживленная беседа из одних междометий, последним из которых было итоговое: «Дык! Э-э…». И они вернулись.
— Вы, наверное, слишком сильно приложились головой, господин хороший. Тильда-то жива. Никто не кусал ее даже, акромя комарья, которого здесь тьма-тьмущая. Проклятущие твари! Как их только терпит природа?!
— А кто же тогда там, в кресле? — растерянный Вольфганг пытался докопаться до истины.
— А-а! — Рябой, казалось, все понял, и ему стало смешно и радостно. — Господин решил, что это Тильда? Нет! Это же ее бабка Белинда. Давненько померла старая карга. Скоро уж год будет. А все — красный капор! Не вас одного он ввел в заблуждение!
— Идиоты! — закричал разъяренный Вольфганг. — Вы нелюди? Да? Почему вы не придали ее земле.
Лесорубы не на шутку перепугались гнева господина. Побелевшие губы задрожали. Заикаясь, Рябой ответил:
— Но, господин, если мы закопаем Белинду, как же мы объясним властям, за что мы вас казнили?
Вольфганг ничего не понимал, но Рябой продолжал растолковывать свои мотивы.
— Вот смотрите! Мы вас, значит, убиваем. Кто-то по вам явно спохватывается, посылает на поиски сыщика. Тот находит, что ваш след привел к нам в деревню. а мы облегчаем ему задачу и честно признаемся: так, мол, и так, был, видели, пришел, сожрал живьем малютку и ее бабульку, а мы чудовище изловили и казнили.
Мороз пробежал по коже Вольфа от таких чистосердечных признаний.
— Но зачем? Ради всего святого! Зачем вам убивать меня?
Вольфгангу были охотно предоставлены подробнейшие объяснения. Правда он не мог поверить собственным ушам. Он все время до боли щурил глаза, бил себя по щекам, даже щипал, в надежде, что вот-вот проснется, и дурной сон отступит. Потому что только в кошмарном абсурде можно было принять подобное обоснование хладнокровному убийству.
— Нам-то это совсем без надобности, господин хороший. Мы, люди маленькие, свое дело знаем — топорами машем сызмальства. Вот только фрау Марта дает за вашу шкуру неплохую плату. Мы ей говорили, чего бы ей самой не заняться этим в своей корчме. Но фрау Марта женщина умная и осторожная .Не хочет она проблем, вот и придумала, как все обставить. А мы только рады! Здесь ведь, как говориться, и ей — польза, и нам — заработок.
— Какая? Какая с меня, зарубленного, может быть польза этой жирной ведьме? — до хрипоты орал Вольфганг, потрясенный причастностью этой уродины к его невзгодам.
Лесорубы, тем временем затеяли спор по поводу качества заточки будущего орудия убийства, потому потеряли линию беседы и не спешили с ответом. Спор перешел в перепалку, потом в потасовку, в результате которой Беззубый лишился еще одного, видимо каким-то чудным образом сбереженного до этого момента, зуба. Это его расстроило чрезвычайно. Он истерично зарыдал, швырнул топор в угол. Крепко обидевшись, громко топая, выбежал из хижины, всем своим видом показывая, что не собирается иметь никаких дел со своим агрессивным напарником. Рябой устремился за ним с уговорами и косноязычными утешениями.
Оставшись один, Вольфганг пытался организовать суетящиеся, натыкающиеся друг на друга мысли.
— Мясо! — вдруг вспыхнуло в его воспаленном мозгу.
— Она решила пустить меня на мясо? — прокричал он вернувшимся в хижину помирившимся палачам.
— Какое мясо? — не понял Беззубый.
— Не-ет, — добродушно, как над догадками малыша, посмеялся Рябой. — Что вы? Скажете тоже! Какое с вас мясо?
— Что ж мы, по-вашему, нелюди что ли какие, людоедством заниматься? Зря вы так о нас подумали! — Беззубый теперь попытался обидеться на Вольфганга.
— Да и сама фрау Марта по части готовки очень приличная повариха! Она не будет терять клиентов из-за сомнительных продуктов. Все знают, у фрау Марты всегда найдешь нормальную свинину, и тебя не накормят какой-нибудь собачатиной или того хуже.
Вольфганг совершенно перестал что-либо понимать.
— Вы, ваше высочество, не могли бы чуток повернуться. Нам надо бы снять вас с крюка, перед тем как шибануть топором. Мы в этом деле еще пока что новички, руку не набили. Вы ведь у нас всего лишь третий. С первым вообще оказия вышла. Шкуру попортили, только время зря потеряли. Фрау Марта за испорченный товар платить не стала. Второй был стар и худ, совсем древний старикашка. Он и вправду не стоил тех денег, которые мы просили. А вы — то, что надо.
— Для чего? Для чего ей это? — нервически придыхая, все допытывался Вольфганг. Как будто бы в этом был для него какой-то смысл. Будто бы имело значение, для чего он сейчас отдаст свою жизнь, и как ей собирается воспользоваться заказчица.
— Все просто, — кряхтя от натуги, (Вольфганг был довольно-таки тяжелым, и волочить его по полу в сетях было весьма нелегко) объяснял позицию фрау Марты Рябой. — Это все ваша дорогая шкура!
— Что-что? — не понял плачущий Вольфганг.
— Шкура, говорю, у вас дорогая! — пятящийся дровосек, зацепился за порог и кубарем скатился с крыльца, чертыхаясь и охая. — Оно, конечно, для каждого собственная шкура дорога. Почти что бесценна, — вернувшись к делу, поделился он соображениями о ценности человеческой жизни, — но ваша — совершенно особенная! Вы же не будете скрывать, что временами влазите в эту шкуру, которая фрау Марте очень нужна. Вы же у нас этот, как там его?
— Вервольф, — охотно подсказал Беззубый.
— Он самый! — кряхтел Рябой, уже волоча Вольфганга по ступеням крыльца. — Готовит она очень вкусно, просто пальчики оближешь! К нам даже из Шлиссенбурга приезжают отведать ее особой свинины в яблоках. Только мяса не всегда в достатке, особенно для большой компании, если кто решит остановиться на несколько дней. Вот и хочет фрау Марта в вашей шкуре обратиться в зверя. Тогда она без особого труда натаскает овец и поросят из соседней деревушки. Никто даже не заподозрит. Все ж как подумают — волк уволок! А что с него, с кровожадной морды, взять?! Вот, как хитро придумано!
Вольфганг ловил каждое слово, в надежде, что еще чуток и поймет логику этого ужасающего абсурда. Но совершенно ясные слова абсолютно примитивной речи, без каких либо изысков, никак не выстраивались для него в смысловую цепочку. В голове был туман, сердце учащенно билось, нога, искалеченная петлей ловушки, нещадно болела, а жизнь стремительно близилась к концу. Это все, что он понимал на данный момент.
— Почему? Он хороший герцог, заботящийся о своих подданных в меру сил. Он и сам достойный верноподданный — изрядно платит налоги двору и церкви. Он благочестивый прихожанин — прекрасно осознает, что в нем есть темное начало. Но потратил годы жизни, сменил ее образ, отказался намеренно от всего, что любил, без чего, казалось, не мог жить. Он принял этот мир с его несовершенствами и подстроил свое естество под законы этого мира, чтобы жить в гармонии с людьми, не быть кошмаром в ночи, чудовищем для запугивания детей. И теперь с него просто снимут шкуру, потому что у фрау недостаточно хорошо идут дела?
Поток философских рассуждений прервала вежливая просьба Рябого.
— Господин, мы тут обмозговали кое-что, одним словом, не могли бы вы, если, конечно, вам не сложно, обернуться волком. А то, знаете ли, мы повторяемся, что в этом деле не профессионалы… Как-то нам не по себе рубить голову такому симпатичному молодому человеку. Прямо душа кровью обливается! А вот станете зверюгой, и мы запросто, одним махом, с вами расправимся, вы даже моргнуть не успеете, как…
— Что?! — взвыл Вольфганг, почти уже по-волчьи, хотя еще сохранял человеческий облик. — Ты еще смеешь требовать от меня создать себе удобства?!
— Ну, нет так нет! — печально вздохнул Беззубый и замахнулся топором.
— Именем короля! — донеслось с опушки леса.
Раздался свист и вечерние сумраки заполнил визг и рыдания Беззубого. Вольфганг не сразу понял, что, если уши продолжают слышать, то его голова по-прежнему находится на плечах, а значит можно пользоваться глазами. Только для этого надо сначала перестать жмуриться в предсмертном испуге. Но, хотя он уже простился с головой, встретиться с ней было невероятно приятно. К этой радости добавилось удовольствие наблюдать, как по поляне кругами бегает беззубый идиот с арбалетной стрелой, торчащей из лопатки, а Рябого вяжут веревками два плечистых монаха.
— Вильгельм? Якоб? — Вольфганг, смеясь сквозь слезы, узнал отставших товарищей, с которыми начинал это злосчастное путешествие.
— Вольфи! — улыбнулся Якоб, затягивая узлы на запястьях конопатого душегуба. — Ты как?
— Замечательно! — улыбнулся Вольфганг и потерял сознание.
Первое, что он почувствовал, когда открыл глаза, было сладкое блаженство во всем теле. Он лежал в кровати, на чистых простынях, в маленькой, светлой комнате. Ноздри щекотал сладкий запах овсяной каши с цукатами.
— Вильгельм, Якоб! — позвал братьев знакомый голос. — Наш живец, кажется, пришел в себя.
— Отец Иероним! — Вольфганг глупо заулыбался.
На душе стало тепло и спокойно.
— Да, сын мой, я тоже рад встрече. Как нога?
Вольфганг вспомнил, что у его недавно была покалечена нога. Он пошевелил ступней. При движении еще ощущалась ноющая боль, но в целом все было в полном порядке, о чем, с благодарностью он и сообщил друзьям и наставнику.
Вольфа переполняли вопросы, как так случилось, что братья, отставшие от него по причине жуткой болезни, отыскали его, как нельзя во время и без труда управились ос здоровенными детинами.
Братья хихикали, перемигивались.
— Ну, рассказывайте, дети мои, — распорядился отец Иероним, раскладывая завтрак в деревянные миски.
— Вольф, друг наш, нам пришлось тебя обмануть, — начал Якоб отвечать на вопросы прочищая горло. — Никакие мы не монахи!
— Это уж, точно, — хитро приварился отец Иероним, вгоняя рассказчиков в краску.
— Дело в том, — продолжил Вильгельм, но тут же замолк, как бы размышляя с чего начать.
— Одним словом, в наше сыскное агенство пришел обеспокоенный посетитель и сообщил, что за последнее время без вести пропали двое его подопечных, направляющихся к нему для духовной беседы. Случилось это что в районе Шлиссенбурга. Оба они были вервольфы, причем, именно те, которые признали свою темную сущность, добровольно встали на учет королевского контроля за оборотнями и находились на попечении отца Иеронима.
Отец Иероним тяжело вздохнул.
— Это дело и было поручено нам, твоим покорным слугам. Тогда было принято решение устроить «ловлю на живца», кем ты и явился, поскольку более подходящей кандидатуры не было. Ты молод, силен, в случае чего, мог бы постоять за себя. Остальные были либо слишком юны, либо принадлежали женскому полу. А подвергать дам столь тягостным испытанием, согласись, было бы ниже нашего достоинства.
Мы попросили обеспокоенного состоянием дел отца Иеронима написать тебе письмо с приглашением посетить его — твоего духовного наставника. Ты, конечно, с радостью откликнулся на предложение совершить паломничество. Мы сопровождали тебя от окрестностей самого Роттенбурга, чтобы быть уверенными, что ты не передумаешь, не пустишься во все тяжкие, а пройдешь предопределенный тебе путь. Но, как ты сам понимаешь, следствие должно было быть абсолютно чистым. Нельзя никак менять условия запланированного эксперимента. Дело в том, что всех пропавших видели в последний раз именно на выходе из Шлиссенбурга, и совершали они путешествие в полном одиночестве. Чтобы не вызвать в тебе подозрений, нам с Якобом пришлось разыграть сцену отравления и следовать за тобой уже на расстоянии.
Прости, нас друг, это было слишком рискованное предприятие, и мы чуть было не опоздали из-за этой белокурой бестии!
— Постойте, о ком вы говорите? — заволновался Вольф. — Неужели вы нашли бедняжку?
— Бедняжку?! — хохотнул Якоб, потирая перевязанную кисть. — И ты в это веришь?
Вольф всем видом показывал, что не понимает, о чем идет речь.
— Мы шли за тобой по пятам, но в гуще леса нас догнала девочка, в чудесной красной шапочке. Она совершенно заморочила нам голову какими-то девичьими глупостями, сказав, что у нее день ангела, и она дала небесам слово угощать всех путников пирогом и вином. Мы честно спешили за тобой, но отделаться от нее не представлялось никакой возможности. Она шла неотступно, ныла, злилась, даже плакала. Наконец, мы откусили по кусочку и отхлебнули по глотку — и упали, сраженные мертвецким сном.
— Когда мы очнулись, — продолжал Якоб, — в лесу стояли сумерки, а наши карманы были пусты, кошельки срезаны. Но не это нас огорчило. В тот момент мы чуть было не потеряли тебя. Хорошо, что хижина была совсем рядом. Так мы и взяли банду фрау Марты и ее душегубов.
— Они отправятся в тюрьму? — с надеждой в голосе спросил Вольфганг.
— Не все так просто! — вздохнул Якоб.
Вольфганг удивленно поглядел на братьев.
— Понимаешь, в чем дело, Вольфи, — отец Иероним взял на себя объяснение нелегкого вопроса, — все дело в общественном мнении. Если бы ты и те несчастные были обыкновенными людьми, душегубов ждала бы виселица. Но ловкие адвокаты выставят их борцами со злом, освобождающими мир от демонов. Суд присяжных легко оправдает их, не найдя состава преступления. И сам король, и святая церковь не в восторге от моей деятельности. Они не верят в духовный путь и самоконтроль у тех, кто не такой, как они сами. Под угрозу встанет все, что я делал долгие годы. А те несчастные вервольфы, которые хотят вести нормальную жизнь, лишатся даже надежды на это. Разразится скандал, пойдут преследования, начнется охота. Опасность грозит не только тебе подобным. Мои ученики, продолжающие мое дело, открывшие центры помощи вервольфам по всей Германии, рискуют попасть на костер инквизиции.
— Но что же делать? Обеспокоено спросил Вольфганг.
— Лучшим выходом будет отвлечь внимание от проблемы, превратив ее в байку. Лучший способ что-то укрыть — спрятать на виду. Все будут знать про волка, маленькую девочку в красной шапочке и двух лесорубов. Никому и в голову не придет, подозревать, что ты — живая часть этой истории.
Негодование по поводу такой вопиющей несправедливости кипело внутри Вольфганга:
— Они же хладнокровные убийцы, неужели о них просто сложат сказку?!
— За это можешь не переживать, — заверил его Якоб. — Фрау Мартой и лесорубами займется королевская полиция, правда совсем по другому вопросу — слишком много срезанных кошельков на их счету. Владельцы таких сумм не прощают потерю собственных денег. Поверь, в этом случае с них спросят, куда строже, чем за убийство несчастных оборотней.
Вольфганг был добр от природы и мягкосердечен, ему даже не хотелось вцепиться кровожадной поварихе зубами в глотку. Заверения братьев его вполне устроили — пусть гниют в тюрьме, туда им и дорога.
Единственное, что вызывало в нем волнения на данный момент — это судьба того прелестного создания, ставшего на путь порока и воровства и получившего справедливое возмездие судьбы. Он, внутренне сжавшись, спросил об участи малютки.
Отец Иероним печально вздохнул и поманил Вольфганга за собой к выходу из дома.
На лавочке перед домом сидела полоумная девица отталкивающего вида с явными признаками вырождения на лице. Белесые, болезненно выпученные глаза невидящим взглядом смотрели в одну точку.
Отец Иероним извлек из кармана сутаны тот знакомый Вольфгангу красный капор, тихо подошел к юной особе, пригладил редкие волосенки. Девушка не реагировала. Старик одел капор на голову убогой и завязал шелковую ленту под подбородком. Вольфганг не верил собственным глазам:
— Здравствуй, девочка!
— Здравствуйте, господин, — васильковые глаза светились ангельским очарованием.
— Как твое имя?
— Мать не велела разговаривать с незнакомцами, но вам я скажу…
— Можешь не говорить, милая, только никогда, умоляю тебя, не снимай свою красную шапочку!
Вот и конец этой истории. Во всяком случае, теперь-то ты, читатель, знаешь истинную правду, скрытую в этой старой байке. А нам больше нечего добавить, кроме того, что через пять лет Тильда, очередная духовная дочь отца Иеронима, стала герцогиней Роттенбургской. И жили они долго и счастливо.
P.S. И да, конь — в порядке!
Ставьте пальцы вверх, делитесь ссылкой с друзьями, а также не забудьте подписаться. Это очень важно для канала.
