Военный госпиталь – совершенно замечательное место. Конечно, если вы не свернули себе шею в процессе службы, или не надорвали организм настолько, что лежите в реанимации под капельницей без признаков жизни, а под потолком палаты не порхают ангелы в ожидании вашей души. Всякое может случиться, что ни говори, но лучше не надо. Ну его на хрен. Лучше всё-таки лежать с каким-нибудь пустяком, который не ограничивает ваших боевых возможностей. И тогда можно в полной мере ощутить всю прелесть госпитального времяпровождения, общения с военной медициной и собственно с военными медиками.
Первый раз я попал в госпиталь с банальным аппендицитом. После обеда на корабле происходил адмиральский час, во время которого все старательно расслаблялись по своим каютам. А я вдруг начал тихонько подвывать от ужасной боли в животе, мешая отдыхать помощнику командира, лежащему параллельным со мной курсом на соседней люле. Помоха ворочался, внимательно слушая мои стоны, и иногда назидательно изрекал:
- Будешь знать, как жрать без меры…
- Сволочь, - отвечал я ему.
Через час вызвали «скорую», ещё через два часа она приехала на пирс. К тому времени я чуть не окочурился, а окружающие любимые сослуживцы наконец-то поверили, что я не симулянт. Даже командир – незабвенный Александр Федорыч – проявлял ко мне всяческое участие: поместил меня в своей каюте, как есть – в тельнике и спортивных штанах. Уложил меня на свое руководящее ложе и сам сидел рядом, проводя надо мной административное расследование. Задавал вопросы ласковым голосом:
- Признавайся, негодяй, что ты заглотил такое?
На борт влезла тетенька-врач и раскудахталась над моим телом:
- Какой молоденький морячок… Больно, да? Потерпи, мой хороший… Аппендицит у тебя, сладкий мой, сейчас мы тебя заберем. Сколько служить-то осталось?
- Двадцать пять лет, - говорю, - белоснежная моя…
- Доктор, это офицер. Лейтенант, командир боевой части, орёл! - пояснил Федорыч.
Тётка-врач от этого посуровела, очерствела лицом. Наверное, с лейтенантами у неё были связаны какие-то негативные эмоции. Нехорошие воспоминания: ошибки легкомысленной молодости. И она недружелюбно сказала сухим голосом:
- Собирайтесь…
И повезли мой больной организм в военный госпиталь. Везли километров десять, не пропуская ни одного ухаба. Я подскакивал в машине до потолка и вопил во всё горло. Привезли, поместили на кушетку в приемном покое. Прибыл хирург – огромный детина, капитан медслужбы с говорящей фамилией Саблин.
- Хде болит?… - спросил он, выдохнув облако алкогольных паров.
Я показал где.
- А так – болит? – и он ткнул в меня своими волосатыми пальцами, твердыми, как стальные пруты. Я заверещал благим матом.
- На стол его, - сказал Саблин и вышел.
К операционному столу меня привязали за руки и за ноги: наверное, чтобы не смог убежать. Перед мордой поместили специальную ширмочку с белоснежной занавесочкой. Это чтобы я не видел, что мне там будут вырезать. Хирург, недобро ухмыляясь, спросил:
- Завещание-то написал?…
Потом мне укололи в пузо шприцем. Я почему-то ожидал, что сейчас мне на нос наденут маску с эфирным наркозом и я погружусь в сладостное небытие. Однако, этого не случилось. Саблин сказал, словно рубанул клинком:
- Режем…
И меня начали свежевать. Вскрыли моё нутро и стали потрошить, как курицу. При этом доктор с ассистентом разговаривали большей частью на отвлеченные темы, вроде рыбалки, охоты и автомобильных запчастей. Иногда, правда, слышалось кое-что на насущную тему:
- Ну-ка, придержи эту херню…, зажми-ка тут…, тяни сильней…
Мне было очень больно. Я терпел, как мог. Однако в минуты слабости орал на потрошителей, ругая их мясниками, садистами и фашистскими ублюдками. Девушка-медсестра в очках нежно промакивала мне лоб и виски салфеточкой и шептала: «Тихо, тихо…». Какое там «тихо», ощущение такое, будто все кишки вытягивают наружу, отрывая от внутренних органов.
- Давай, давай, лейтенант! Обзывайся! Я тебя не выпишу, пока не проставишься! – весело говорил Франкенштейн.
- Слышь, аппендикс-то лопнул в руках! Ещё бы часок – и каюк тебе!…, - и тыкал мне в морду какой-то требухой, зажатой в пинцете.
Через несколько дней я встал на ноги и тихонько гулял по коридору. Саблин увидел меня и улыбнулся плотоядно, словно повар своему жаркому:
- Очухался что ли? Ну, заходи, микстуры дам…
Выпили мы с ним пол литра микстуры и подружились.
- Ты заходи, если что. Вырежу всё, что захочешь…, - говорил он мне на прощание.
Пришел я через семь лет. Только уже не к нему, а в терапию – с язвой желудка. Это очень неприятно, хотя и не смертельно. Для начала меня положили на стол, похожий на гладильную доску и засунули в рот длинный гибкий зонд, чтобы посмотреть меня изнутри. Процесс очень похож на то, как сантехник прочищает сливную трубу, ворочая там такой специальной жёсткой проволокой. Это извращённое насилие надо мной совершали потом с довольно частой периодичностью, и я к нему скоро привык. Каждый раз, увидев омерзительный шланг, я испытывал дикую мазохистскую радость. Заглатывал его, словно факир шпагу, и в ходе процедуры мычал мажорную песенку, поражая этим до глубины души своего любимого сантехника – полковника медицинской службы Гусака. А в перерывах между экзекуциями была тихая палата, милая компания таких же, уставших от службы, бесконечные разговоры на всевозможные темы, таблетки и очаровательные медсёстры, старательно пытающиеся казаться суровыми и неприступными. На соседней койке проходил курс лечения мой товарищ Ромка Дудник, в недалеком прошлом – механик с соседнего борта, а ныне – офицер вышестоящего штаба. Сплоченные совместной корабельной службой, боевой аморальной молодостью а так же аналогичными диагнозами, мы с ним довольно быстро освоились с госпитальным бытом и осознали всю шаткость этой окружающей нас белоснежной строгости.
К слову сказать, никогда не думал, что военные мужчины, оказывается, так любят свои болезни. Просто обожают их. Хлебом не корми – дай попиздеть о своих болях, коликах и прочих недомоганиях; какие у кого проявляются симптомы, болевые ощущения; какие у кого способы самолечения. Я видел здоровенных мужиков (рожи – семь на восемь, кровь с молоком, кулак с голову пионера), слоняющихся по отделению шаркающей походкой и немощными голосами жалующихся друг другу на свои неизлечимые недуги, мучающих врачей и медсестёр бесконечными расспросами о том, не мало ли им дают таблеток и не пора ли делать укол. Глядя на них целыми днями, я и сам становился таким. Ближе к выходным, однако, свершалось чудо: они исцелялись на глазах. Голоса их крепчали, плечи расправлялись; они оставляли свои болезни в палатах, стряхивали с себя госпитальную хандру и мчались по домам - руководить своими благоверными. А в понедельник с утра в коридорах опять было слышно их противное нытьё.
По мере прохождения курса лечения, жизнь обретала всё более яркие краски. Медсестра, делая вечерний укол, шлёпала ладошкой по ягодице и тихонько говорила:
- Ужинать будем?…
Это означает, что нам необходимо быстренько сбегать в магазин, который располагается тут же, недалеко от госпитального забора, и после отбоя прибыть в ординаторскую, где собирается вся дежурная смена медперсонала терапевтического отделения для того, чтобы вместе с особо приближенными и не слишком больными мужчинами скоротать вечерок. Заседание начинается с легкого ужина и обильного распития алкоголя. Потом бывает игра в карты на просто так, и на раздевание. Еще практикуются развратные анекдоты, и конечно танцы, в том числе и прямо на столе. Вечерок коротается в вопиющих нарушениях госпитального режима и всяческих моральных устоев и заканчивается, как правило, расползанием по укромным уголкам отделения и уестествлением жаждущих плотской любви медицинских работниц. В память врезалась следующая картина: два изможденных болезнью офицера, вальяжно развалясь на кровати, ноги – на стол, отдают чёткие команды группе медицинских сестёр, марширующих на месте в пешем строю. Всё это происходит в пустующей адмиральской палате, среди ковров и гобеленов, возле стола с остатками позднего ужина. Дамы, с румяными от усердия щёчками, выполняют строевые приёмы и поют вразнобой строевую песню похабного содержания. Их округлые прелести очаровательно колышутся в такт, а полы халатиков пикантно задираются при ходьбе. Больные мужчины, чокаясь рюмочками, делают им всякие замечания, обращают внимание на неправильные действия (Грудь вперёд!… Животы подтянуть!… Выше носики!…).
Я помню серьезную взрослую женщину – главного старшину с авиаполка, лежащую с пневмонией, которая была привлечена в качестве недостающей пары для игры в карты на желания. Почтенная мать семейства, она очень смущалась, однако через какой-то час уже ползла по полу на четвереньках, пытаясь втиснуть под стол свои обширные бёдра, приговаривая: «Земля! Я – «Луноход-1», приём…».
Естественно, что в такой милой обстановке все болезни излечиваются натурально быстро. Тут важен не собственно прием всяких медицинских процедур и препаратов, а полноценный физиологический отдых организма, скрашенный маленькими шалостяим и положительными эмоциями.
Под утро мы, наконец, возвращаемся в свою палату, производим краткий разбор, обмен впечатлениями, и ложимся спать, записав, предварительно, всех своих спящих товарищей в лист назначений на ректаманускопию и многолитровые клизмы. Это такая стандартная шутка. Вообще, шутят здесь много. Вот, к примеру, еще о клизме. Один шутник пошел на эту милую процедуру, предварительно набрав в рот воды. Молча разделся и лег на кушетку. Молоденькая медсестра вставила ему, как полагается, и подала в магистраль воду. После чего, согласно инструкции, проверила состояние больного: как там у нас дела? Не беспокоит? И тогда он, делая страшные глаза, выпустил изо рта тонкую струйку. Вот такое, мол, наше состояние, сейчас ещё из ушей пойдёт. Очень эффектно получилось. Медсестра упала в обморок. Шутника выписали в тот же день «за нарушение режима».
Когда настал час расставания, мы с механиком закатили медикам скромненький банкет. Выпили за поразительные успехи нашей военной медицины, благодарили за уют, ласку и заботу. И ушли, провожаемые назиданиями и напутствиями беречь здоровье смолоду. А так же - томными женскими взорами.
- Приходите к нам ещё!…
Спасибо, родные. Непременно. Но только с чем в следующий раз?
(Тьфу-тьфу-тьфу…)
Читайте, если понравилось оцените.
Ваш, Василий Сергеевич.
