Има и Серый город
Глава третья
— Машенька, дождь всё идёт и идёт. И конца ему не видно. Хочешь, мы сегодня будем рисовать в моей мастерской? Дедушка в мансарде почти всё для меня обустроил.
— Где-где?
— В мансарде. Так называется чердак, где можно жить и работать.
— Бабушка, а почему так называется — «ман-сар-да», а не «чер-сар-дра» или «дом-сар-дра»?
— Хм… смешно… Машуль, люди издавна обустраивали свои чердаки под жильё и для хозяйственных целей. Такое помещение стоило гораздо дешевле. Но в семнадцатом веке парижский архитектор Франсуа Мансар решил, что чердаки городских домов могут стать весьма привлекательными, если подумать об их красоте и сделать какими-то особенными, неповторимыми. Вот он и занялся этим вопросом основательно — придумывал затейливые окна и формы крыш. Поэтому в Париже теперь так много великолепных мансард — они ещё тогда, в семнадцатом веке, стали очень модными. А у нас, в Санкт-Петербурге, мансарды стали появляться только в восемнадцатом веке. В основном они были крохотными и в них селились бедные люди или прислуга.
— Это значит, что в твоей мастерской кто-то когда-то жил?
— Ну конечно, Маша. Это очень старый дом, а мы совсем недавно купили эту квартиру.
— А почему именно эту, а не какую-то другую? Из-за мансарды?
— Какая ты догадливая… Именно из-за неё. У меня всю жизнь была заветная мечта: жить в квартире с мансардой, обустроенной под мастерскую, болтать с внучкой о том о сём, рисовать, писать сказки и смотреть на закат по вечерам. Вот всё и сбылось… Сбылось… Ну что, моя дорогая, начинаем придумывать продолжение?
— Ага! Начинаем…
Притихшие от испуга феи переглянулись и поняли, что попали в переделку. Уж кто-кто, а они то знали, что с вороном по имени Абада шутки плохи. Подчиняется он только самому Великому Дубу Мироздания и делает всё с его повеления. Так что с вороном спорить бессмысленно и идти поперёк бесполезно. Всё равно будет так, как он сказал. Сначала феи глубокомысленно помолчали, потом раздражённо пожали плечами, потом горестно вздохнули и стали внимательно наблюдать со своей ветки за тем, что происходит в Сером городе с новорождённой девочкой. Удобство быть феей состоит в том, что ты можешь разглядывать кого угодно и сколько угодно — потому что феи, как, впрочем, и Великий Дуб, для обычных людей невидимы. Узреть их могут только волшебники, да и то, когда станут достаточно образованными и научатся держать своё волшебство под контролем.
А происходило в Сером городе вот что: в одной из мансард разгорелся скандал. Можно даже сказать так: безобразный скандал. Всё потому, что у мадам Каррады родилась уродливая дочь. В этом несчастье мадам винила всех, кого только могла: бесхарактерного тряпку-мужа, злорадных родственников до седьмого колена, завистливых соседей, безмозглое правительство, неустойчивые курсы валют и свою несчастную судьбу. И, несмотря на попытки повитухи утихомирить Карраду, на полгорода разносились вопли: «За что??? Почему у меня?! У всех дети как дети, а у меня — чудовище! Все люди как люди — у них дети с нормальными волосами, все серенькие как положено! А моя — ры-жа-я!!! Беда-то какая! Стыд-то какой и срам! Как я с такой на улице покажусь?! Опять всё не так, как я хочу!»
И несмотря на замечание добродушной повитухи, что ребёночек вполне себе хорошенький и здоровенький, и что всё у него на месте, и что волосы можно сбрить или со временем перекрасить, мадам Каррада не унималась и вопила: «Почему?! Почему всё не так, как я хочу?!» Надо сказать, что за мамашей новорождённой девочки давно в Сером городе закрепилось прозвище — Всё-не-так. Мамаша Каррада всегда была всем и всеми недовольна — кто бы как ни старался, всё равно всё было не так, как она желает. Соседи шептались между собой: «Благословенные небеса наградили Карраду бедностью и недалёким умом. Если бы она стала правительницей города — не было бы никому покоя ни днём ни ночью. А так достаётся только мужу да сыну. Теперь вот и девчонке перепадёт неприятностей. Хорошо, хоть отец у неё — доброй души человек. Только Тиодар и может терпеть да сдерживать ураганный характер Каррады».
Вскоре феи увидели, что, пока Всё-не-так стенала, проклиная свою жизнь, к люльке с малышкой подошёл нестарый, но уже седой мужчина с грустными глазами. Он нежно достал девочку, укутанную в серое тряпьё и, прижав к груди, подошёл к открытому окну мансарды. Седые волосы его чуть отливали желтизной и на висках мягко переходили в оттенок закопчённой медной посуды. Мужчина нежно укачивал девочку и тихонько напевал песенку на незамысловатую мелодию: «Всё не так уж страшно, Има… Всё не так уж страшно… Родилась на свет ты рыжей, Има и не любит мама…»
— Ба-а-а-бушка…
— Маш, ты что, плачешь? Ой-ё-ёй… Ну вот, расстроила внучку…
— Ба… это… нечестно… Я думала, всё будет весело и смешно. А это очень плохая история — грустная.
— Нет, Машенька, нет. Это не грустная история. Совсем не грустная. Ты согласись — ну невозможно же смеяться без конца. И так не бывает, чтобы всё время было весело. Это как на качелях: влево-вправо, весело-грустно, день-ночь… Давай утрём слёзы и пойдём приготовим ужин, а то нас дедушка, наверное, потерял совсем.
— Ба… А разве так бывает, чтобы мама не любила? Или это только в сказках?
— Понимаешь, Машуль… Бывает по-разному. Быть мамой не всем легко. Кто-то любит детей просто потому, что они у него есть; а кому-то обязательно надо, чтобы дети жили по правилам и не мешали взрослым своими вопросами.
— А нельзя сделать так, чтобы все мамы стали такими, как моя мама? Мне с ней так весело всегда и интересно. И она никогда не кричит и не ругается.
— Вот так прямо и никогда? И ни капельки?
— Ну если только чуточку, когда я совсем не слушаюсь…
— Машунь, люди не могут быть одинаковыми. В этом и весь фокус, в этом и есть радость жизни. Понимаешь? А я тебе обещаю, что завтра — никаких грустных историй. Клянусь пирожками с яблоками и корицей! Пойдём готовить ужин?
— Пойдём!
⬅ НАЧАЛО
← назад • • • вперёд →