(1892 – 1941)
Творчество М. Цветаевой не укладывается в рамки одного какого-либо течения в поэзии начала ХХ века. Жизнь ни в чем ее не щадила: эмиграция и возвращение в СССР, смерть близких, множество предательств и разлук, бедность. Она не пыталась избежать этих испытаний, делала их источником своего творчества. Цветаева, прежде всего, поэт.
Подобно символистам, она создает миф из собственной жизни. Как акмеисты, она черпает силу в памяти великого искусства. Подобно футуристам, Цветаева предельно насыщает семантикой звуковую ткань своего прерывистого, неровного стиха. Сам же поэтический характер Цветаевой – её собственный характер, уникальный, ни на кого не похожий.
Ранние стихи Цветаевой сближает с символизмом ощущение ломки и динамизма эпохи: мотивы ветра, бури, мятежа; антимещанский пафос, “безбытность”:
Рук люблю Целовать, и люблю Имена раздавать, И еще – раскрывать Двери!
– Настежь – в темную ночь!
1916
или:
Июльский ветер мне метет – путь, И где-то музыка в окне – чуть. Ах, нынче ветру до зари – дуть.
Сквозь стенки тонкие груди – в грудь.
1916
Но если символисты представляли движущийся, стихийный мир как бесконечный и устремлялись за пределы реального в тот идеальный мир, где хаос сменяется гармонией, то Цветаева – предельно земная. Сравним одну деталь. Если герой “Стихов о Прекрасной Даме” Блока входит “в темные храмы”, где “мерцают” лампады, преклоняет колени, “в молчании” ждет Прекрасной Дамы, то храмы в “Стихах о Москве” Цветаевой горят куполами, златоглавые, солнцем залиты. Краски – яркие, радостные, а вокруг – многолюдье. Храм воспринят не с мистической точки зрения, а с чисто эстетической:
Червонные возблещут купола, Бессонные взгремят колокола,
Ина тебя с багряных облаков Уронит Богородица покров,
И встанешь ты, исполнен дивных сил…
–Ты не раскаешься, что ты меня любил.
1916
Лирическая героиня Цветаевой – плоть от плоти этого, земного мира. Ей и после смерти хочется остаться земной (“Я слишком сама любила / Смеяться, когда нельзя, / И кровь приливала к коже, / И кудри мои вились… / Я тоже была, прохожий! / Прохожий, остановись!”). Ей и невещественное хочется сделать осязаемым, чувственно-конкретным, например имя:
Анна Ахматова
Это имя – огромный вздох;
Блок
Имя твое – птица в руке, Имя твое – льдинка на языке
Одно-единственное движение губ. Имя твоё – пять букв,
Мячик, пойманный на лету, Серебряный бубенец во рту;
Марина
Но имя Бог мне иное дал: Морское оно, морское!
Однако земной характер мироощущения Цветаевой вовсе не означает его заземленности. Напротив, стержень ее лирического характера – романтическая страсть, атмосфера душевного горения, вихревая исступленность и, главное, своеволие. И. Эренбург писал: “Марина Цветаева совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, пиетет перед гармонией и любовь к душевному косноязычию, предельную гордость и предельную простоту. Её жизнь была клубком прозрений и ошибок”.
В стихах Ахматовой о любви голос звучит сдержанно, камерно; голос Цветаевой – звонкий и громкий, чувство дано не в подтексте, а всегда открыто названо, всегда максимально: “безудержная нежность и слишком гордый вид”. Ее любимые герои – Стенька Разин, Кармен, “генералы двенадцатого года”. И если Ахматова в стихотворении о Пушкине “лелеет еще слышный шелест шагов” поэта, то Пушкин Цветаевой – “африканский самовол”:
Бич жандармов, бог студентов, Желчь мужей, услада жен, Пушкин – в роли монумента? Гостя каменного? – он,
Скалозубый, нагловзорый Пушкин – в роли Командора?
Критик – ноя, нытик – вторя: “Где же пушкинское (взрыд) Чувство меры?” Чувство моря Позабыли – о гранит
Бьющегося?..
1931
Образ гиперболичен и заострен; интонация – ораторская: обилие вопросов и восклицаний; спор, полемика с теми, кто хотел бы “усреднить” Пушкина – “самого вольного, самого крайнего”; неполные синтаксические конструкции, переносы, энергичная мужская рифма, аллитерации. Очень велика нагрузка на отдельное слово, поэтому Цветаева использует словоразделы – тире (потом у Маяковского слово будет выноситься в отдельную строку). Сближаются по сходству звучания контрастные по содержанию слова (“меры” – “моря”). Страстность лирического переживания выражается в предельной насыщенности стиховой ткани.
Вместе с тем “вихревое”, “громкое” начало сопряжено в поэзии Цветаевой с трагическим ощущением одиночества. Так, стихам о Москве придает лирическую окрашенность мысль о том, что Москва была отвергнута Петром (“Над городом, отвергнутым Петром, перекатился колокольный гром”). Эту деталь вносит она и в стихи, посвященные Блоку:
И проходишь ты над своей Невой
…………………………………………
Но моя река да с твоей рекой; Но моя рука – да с твоей рукой
Не сойдутся, Радость моя, доколь – Не догонит заря – зари.
1916
Чувство одиночества и своей ненужности выражено в одном из ранних стихотворений:
Вы, идущие мимо меня К не моим и сомнительным чарам,–
Если б знали вы, сколько огня, Сколько жизни, растраченной даром.
И какой героический пыл На случайную тень и на шорох… И как сердце мне испепелил
Этот даром истраченный порох.
1913
Звучат в стихотворениях мотивы смерти, горечи, разлуки. В громкости, с которой Цветаева заявляет о своей силе, своенравии, есть некоторый вызов, может быть, самозащита. Позднее Цветаева определит свой поэтический характер как сочетание “гордости и робости”. Задушевно и грустно звучат цветаевские романсы: “В огромном городе моем – ночь…”, “Мне нравится, что вы больны не мной…”, “Вот опять окно, где опять не спят…” и др.
Стремлением преодолеть одиночество продиктовано обращение героини стихотворений М. Цветаевой к людям прошлого (“Генералы двенадцатого года”, “Бабушке”) и настоящего (стихи дочери, сыну, поэтам-современникам), к образам искусства (Федра, Кармен). Мощные культурные пласты стоят за использованием традиционных поэтических приемов, например кольцовского дольника: ср. “Не шуми ты, рожь, / спелым колосом” (Кольцов) и “Исхожу пешком / – молодым шажком” (Цветаева) или образов-эмблем (море, рябина, зеркало, лебедь и др.). Образы-эмблемы более конкретны, чем образы символы, значение их устойчиво в рамках определенной культуры и легко прочитывается. Эмблематичность образов, наряду с установкой на устную, ораторскую интонацию, – характерная черта поэтики барокко (и не случайно Державин был одним из любимых поэтов М. Цветаевой). В результате поэзия Цветаевой при всей ее музыкальности и лиризме обретает свойство некоторой монументальности.
Говоря о творчестве М. Цветаевой – таком откровенно лиричном, – нельзя путать быт и поэзию. В ранний период творчества проблемы быта еще нет: счастливое детство (“Ты дал мне детство – лучше сказки”, – благодарит она Бога в стихотворении “Молитва”), юность – с интересными друзьями, влюбленностью, погруженностью в атмосферу поэзии.
Проблема быта возникла, когда началась “лютая юдоль” эмиграции (1922). Дочь Ариадна пишет: “Мама дважды сломала свою жизнь из-за отца. Первый раз –когда уехала с ним из России, второй – когда за ним же вернулась”. Цветаева непрактична, непонята даже близкими. И. Бродский пишет об ее “философии дискомфорта”, о трагедийности её мироощущения .
Исследователи в качестве основной в творчестве Цветаевой выделяют тему смерти.
Все это так. Но как поэт, Цветаева именно в 1920–1930-е годы работала много и увлеченно. Все, что она не могла реализовать в быту, она несла в стихи и тем себя реализовывала и утверждала. С житейской точки зрения ее судьба трагична. Но как поэт она не сломлена: “стихи быт переломали и отбросили”, – утверждала Цветаева.
Золото моих волос
Тихо переходит в седость.
– Не жалейте! Все сбылось,
Всё в груди слилось и – спелось.
Спелось – как вся даль слилась
В стонущей трубе окрайны.
Господи! Душа сбылась,
– Умысел твой самый тайный…
Цветаевская концепция человека оптимистична, так как она берет человека не таким, каким создал его житейский, социальный, исторический быт, а таким, каким его замыслил Бог (его “тайный умысел”). Цветаева открывает и в себе, и в поэтах-современниках, и в героях своих стихов некие лучшие возможности, созидательную энергию, “тайный жар” души.
Даже в стихах о смерти она сохраняет жизненный максимализм.
Знаю, умру на заре!
На которой из двух,
Вместе с которой из двух – не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
Пляшущим шагом прошла по земле!
–Неба дочь! С полным передником роз!
– Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре!
Ястребиную ночь
Бог не пошлет на мою лебединую душу!
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванулась за последним приветом.
Прорезь зари – и ответной улыбки прорез…
– Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
1920
“Тайный жар” души человека накаляет его любовь до страсти. Нередко это любовь грешная, но ее оправдание – в животворной энергии. Такая концепция любви пройдет через все творчество Цветаевой, от ранних стихов (“В гибельном фолианте…”, 1915) до произведений 1920-х годов (“Час души”, “Раковина”, “Магдалина”, “Поэма горы”).
Офелия в защиту королевы
Принц Гамлет! Довольно червивую залежь Тревожить…На розы взгляни!
Подумай о той, что – единого дня лишь – Считает последние дни.
Принц Гамлет! Довольно царицыны недра Порочить…
Не девственным – суд Над страстью.
Тяжеле виновная – Федра: О ней и поныне поют.
И будут! – А Вы с Вашей примесью мела
И тлена… С костями злословь,
Принц Гамлет! Не Вашего разума дело Судить воспаленную кровь.
Но если… Тогда берегитесь!… Сквозь плиты – Ввысь – в опочивальню – и всласть!
Своей королеве встаю на защиту Я, Ваша бессмертная страсть.
1923
Вл. Орлов называет главной чертой поэзии М. Цветаевой
– “сильный и звонкий голос”1. Героиня Цветаевой – женщина с “гордым видом” и “бродячим нравом”, носительница “страстной судьбы”, которой все нипочем. Она выражает дух бунтарства, непокорности, готовности к самосжиганию, свойственные русскому национальному характеру.
Поэзия М. Цветаевой выражает принципиально новую ценностную ориентацию человека в мире – ощущение себя абсолютно свободной личностью (что было свойственно также и раннему Маяковскому). Лирическая героиня цветаевской поэзии не борется за обретение свободного самосознания, а владеет им. Раскованный, непосредственный и свободный от канонов и шаблонов человек как центр поэтического мира Цветаевой наиболее полно реализуется в возрожденной романтической традиции.
Цветаева – поэт мысли. Она углубляется в слово, в его звуковой и мифологический состав, чтобы за значением найти тайный смысл, “умысел”. М. Гаспаров обращает внимание на стихотворение 1925 года
Рас–стояние: версты, мили… Нас рас–ставили, рас–садили.
……………………………………………)
Нас рас–клеили, рас–паяли, В две руки раз–вели, рас–пяв… Рас–слоили… Стена да ров. Рас–селили нас, как орлов… –где “героем” стихотворения становится уже не слово, не корень, а приставка. Слова сближаются не только по смыслу, но и по звуку, и этот звук подсказывает некий общий мерцающий смысл, в который вслушивается поэт. Нередко мысль сжимается до одного слова, смысл которого развивается не динамически, а статично, через уточнения, через нанизывание ассоциаций. Так, в стихотворении “Глаза” (1920):
Два зарева! – нет, зеркала! Нет, два недруга!
Два серафических жезла, Два черных круга… –
цепь метафор может обрываться на полустрочке, ибо настоящего выражения все равно не найти.
Именно словом поверяется у Цветаевой тема: созвучность слов становится ругательством истинного соответствия вещей и понятий в мире, как он был задуман Богом и искажен человеком.