Тетя Шура ближе к вечеру обычно чувствовала себя неважно. А тут ещё заморосил дождь, привычно заныла поясница, и в голове вылепился тяжёлый шар, который перекатывался из стороны в сторону при каждом движении. «Опять давление», – решила она. Выключила бубнящий с утра телевизор, отложила вязанье и прилегла на свой старенький диван.
«Вдох животом, потом грудью, задержать дыхание. Потом выдох, опять сначала животом. Задержать дыхание. Всё только носом. Минутку отдохнуть, расслабиться», - так учил её доктор, Валерий Петрович. Хороший доктор, терпеливый. Да, руки надо: одну - на грудь, другую - пониже.
Тишину комнаты нарушили неясные, отрывистые звуки голосов. «Ругаются где, что ли? Да это же у Маши, Марии Александровны, - догадалась тётя Шура. - Что делается-то! Кто же это так?»
Мария Александровна проживала в соседней квартире. Тётя Шура помнила её ещё тонкой темноглазой девочкой с тяжёлой пушистой косой. Она на год была младше её дочки Верки; всегда бойкая, приодетая, училась на отлично. Теперь она, как и Верка, уже бабушка, но не скажешь. И волосы ещё хороши и постройнела, как прошлым летом вышла на пенсию. Могла бы работать и работать, чего там, в Управе? Не на заводе же!
Года три назад Мария Александровна застала тётю Шуру, поднимающейся по лестнице - лифт тогда чинили, а колено опять прихватило не на шутку.
- Тётя Шура, что же Вы лечиться не ездите? Совсем не знаете своих прав ветерана! Каждому положена раз в год путевка в санаторий или пансионат. Вам же под восемьдесят?
Потом она где-то выбивала для своей соседки путёвку, хотя и у неё не просто получалось; надо было за год заявление писать.
Уже потеряв первоначальный пыл, Мария Александровна всё-таки довела дело до конца, и тётя Шура осенью поехала в пансионат на Истру. Погода хорошая стояла сухая, солнечная. Она даже пят’ок белых набрала, – когда-то была охотница. На ниточку нанизала, но на кухне не удалось где-нибудь посушить пристроить, и пришлось тогда грибки выбросить.
- Ах! Негодяй! - Различила вдруг тётя Шура машин голос. У неё гулко застучало сердце, и ноги сползли на пол.
- Господи! Что делать-то?
Тётя Шура знала, что Мария Александровна живёт давно одна. Правда, пару раз она видела её вместе с представительным мужчиной с профессорской бородкой. На артиста Меркурьева похож, подумала тогда тётя Шура. Вообще-то из старого кино ей больше нравился Николай Крючков и ещё Кадочников. Но и Меркурьев всегда снимался в душевных и весёлых картинах, сейчас таких не делают.
За стеной опять кто-то закричал, теперь уже грубым мужским голосом.
Тётя Шура вспомнила, как ещё молоденькими, в общежитии, они с девчонками подслушивали секреты соседок - соперниц: кто с кем ходит, о ком что думает. Она с трудом поднялась и, держась за стенку, проковыляла к серванту. Там стояла её самая ценная вещь: настоящая серебряная салатница, доставшаяся ей в наследство от бабушки. В общаге-то они пользовались кружкой. Тётя Шура вытащила из посудины кедровую шишку, какие-то пуговицы, квитанции, отвердевший брусок «Орбит», лежавший ещё с тех времен, когда у неё были свои зубы, а не как сейчас – на присосках, и, переведя дух, направилась к тому месту в стене, где была врезана розетка. По давнему опыту она знала, что слушать надо здесь. Тётя Шура вытащила вилку торшера, накрыла розетку чашей салатницы и приставила к ней ухо.
Сначала она услышала только неровный шум, как будто и за этой стенкой частил мелкий дождик. Потом мужской голос прямо в ухо крикнул:
- Сюка! Дрянь! Сталинский шлюха! Ты будешь отвечайт?
Послышались звонкие удары: «Бац, бац, бац!»
- Мерзавец, гестаповская морда! Фашист, фашист! – голос Машеньки.
Тётя Шура села на пол: «Немцы в городе! Маша же всякие документы знает, они её пытают, сволочи!»
- В полицию же надо, «02», нет, эти не справятся, а как в КГБ - то звонить? - Носилось в голове.
Она хотела вскочить и броситься к телефону, который стоял недалеко, на тумбочке. Но поясница так заломила, что на глазах у тёти Шуры навернулись слёзы. «Что же я? Помочь то не могу, старая!» - Она поднялась на колени и, плача, опять приставила свой аппарат к стене.
- Antworten! Где есть твой связной! Говорить! Я отдам тебья зольдатен нах коньюшня!
- Мразь! Подонок!
- Бац! Бац!
- Но сначала я тебья буду наказать сам!
- Животное! Скот! Ублюдок!
- Бац! Бац!
Некоторое время тётя Шура слышала какие-то скрипы и сопение, потом Маша спокойным голосом сказала:
- Ну, ладно, Аркадий, не переживай ты так, в другой раз получится.
- Маша, ты тоже, хоть бы глаза закрыла, а то смотришь с такой ненавистью. Я ведь не могу так! Вообще, такая мизансцена мне не по душе. И что это: «гестаповская морда»!
- Ну, всё равно, я такой адреналин получила! Я ведь никого не выдала! Давай уже, развязывай.
- Ты не представляешь, как ты сейчас прекрасна, глаза горят! Я прямо готов упасть на колени!
- Аркадий, в другой раз!
Минуты две была тишина.
- Ты так до утра будешь. Вон, в верхнем ящике – ножницы.
- Да это - какие - то кукольные. А вот по-настоящему, могла бы пытки выдержать?
- Ну, вообще-то, я такая активная в детстве была, и в комсомоле, и как-то в пионерском лагере - председателем совета отряда.
- Я тоже, в молодости - секретарём партбюро кафедры бегал. Да, «Tempora mutantur et nos mutantur in illis. - Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними».
- Овидий.
- Овидий. Между прочим, я тебя лупил, по иронии судьбы, газетой «Комсомольская правды». Ты что, выписываешь?
- Да, упаси бог. Не знаю, откуда взялась. Повязку то свою снимите, партайгеноссе. Насорили мы тут. Ладно, потом приберу.
- Ну, всё-таки, это, как бы, пыточная, а не процедурная. Я говорил, не надо помадой рисовать, теперь на рубашке – следы.
- Эта не такая помада, Аркаша, я застираю после.
Дальше тётя Шура слышала ещё какие-то звуки, а потом – стук закрываемой двери.
Наутро тётя Шура долго ждала девяти часов, приготовив заранее своё ведро. Мария Александровна, если выносила мусор, то всегда в одно, и то же время, после завтрака. Тёте Шуре очень любопытно было на неё посмотреть новыми глазами. Двери квартир распахнулись почти одновременно.
- Доброе утро, Мария Александровна!
- Доброе - доброе, тёть Шур!
Тётя Шура пропустила соседку вперёд, и та пошла вниз, к трубе мусоропровода своей обычной, уверенной прямой походкой. Тёмные густые волосы были перехвачены в пучок, и сзади она выглядела совсем как двадцатилетняя девушка. Тётя Шура скосила глаза на чёрный пакет в её руке и приметила в нём комок мятых бинтов.
- Как здоровье-то, Александра Андреевна? - Не оглядываясь, спросила соседка.
- Да вот живу, пока, грех жаловаться. – Тётя Шура всегда немного робела от властного, снисходительного голоса Марии Александровны.
- Ну, и, слава богу!
Прошло несколько дней. В соседней квартире стояла тишина, и дверь ни разу не стукнула. Как-то приехал лифт, и тёте Шуре послышалось, что на площадке кто-то топчется и позвякивает ключами. В глазок она распознала девочку, машину внучку и приоткрыла дверь.
- Это ты, что ль, Катюша?
- Здрасте, тёть Шур!
- А я смотрю, бабушки давно не видно?
- Да она к своему Аркадию Петровичу переехала. А мне теперь сюда ходить, цветы поливать!
- А вон чего! Да вы ж тут рядом, вроде, на Пятой живёте?
- Ну, да, как бы.
Девочка, наконец, справилась с замками и зашла в квартиру, громко захлопнув за собою дверь.
- Большая уже, лет 15, наверное, - прикинула тётя Шура. Внучка совсем не была похожа на свою бабушку: рыжеватые прямые волосы, светлые, чуть нахальные глаза, и двигалась она по – мальчишески резко, угловато.
Тётя Шура прошлась по пустой квартире. «А мои-то совсем не заходят. Ну, им, конечно, и ехать-то далеко. Чего же столько времени терять? У всех дела, заботы».
Как же они с Васей тогда радовались этой квартире! И рядом с заводом! А то, сколько лет в коммуналке! И у Верочки комната появилась. Вася тогда не долго, правда, здесь пожил. Умер, и пятидесяти не было. Успел только первого внучка увидеть.
Да! Табуреточка вот только и осталась. Он делал, когда ещё Верку носила. Нарочно, низенькую, бельё вешать. До сих пор, такая крепкая!
Тётя Шура вытерла слезы и пошла на кухню сварить чего-нибудь себе на ужин.
Через пару дней, она снова услышала, как кто-то остановился у соседской двери. На этот раз Катя была с высоким худым мальчиком её лет. Оба – со школьными сумками за спиной. Из уха у каждого торчало по белому проводку, которые уходили куда-то в карман куртки молодого человека. Оба одинаково, в такт подергивали головами, как будто им перед этим стукнули по макушке, а вместо шеи приставили по пружинке.
- Здрасте, тёть Шур! – сказала Катя.
- Здрасте, тёть Шур! – в точности повторил незнакомый мальчик.
- Здравствуй, Катюша. Опять, цветы?
Молодой человек с интересом посмотрел на свою спутницу, как если бы ожидал услышать что-то о цветах, доселе ему неизвестное.
Простодушная тётя Шура вдруг сообразила: из её вопроса может показаться, будто Катя не первый раз приходит сюда с мальчиком и торопливо поправилась:
- Я смотрю, ты сегодня с товарищем, а не то, как раньше, одна, да одна. Хорошо, что есть, кому проводить.
Выражение глаз Катюши изменилось с восклицания: «Ну, ты и ляпнула, старая!» До: «Какая ты умница, тёть Шур!»
В этот раз тётя Шура опять отложила вязанье и решила подремать в тишине. Через стену до неё иногда доносилось Катюшкино хихиканье.
- Овидий. - Почему-то вспомнила тётя Шура.
Нехорошо это – подслушивать, подсматривать. Грех. Она вспомнила, как в детстве, когда ещё жила с мамой в деревне, соседский мальчик сорвался с дерева, куда лазил поглядеть, как купались девки с бабами. Расшибся весь, ободрался. Отец его, дядя Коля, порол сынка ремнём и приговаривал:
- Бог тебя наказал, и я ещё добавлю.
Счастливый. У него отец с войны вернулся.
Тетя Шура вытянула ноги и положила одну руку на грудь, другую на живот. Как же это:
- Вдох животом, потом грудью, задержать дыхание. Потом выдох, опять сначала животом. Задержать дыхание. Дышать только носом.