В произведении «Шум и ярость» Уильяма Фолкнера психология людей с особенностями раскрывается особым способом - через прямую речь и от первого лица. Фолкнер взял за основу произведения цитату Шекспира «Жизнь - это рассказ от лица идиота, наполненный шумом и яростью и не значащий ничего».
В произведении часть повествования ведется от лица идиота (в медицинском смысле) - Бенджи Компсона, который, будучи взрослым, остается на уровне восьмилетнего ребенка с тяжелым заболеванием. Он почти не говорит, очень тяжело воспринимает яркий свет, громкие звуки, изменения в установленном распорядке. Весь его рассказ является «потоком сознания», построенном на интенциях ощущений, а рассказывает Бенджи о своей семье, которая медленно вырождается. По этой причине уже взрослеющим (на протяжении романа) Бенджи никто не занимается, он не получает образования, а присматривает за ним только чернокожая служанка Дилси (действие происходит на американском Юге в начале 20 века). Проблема Бенджи с коммуникацией, со структурированием мысли никак не решается - до него просто никому нет дела. Бенджи замыкается в себе, когда его родная сестра уходит из семьи и теряет возможность видеться с ним, а один из его братьев кончает жизнь самоубийством в связи с глубочайшей депрессией. К концу романа он уже почти не говорит, и только слышится его идиотический рев («шум и ярость»), когда извозчик везет его домой по неправильному маршруту.
В целом это отражает отсутствие всякой парадигмы философии образования у американских южан в начале века, и психоаналитические школы появятся гораздо позднее. Вероятно, Бенджи с окончательным угасанием семьи Компсонов (которое неизбежно) и со смертью Дилси останется в психиатрической лечебнице навсегда, до самой своей смерти, так и не найдя выхода из своего внутреннего мира. Но, возможно, ему лучше оставаться там - в реальном мире его принимают за кретина, с ним никто не считается, и для своей семьи он давно превратился в некое подобие человеческого животного, за которым нужно ухаживать, но ничего кроме этого нет необходимости делать. В этом отражается отношение к детям с особенностями (и к взрослым, которые остались на том же уровне) - это отношение страха, глубокого непонимания. Идиот - это Другой Юнга и Лакана, нечто, что напоминает человеку его самого, но мыслящее иначе в самом основании его мышления. Коммуникация здесь невозможна, и медицинский идиот в книге превращается в аутиста. Бенджи уже не хочет, не желает выходить из своего замкнутого пространства, хотя, судя по ткани повествования, он может рождать мысли, он неглуп в физическом смысле. В наше время Бенджи возможно было бы вылечить, так как и психология, и философия перестали зацикливаться на Другости людей с особенностями, а индивидуализация мысли зашла столь далеко, что каждый человек уже может считать самого себя Иным. Каждый находится в ловушке своих мыслей, в витгенштейнианских границах языка, определяющих границы мира. Современная философия посчитала бы Бенджи захваченным (в концептуальном смысле Хайдеггера) своим способом мышления своим оригинальным стилем. Его язык - это язык битников, это способ построения письма Гинзберга и Берроуза, в этом нет ничего инакового и ничего ужасного. В этом разрыве двух реальностей (фолкнеровской и нашей) можно углядеть тот большой путь, который психология и философия образования прошли до их нынешнего состояния.