Автор Генри В. (гл.22)
Женька, как всегда, стараясь идти последним во время передвижений отряда, почти замыкал сейчас их тихое шествие по ночному лесу. Сзади, отставая на несколько шагов, шли лишь два немца, которые о чем-то негромко переговаривались, донося до Женьки свои гортанные и рыкающие голоса.
Они были одеты в какие-то пятнистые зелено-коричневые комбинезоны, почти сливавшиеся с окружающим ландшафтом, на головы их были натянуты тёмные вязаные шапки, за плечами у них болтались большие рюкзаки и Женьке, несколько раз обернувшемуся на них, сразу в его воображении дорисовались недостающие детали. Им явно не хватало «шмайсеров»- автоматов с длинными прямыми магазинами- с которыми ходили фашисты. Женька, как наяву, представил это оружие, торчащее в руках этих немцев, вместе с фонарями, которыми они сейчас на ходу размахивали.
У него в голове всплыла расхожая фраза, которую они с ребятами во дворе и в школе вспоминали, перед какими-нибудь предстоящими трудностями: «А представь, как-будто Война!».
И вот ведут их по незнакомому вражескому лесу, и они, допустим, в плену… «А, что?— спросил сам у себя Женька.— А Марат Казей или там Володя Дубинин, или Лёня Голиков? Они же все в свои двенадцать лет уже воевали! По-настоящему. И каждый из них, и ещё очень много ребят, сверстников Женьки, оказавшихся тогда лицом к лицу с настоящей опасностью, смогли перебороть свой страх, не сдались, а многим из них не суждено было дожить до шестнадцати…»
Женька представил себя в тех предлагаемых обстоятельствах, и не на шутку стал серьезным. Он сразу стал смотреть на передвижение своего отряда по-другому. Он рисовал себе картины какого-нибудь партизанского сопротивления, боев, окружений и побед, о которых так много говорили, все эти дедушки-ветераны, так часто приходящие к ним в класс на встречи.
Или показывали часто в фильмах про войну, которые они всей семьёй смотрели по черно-белому старенькому телевизору. Женька по самую макушку погрузился в этот очаг борьбы и подвига, пока громкий шёпот Катрин не выдернул его из этого черно-белого мира…
— А теперь…— опять вернулась к своим паузам Катрин,— Вам предстоит пройти о-о-очень серьезное испытание!
Она прижала свой палец к губам, обозначая, что вот теперь, все серьезно. Ее фигура и лицо были подсвечены сильными лучами фонарей, направленных на неё двумя сопровождающими их немцами, шедших во главе их колонны, перед Катрин и Виктором Андреевичем.
Все подтянулись к Катрин поближе, сбиваясь в плотную кучку, в которой взволнованные детские лица, освещала лишь яркая луна.
— Впереди у нас начинается «тропа страха» или «маршрут смелых», кому, как больше нравится.— Катрин остановилась, немножко покашляла, в наступившей гробовой тишине, и, сглотнув, важно продолжила,— Нужно…по-од-но-му!...Пройти по этой тропе, на которой вас ждут различные испытания, на смелость!... длина которой пятьсот метров…— она остановила взгляд на Женьке и чуть приподняла одну бровь,— Делать круг по этой тропе, и выходить…во-о-н, там, между тех деревьев.
Катрин повела рукой в сторону, в которую уже скользили лучи двух фонарей, и остановила её, на невидимом ранее интервале в ряду темных стволов.
— А что там, на этой тропе!?— прижав все ногти к губам и вжавшая голову в плечи, спросила выпучив глаза Наташка.
— А можно вдвоём, ну пожалуйста!— заскулили в один голос Галя и Надя.
— Да-да, давайте чтобы по двое можно было!
— А кто один пройдёт- тому что?
— А там очень страшно?
— А фонарик дадите?
— А палку можно с собой взять?
— А мальчикам можно тоже вдвоём?— последним выдавил из себя Коля и прохлопав в темноте своими пушистыми ресницами, робко добавил,— Или нельзя?
— Так всё!— поставила точку в обсуждениях Катрин.— Пока Мартин и Олаф пройти по маршрут и всё-всё проверить…они нам дадут сигнал, я, ферштейн?— она сопроводила взглядом уходящих в темноту двух из четырех сопровождавших их немцев, и кажется подмигнула им.
— У вас есть возможность решить, кто с кем пойти, кто будет один и кто за кем идти. Да? Ферштейн?
— Я пойду первым!— резво вытянул вверх руку Виктор Андреевич, которой, он за пять минут до этого держался за руку с Катрин. Женька увидел это, когда те шли впереди и луч фонаря скользнул по ним. А когда все остановились и взрослые развернулись лицами к ребятам, он заметил, как Катрин, сжимая губы и стараясь не улыбаться, смотря на ребят, с усилием удерживала ладонь Виктора Андреевича в своей руке, а он пытался свою освободить, перебирая пальцами, и тоже не отрывая взгляда от своих пионеров. Ему надо было её освободить, пока никто не заметил. А она не хотела. Она, то ли играла, понимая, как его можно смутить перед серьезными лицами своих подчиненных, то ли ей, и в самом деле, было страшно здесь без него остаться…
— О-о! Натюрлихь! Конечно! Кто бы сомневается?!— протянула Катрин и сложила руки на груди.— Ждать сигнал, товарищ командир!— и уже ребятам,— Вы уже знать – кто с кем и как идти?
— Я пойду вторым! Один!— поднял руку Женька, в наступившей, после шипящих переговоров, тишине.
— Отлично, Женья! Кто следующий?— вопросительно окинула ребят Катрин.
— Мы потом!— вскинул руку Валерка, кладя на Колино плечо вторую.
— А можно с вами?— распахнула глаза Марина, почему-то глядя на Катрин.
Та была строга:
— Найн! Нет! Можно два! Три- нет!
— Виталька, тогда я с тобой!—поставила она перед фактом Виталика, который хотел пойти один, но понял, что теперь не получится.
— Только мы перед вами, ладно?!— жалостливо обратилась к Виталику Наташка, стоящая в обнимку с Олей, которая стояла расправив грудь и готовая к любым испытаниям.
— Мы последними не пойдём!— в один голос зашипели Надя с Галей, которая даже глухо топнула ногой.
— Слушай мою команду!— решил пресечь, начинающийся гвалт, Виктор Андреевич. Он нежно, но неминуемо, слегка отодвинул в сторонку Катрин, занял место посреди тропы и встал напротив своего отряда.
— Так! Через пять минут, после того, как я уйду- пойдёт Женька. Катрин засекает по часам. Ясно?!— он снял с левой руки свои часы и протянул их Катрин, которая приоткрыла рот, но ничего не сказала и молча взяла их.
Затем командир придал голосу еще большую твердость и чётко продолжил.— Потом Марина с Виталием. Так… За ними Наташа с Ольгой, следом Галя и Надя, а завершают Валера с Колей. Всё! Если там пятьсот метров и двигаться в темпе чуть выше среднего, то как раз получается пять минут на маршрут. Всем все понятно?
Ребята энергично закивали.
— Прекрасно! Ждём сигнала.— подытожил Виктор Андреевич и наконец посмотрел на стоящую рядом Катрин, которая пару раз порхнула своими ресницами, закрыла глаза и легонько кивнула головой.
Во время всей этой подготовки и разбивания на пары, ребята не заметили, что ещё двое сопровождавших их немцев, которые шли сзади, куда-то незаметно испарились, оставив их отряд наедине с этой темной и загадочной тишиной.
Вдруг, где-то в темноте леса раздался выстрел, тут же вызывая вслед за собой визг большинства девчонок. А через пару мгновений над деревьями полыхнула алая ракетница, розовым светом освещая испуганные лица ребят, поднялась высоко, на мгновение зависла в своей высшей точке и стала падать, постепенно затухая и становясь невидимой.
— Всё! Я пошёл. Женька следующий.— сказал Виктор Андреевич и постепенно удаляясь, растворился в темноте леса.
В наступившей тишине, пару минут были слышны лишь переливы далёких птиц, откуда-то снизу донёсся стрекот сверчков или кузнечиков, но отчетливей всего Женька сейчас стал слышать тиканье часов в руках Катрины.
И тут все услышали в темноте какое-то уханье, вслед за которым сразу раздалось короткое, заглушенное приличным расстоянием «ой!» Виктора Андреевича, за которым последовало явно что-то неприличное. И опять тишина.
К птицам, сверчкам и часам добавился ещё один звук- удары Женькиного сердца, которые он все отчетливей слышал в своих ушах.
— Женья, приготовься! Драйзихь секунд.— шёпотом сказала Катрин и положила руку ему на плечо.
— Ой, мамочки! Я не пойду!— заскулила за Женькиной спиной Наташка.— Женька, ты что правда один пойдёшь? Ты что не боишься?
— Да что тут такого? Подумаешь…— пользуясь темнотой, в которой не было видно, как дрожат его руки и коленки, почти бодро проговорил Женька и замолк, чтоб не застучать случайно зубами.
— Время! Ди цайт!— хлопнула по его плечу Катрин и подставила под свет луны часы, чтобы получше рассмотреть стрелки.— Комм шуун! Давай!
Женька на деревянных ногах сделал несколько шагов, оказываясь в практически полной темноте. Луну стали закрывать деревья. Слух обострился. Он услышал доносящийся сзади шёпот ребят, а потом различил Наташкин голос, которая, кажется первая услышала и увидела Виктора Андреевича и всем об этом сообщила и поприветствовала вернувшегося командира.
«Значит можно смело идти вперёд!»— поддержал себя Женька и шаг его стал тверже.
Попав в этот совершенно незнакомый мир, в котором твоё зрение перестаёт быть главным, постепенно уступая первенство слуху, Женька непроизвольно расфокусировал взгляд, бросая его куда-то вперёд, в эту темноту, не пытаясь что-либо разглядеть, а пытаясь лишь различать более светлую полоску тропинки, а слух его, при этом, обострился настолько, что слышал каждый звук под ногами.
Пальцы и подушечки его ног, в этих старых мягких кедах, начали чувствовать каждый мелкий камешек, шишку и веточку, лежащих на тропе, и громко отдающих своим треском в Женькиных ушах. А ещё в них стучало сердце. Его не просто было слышно,- оно передавало вибрацию грудной клетке и Женьке казалось, что от него сейчас идёт не только шум, но и гул. Он остановился. «Вот теперь можно посмотреть назад»— подумал Женька и стал озираться. Зрение становилось лучше,- то ли, привыкая к темноте, то ли вокруг немного стало светлее, так как он стоял сейчас на небольшой полянке и из-за деревьев стал немного пробиваться лунный свет. Появились очертания деревьев, их тени; стало понятно, откуда и куда идёт тропинка. Вся полянка была заросшая невысоким кустарником и какой-то высокой травой. И тут в этой тишине, один куст сильно зашевелился, зашуршал листвой и вдруг остановился, не успевая заглушить негромкое быстрое эхо от Женькиного «оой!». И тишина.
Женька дёрнулся вперёд и оставляя сзади, вновь начавшие шуметь заросли, затопал по тропинке. Прижав уши и локти, прошагав короткими шагами, в среднем темпе до края полянки, он стал уходить левее,- туда заворачивала тропа. Совсем рядом, на обочине, в полной темноте и не подавая никаких признаков шевеления, раздался громкий и глухой крик! Женька, вытянув шею и выпучив глаза, по большой дуге обошёл эпицентр этого вопля, хрустя уже, как лось, сухими ветками на другой обочине. Кажется ещё чуть-чуть и Женька бы стартанул не разбирая дороги, ориентируясь только на топот собственных ног, шлепающих по утрамбованной земле. Но он опять остановился. Грудь его ходила ходуном, раздутые ноздри шумно гоняли туда-сюда воздух. Сердце колошматилось в груди.
«Да там же могут быть только те немцы, которые их сопровождали, а потом куда-то делись. Они сидят сейчас там под кустами и пугают его своими движениями и криками. Их было четверо- значит осталось ещё два каких-нибудь испытания.»— здраво рассуждала одна половина сознания.
А во второй половине сейчас все отчетливей созревало что-то не совсем здравое, говорящее о том, что в этой темноте, могут быть и другие страхи. Настоящие. О которых может быть те немцы и сами не догадываются. Немцы этим страхам не нужны. Им нужен именно Женька, за ним Они пришли и сейчас поджидают его за тем деревом…
Как в тот раз.
Когда он не вытерпел больше сидеть один дома, в их квартире на пятом этаже. Родители были на даче. Обычно они к этому времени всегда уже возвращались, а тогда их все не было и не было. Уже «Спокойной ночи, малыши» сыграли свою колыбельную, уже погас, утих и остыл экран телевизора, уже густой вечер опускался за окнами, а мамин голос и тяжёлые шаги отца так и не поднимались по лестнице в их подъезде.
Женька нацепил на шею резинку с ключом, кое-как завязал на ногах кеды, схватил свою легкую куртку и захлопнул за собой дверь.
Он шёл быстрым шагом по тёмным улицам в сторону их дачи, до которой было четыре километра. Дорога сначала шла знакомыми дворами, переходя в уже менее знакомые окраины и, выйдя из города, погрузила его в незнакомые в этом освещении тихие низкие улицы, и потом уже вела Женьку по каким-то полудиким местам, которые при свете дня совершенно такими не казались. Майские вечерние будни теплы и темны и малоголосы. Слева квакали лягушки, справа пели соловьи, а впереди пыльная безфонарная дорога, уходила в темноту, огибая холм, с раскинутыми по нему дачными домиками. Их дача была почти на самом верху этого крутого холма, нужно было постараться туда вскарабкаться по щебеночной дорожке и не запыхаться при этом. Женька взбирался вверх, нервы его были на приделе. Он изначально выбрал тот маршрут по которому они всегда ходили на дачу, но для обратной дороги могли быть два пути и на развилке, тогда, когда нужно было выбирать, он свернул на тот, по которому они всегда возвращались с мамой, идя с дачи вдвоём. Днём. Потому что в темноте они вдвоём никогда не ходили и тот другой маршрут был короче, но шёл через почти глухую деревню, которую мама очень не любила. У неё что-то было с этим связано, но она никогда об этом не рассказывала. Каждый раз уводя тему в сторону.
И вот уже почти дойдя до последнего поворота, понимая, что за ним, увидев- или нет- свет в их маленьком домике, сразу будет понятно- заработались его родители допоздна или ему срочно нужно будет придумывать другие варианты.
Света не было. Он, уже понимая, что это бессмысленно, все-таки подошёл к даче, убедился в висящих замках и сразу понял, что не знает что делать дальше. Ряд дач, за полупрозрачными заборчиками, в котором был их домик, был последним и примыкал вплотную к очень густому лесу, растущему на резко уходящей вверх горке. Женька встал тогда лицом к этой темной стене леса, из которого доносились свисты, трели птиц и какие-то шорохи, и только теперь испугался. До этого ему просто не было дела до страха. Он шёл вперёд, думая только о том, как он будет их ругать, своих родителей, за то что не думают о том, как себя в этот момент чувствует их сын. О чем он думает? Чего боится? Как переживает? Понимают ли они, каково для ребёнка остаться один на один со своими страхами за них. За маму…
…Именно на этом самом месте на котором тогда стоял Женька и смотрел в тёмный лес, спустя несколько лет, пройдя через этот лес, выйдут к их даче два, сбежавших из расположенной неподалёку военной части, солдата, и, гонимые какими-то непонятными мыслями, нападут на его мать, собирающуюся уже домой, и покалечат на всю оставшуюся жизнь её тело и душу, проткнув ее горло, подвернувшимся садовым ножом…
…Но тогда Женька, словно почувствовав исходящий от того леса страх, сдернулся с места и побежал в обратный путь. Не помня как, он прибежал тогда домой, где, конечно, уже были родители, которые прошли другой дорогой и разминулись с ним и уже по-быстрому готовили себе какой-то нехитрый ужин. Женька ничего им тогда не сказал. Он умылся и тихо лёг спать, надолго сохранив внутри тот свой страх, в том, казалось, бесконечном одиноком беге…
И вот сейчас, стоя в этом лесу на другом конце света, Женька вспомнил тот свой ночной забег, то ли куда-то, то ли от чего-то. Он вспомнил, как он тогда боялся и чего. Он боялся остаться один.
И все эти люди в пятнистой одежде, которые притаились сейчас под каким-нибудь кустом или за деревом, они не смогут его уже напугать. Это был ненастоящий страх, а лишь его подделка, по сравнению с тем, который он уже испытал…
Женька бодро зашагал по темной тропинке и когда он прошёл около ста метров, стоящий на обочине куст вдруг зашевелился, в темноте, прорисовываясь тёмной фигурой. Фигура повернула его сторону светлое пятно лица, стала издавать пугающие звуки. Женька сначала дёрнулся, но тут же, движимый какой-то силой, испуга или злости, сам стал рычать на эту фигуру в темноте и даже двинулся на неё задрав руки с растопыренными, словно когти зверя, пальцами. Женька увидел, как фигура отвернулась и резко присела, сливаясь с темнотой зелени и не издавая больше не звука.
Дальше Женька пошёл ещё бодрей и даже начал насвистывать мелодию из «Весёлых ребят», облизав перед этим пересохшие губы. Его свист был сухой и негромкий, больше напоминавший свистящее дыхание, с рваным ритмом вырывающееся из быстро засыхающих губ. Мелодия и слова звучали скорей внутри, чем снаружи, но это все-равно помогало. Это отгоняло страх, заглушало удары стрекочущего сердца и напоминало о хорошем и веселом. И тут Женька запел. Сначала тихонько заскулил себе под нос первый куплет, потом все громче стал подавать свой немного сиплый голос, а потом, что-то в себе окончательно переборов, запел почти в полный голос, слова из самого смешного фильма, который он много раз смотрел:
«Нам песня жить и любить помогает,
Она как друг и зовёт, и ведёт,
И тот кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадёт.»
Так и не повстречав больше никаких преград и ловушек на своём пути, Женька прошагал по этой, уже не кажущейся такой страшной тропе и не заметил, как вышел к тому месту, откуда уже стали просматриваться силуэты его друзей, подсвеченных повеселевшим лунным светом.
Женька услышал, как ему навстречу зазвучали приветствия и он не мог для себя не отметить, как ему приятны, проскакивающие в тех приветствиях нотки восхищения.
