То, чего на самом деле не было, но вполне могло бы быть.
Девушка ранним утром стояла возле наполовину разрушенного пятиэтажного дома. Безжизненный рукав болтался плетью вдоль туловища, неловко заплетенная длинная коса заканчивалась посеревшей лентой, короткая челка развивалась от ветра. Шел 1943 год, девушку звали Катя Орлова, ей было 22. В 5 дом по Моховой улице попала бомба. Катя была в этот момент в больнице, но погибли мать и маленькая сестра. Их разорванные тела нашли только на четвертый день разбора завала. Половина дома, где жила семья Орловых обвалилась, поглотив семерых человек: Анну Ивановну Орлову с дочерью Софией, пожилую Агафью Матвеевну Серебрякову и братьев Николаевых - Антона, Митю, Сашу и Колю. Спустя сутки достали живым только Митьку Николаева, четырнадцатилетнего паренька, всего седого. На тела погибших было страшно смотреть. Разбитая голова с седой копной волос едва держалась на худой шее старушки, на вспоротый живот видимо упала потолочная балка, синее лицо ребенка, в котором Катя потом едва узнала свою Сонечку и еще три трупа. Рухнула только половина дома, где по стечению обстоятельств как раз и находились погибшие. Остались два подъезда, в одном из которых поселились Катя с Митей. Куда еще им было идти? У всех свое горе, вот и соединились две сиротливые судьбы. Их отцы были на фронте, мать Мити умерла в родах два года назад, оставив сиротами четверых детей, старшему - Антону на тот момент было 24. На двух старших братьев легли двое младших. Младшим было 2 и 7. Антон был Катиным женихом.
Агафья Матвеевна частенько сидела на лавочке во дворе и рассказывала детям о своей жизни, о сыне, которого она потеряла во время голода, о муже, которого расстреляли в 1936, о детстве на донском берегу в казачей станице. Катя представляла лихих казачков, уходивших на службу, детей, пасущих стада коров, летние сборы урожая, поля пшеницы. Кто бы не влюбился к Ивана Серебрякова, сына сотника? Хитрый прищур зеленых глаз, черные закрученные усы, белый ряд зубов в широкой очаровательной улыбке. Все не раз видели фотографию "моего Ванюши", как называла старуха своего мужа. После свадьбы супруги уехали из своей станицы в Москву и поселились на Моховой в 5 доме. Спустя 26 лет к подъезду подъехала черная волга и забрала навсегда лихого казачка. Кто на него донес, так никогда и не узнали.
Семья Орловых были коренными москвичами, квартира на Моховой досталась им еще от бабушки. Как-то давно Анна вышла на улицу и встретила Александра. У них родились две прекрасные дочки, жизнь шла мирно. Со дня свадьбы они никогда не расставались. Пока их навсегда не разделила война.
Когда началась война Катерине было 20 лет, она училась в Московском университете на филологическом факультете. Отца призвали на фронт, учебу пришлось бросить и идти работать на завод. Там возле станка она проводила по 9-10 часов каждый день. Усталость валила с ног, но помня, что отец будет стрелять ее патронами, она работала усерднее и выполняла даже сверх нормы, пока однажды не случилось ужасное. Подавая в захватывающий элемент станка очередную железную порцию, она отвлеклась на людей, проходящих по улице, и рукав, слегка приспущенный, стало засасывать в станок вместе с рукой. Пальцы с кистью на глазах обезумевшей девушки превратились в кровавое месиво. Уже стало засасывать руку и дальше, но подбежали другие рабочие и остановили механизм. И все же, остатки кисти ампутировали. Инвалидность. А через три дня бомба попала в дом номер 5 по Моховой. Нет более мужественной девушки во всем мире, чем Орлова Екатерина. Невозможно было найти слов, чтобы утешить ее. Бледная, рыдая от боли и бессилия она лежала на больничной койке, не имея возможности участвовать в разборе завала, не зная, что стало с ее родными. Жгучая боль пронзала все тело, пальцы, которых уже не было, болели как будто кто-то бил их, не переставая, молотком. Во сне она искала свою руку, но находила лишь забинтованный обрубок. Либо на нервной почве, либо от недостатка должного медицинского ухода, но шов не заживал и стала развиваться гангрена. Было принято решение отнять руку выше локтя. Снова эта мучительная боль, жар, температура, ночные метания по мокрой постели.
Однажды в больницу пришел Митька. Они впервые увиделись после обрушения дома и не узнали друг друга. Юноша четырнадцати лет выглядел стариком. Ранняя наследственная седина и горе сделали его полностью белым. Лицо посерело, детская улыбка, которая не сходила раньше с его веселого лица, исчезла навсегда. Даже глаза как будто выцвели.
- Митька?! - воскликнула Катя, сдерживая подкатывающий к горлу ком.
Она не сразу узнала мальчика. Девушку тоже было не узнать. Темные синяки под глазами, осунувшееся лицо, растрепанные грязные волосы, культяпка руки, обмотанная кровавой повязкой. Она лежала на постели, целая рука ерзала по одеялу, словно искала что-то. Синие мальчишечьи глаза наполнились слезами, Митя бросился к постели и зарыдал. Завыл. Несколько дней он не ел вообще, не разговаривал ни с кем, поэтому горло, непривыкшее, к слову, издавало жуткие звуки. Катя прижимала к себе кудрявую голову целой рукой, она ласкала его, гладила, целовала, и их рыдания слышались на весь больничный коридор, давно к такому привыкший.
Через три недели Орлову Катерину отпустили домой. Митя больше не приходил к ней, и более всего ей хотелось найти его. Так как идти им обоим было особо некуда, то встретились они в развалинах 5 дома, вернее, в его уцелевшей половине, которую когда-то занимали Николаевы и Агафья Матвеевна. Они стали жить вдвоем. Катя вернулась на завод, ее поставили на тот же станок, который отнял у нее руку. Его даже не отмыли от запекшейся крови. Было попросту некогда и некому сделать это, все рабочие валились с ног после каждой смены. Те самые рекорды, о которых потом вспомнят историки, давались очень большой кровью. Каждая женщина у станка ждала мужа, брата, сына с войны. Каждая женщина заслуживала хорошей жизни уже от того, что страдала.
Еще месяц они жили вдвоем в разбитом доме, пока одна за одной не принесли две похоронки. Остались две сиротливые одиночки, без родни, без будущего, без счастья, с грузом бомбежек и непрерывного горя. Митька, чувствуя, что на нем одном лежит ответственность за их импровизированную семью, не мог спокойно сидеть в разбитом доме. Три раза он ходил в военкомат, и три раза ему отказывали. Разумеется, он был слишком юн для фронта, хотя и выглядел старше. Тогда Митя пошел на хитрость, хотя это было не в новинку: все его друзья ровесники, оставшиеся сиротами, как и он, так или иначе, убежали на фронт. Кто просто увязался с эшелоном, кто приписал возраст, мальчишки импровизировали и ухитрялись сбежать туда. Туда, откуда летели самолеты, откуда приходили похоронки, куда уходили безвозвратно родные. Однажды, явившись в четвертый раз в военкомат, поздоровавшись с уже знакомыми лицами, он уверенно и четко заявил, что ему 19 лет и был направлен в свой полк. Весь его багаж состоял из сменного белья и двух снимков: семьи Николаевых в полном составе и выпускная Катина фотокарточка с корявой надписью на обороте: "Митька, все будет хорошо! До встречи. С любовью, Катя Орлова". Поезд отходил 22 апреля в 6:30 утра, встав рано, Митя позволил себе понежиться в постели. Катя на кухне уже кипятила воду для чая, скудно позавтракав, ребята вышли на улицу. Весенний ветер пробирал до костей, Катя беззвучно плакала, Митя сжал зубы и старался не смотреть на лицо девушки. Они обнялись, и Митя пошел к вокзалу. Возле поворота он обернулся, девушка ещё стояла, они помахали друг другу и, так резко вдруг ставший взрослым юноша, скрылся за углом. Кто скажет им хоть слово ободрения? Кто скажет им, встретятся ли они еще когда-нибудь? Кто скажет им, сколько должен пережить еще русский народ?
А Катюша ещё долго стояла перед наполовину разрушенным пятым домом по Моховой, безжизненный рукав болтался плетью вдоль туловища, наскоро заплетенная длинная коса заканчивалась посеревшей лентой, короткая челка развивалась от ветра, а по розовым от утренней прохлады щекам текли горячие слезы.