Я оглядываю потемневший от времени и непогоды сруб, толстые, грубо сколоченные ставни на окнах, замшелую крышу с покосившейся трубой. Лапы старых елей нависают над ней сумрачным шатром. Сюда не ведет ни одна дорога, добраться можно только просеками через густой лес, ведь в этот глухой угол заповедных брянских лесов мало кто заглядывает.
С заржавевшим замком приходится повозиться, но вот, наконец, я открываю дверь, и Дик, едва не сбив меня с ног, врывается внутрь. В сторожке стоит прохладный сумрак, пронизанный узкими лучами, пробивающимися между неплотно пригнанных досок ставень. В ноздри бьет запах сырости, смешанный с запахами смолы и полыни. Родной, привычный запах – запах моего дома.
Тут ничего не изменилось со времени моего последнего визита. Единственная комната в доме заставлена старой мебелью и всякой рухлядью. Стол у окна, кресло, несколько стульев, камин, коробки и ящики у стен. Да еще огромная двуспальная кровать, невесть как попавшая сюда, застеленная темным покрывалом. На полу вместо ковра - изрядно облезлая медвежья шкура, которую, разумеется, немедленно оккупировал Дик. Все-таки старичок он уже у меня. Раньше бы носился вокруг сторожки, а сейчас все больше и больше любит полежать, подремать. Я расставил по местам привезенные с собою припасы и последовал примеру Дика, растянувшись на кровати прямо поверх покрывала. Да и не заметил, как крепко заснул, провалившись в глубокий сон безо всяких сновидений.
Вызов от деда по радио в семь утра, мягко говоря, застал меня врасплох. Нет, конечно, я уже успел встать, и даже сбегал ополоснуться к запруде, а за секунду до вызова предвкушал утренний кофе с сухариками, но категорическое требование немедленно возвращаться в лесничество было само по себе странным. Что у них там могло случиться?
Пришлось гасить плитку, в темпе хватать ружье и патронташ, высвистывать Дика, который успел умотать в лес на самостоятельный промысел, прыгать за руль и быстро, насколько позволяла разбитая просека, мчаться в лесничество.
Въехав во двор, я был крайне изумлен количеством машин. Тут и Волга председателя совхоза Дмитрия Ивановича, и Газик Митрофаныча – лесничего из соседнего района, и милицейский Уазик, и мотоцикл участкового… Да что же такое должно было случиться, чтобы все эти в высшей степени занятые люди ни свет, ни заря дружно примчались к деду? Неужели убийство, или еще что похуже?
Я заглушил мотор и выскочил из кабины. На поленнице возле забора дружно клевали носом Петро Кищенко, личный водитель Дмитрия Ивановича, и незнакомый мне молоденький сержант милиции.
- Здорово, Петро, - крикнул я, - Что случилось-то?
- Сам не знаю, - Петро протяжно зевнул, - Меня Иваныч поднял и велел ехать сюда, так ничего и не объяснил толком.
Я махнул рукой и взбежал на крыльцо. В большой комнате никого не было, но с задней веранды раздавались голоса. Туда я и направился.
Вокруг большого стола, за которым мы так любили чаевничать, сейчас собралась большая толпа, включая районного начальника УВД и его зама. Все покосились на вошедшего меня, коротко кивнули в знак приветствия и снова уткнулись в разложенную на столе большую карту района.
Я аккуратно протиснулся между дедом и Дмитрием Ивановичем и стал внимательно слушать Митрофаныча:
- Я сначала не предал этим слухам внимания, мало ли чего бабам привидится. Однако сегодняшнее происшествие ну никак нельзя списать на бабий страх или последствия злоупотребления самогоном. Виталик в высшей степени ответственный работник, не пьет и не курит. К тому же я сам видел машину и следы.