С чего начать разговор о смерти? Такой вопрос задает автор в самом начале фильма “Лето 85”.
Юность порой кажется интригой взрослой жизни в розовом цвете. Мысль о смерти всегда лимитирует жизнь, формирует смыслы и обыденной жизни и культуры в целом.
С другой стороны, детство и юность в сэллинджеровском восприятии имеют свою - более глубокую и чистую - мудрость, способную преодолеть страх смерти.
Герои нового фильма Ф.Озона молоды, красивы и влюблены в жизнь. Тем более удивительным, на первый взгляд, кажется их внимание и размышления о смерти на фоне удивительных, полных свежести и вдохновения, морских пейзажей. У Алекса - интерес теоретический, устремленный в историю. У Давида - исполненный боли и трагизма, осязаемых в каждый момент. Это своего рода противопоставление философа-теоретика и практика, полного веры в гуманную сущность мира, не наблюдателя, а участника. Один эгоистичен по отношению к миру, и в этом эгоизме виден цинизм большинства, теоретическое сочувствие страдающему и желание всегда быть на расстоянии от него. Другой, опаленный болью потери, способен с легкостью дарить себя и также легко передаривать. Показательная сцена из фильма - словно простой пример из жизни: вид пьяницы вызывает пренебрежение у Алекса и желание помочь, разобраться у Давида. Между тем эта значимая сцена приводит в движение кольцевую структуру сюжета. Финал становится легким, открытым. И такое решение, кроме эмоционального, имеет смысловую нагрузку, показывает зрителю возможность выйти за рамки своих представлений о мире, превзойти границы эгоистической любви (любить не свой идеал, а любить полноценно).
Сюжет фильма по сути - это рассуждение о способах преодоления смерти. Любовь, искусство, наука, осознание красоты мира и человека нацелены на постижение смысла жизни, а значит на верификацию смерти. И этот сюжет, как и главный герой - не случайно его зовут Давид,- восходят к главному архетипу всех историй по победе жизни над смертью - Евангелию. Нельзя при этом не вспомнить еще одну значимую сцену - посещение морга. Пожалуй, самая напряженная эмоционально, эта сцена очень чувственно противопоставляет жизнь и смерть в сознании Алекса. Только тут (не случайно он долго не мог поверить, что друг действительно погиб) он осознает боль. Только тут расстояние (и непонимание, которые чувствовал Алекс изначально) между ними исчезает.
Образ Давида - сложный и привлекательный. Он присутствует вокруг и одновременно почти неуловим, он выше суеты, он - зеркало и цель одновременно. Библейские аналогии тут напрашиваются сами собой.
Но не менее привлекателен и Алекс, сумевший стать выше своего эго. Его танец символичен. Это победа искренности и чувственности над болью и смертью. Это энергия жизни.