...
Дети росли, и в какой-то момент - лет через семнадцать, если считать с того января, когда крохотное создание в белой панамке неуклюже потопало по песку, одновременно пугаясь и радуясь новому зрелищу: ласковым волнам, набегающим на берег – семья появилась на острове без старшей дочери.
Все было ясно без слов, но, обмениваясь скупыми новостями с кем-то из старых служащих отеля, мать подтвердила: да, молодой человек, однокурсник, похоже - с серьезными намерениями, хотя современную молодежь трудно понять, но ведь и удержать при себе категорически невозможно.
Минуло еще пять лет – они прилетели вдвоем, как когда-то, впервые - и снова все было понятно: студенческая компания сына отправилась к другим берегам, и с этим, разумеется, пришлось смириться.
Впрочем, похоже было, что родители не слишком переживали свое одиночество. Возможно, им показалось вдруг, что вернулась молодость, и можно было снова подолгу сидеть вдвоем в ресторане на берегу, слушать размеренный шум невидимых волн, и молчать, задумчиво глядя на пламя свечи и рубиновый отблеск вина в бокале, изредка обмениваясь короткими репликами, и понимая друг друга с полуслова.
Что было совсем не удивительно – они были вместе уже двадцать восемь лет, к тому же – надо признать – и в молодости говорили не слишком много.
Они вообще на удивление мало изменились с тех далеких пор - ничуть не располнели, скорее немного усохли, но почти не обрюзгли, что невозможно не заметить на пляже, и люди, наблюдавшие за ними уже много лет замечали: оба теперь слегка сутулились, кожа была уже не так упруга, сквозь нее отчетливо проступали голубые прожилки вен, кое-где – появились бледно-коричневые пятнышки разной величины - первые метки наступающей старости.
Однако, они были подтянуты, и так же любили долгие прогулки вдоль берега на закате, а днем, в самый полуденный зной, он, как и прежде, заплывал далеко в океан и плавал долго, она – порой - начинала уже беспокоиться, и приподнявшись в своем шезлонге, неизменно упрятанном в тени пляжного зонтика, напряженно вглядывалась в бесконечную гладь воды, плавно перетекавшую у горизонта в безбрежную синь неба.
Их рассчитывали принимать на острове еще очень много лет, возможно – в компании внуков, таких же крохотных и неуклюжих, какими появились здесь когда-то их дети, возможно - по-прежнему, вдвоем, медленно, но неуклонно сдающих позиции неизбежной старости.
Но вышло иначе.
Спустя двадцать девять лет, со дня их первого появления под пальмами, она прилетела на остров одна.
Управляющий отеля, вышедший навстречу, что делал неизменно, на протяжении многих лет, растерянно развел руками.
Это был непривычный жест, и возможно, неуместный - в какой-то момент показалось, что он намеревается заключить женщину в объятия - но совершенно искрений, идущий от самого сердца.
- Мадам… - у него, действительно не было слов
- Да. Но ведь я указала, что буду одна - она говорила спокойно, но голос звучал чуть более тускло, чем обычно
- Мы так хотели надеяться, что это ошибка
- Увы. Грегори больше нет - она впервые назвала мужа по имени в беседе с посторонним, и это тоже было знаком беды, потому что ни за что прежде она не позволила бы себе такого.
- Но….что?... – он осекся, не будучи уверен, что вправе задавать такие вопросы.
- Сердце. Совершенно неожиданно. Он никогда не болел.
- Мы соболезнуем… Возможно, вы хотите другое бунгало? - он предлагал почти невозможное, был разгар сезона – свободных бунгало в отеле не было, по определению, и тем не менее, они были готовы совершить это невозможное – ей, наверняка, тяжело будет ложиться в ту же постель….
- Нет, благодарю. Пусть все будет, как всегда.
И - черт побери! - все действительно сложилось в этот раз, так же, как всегда.
Она вела себя так, словно не замечала, что осталась одна.
Так же подолгу бродила вдоль пенной кромки прибоя, вечерами сидела в ресторане, уставив невидящий взгляд в лучистый ореол маленького пламени свечи, старательно скрывалась от яркого солнца, изредка ненадолго заходила в теплую воду.
Она привычно обменивалась короткими, ничего не значащими репликами с пожилой темнокожей горничной, не касаясь того, главного, что случилось в минувшем году.
Она провела на острове ровно столько же дней, сколько проводила обычно вместе с ним, и возвратилась на следующий год в неизменное «свое» время – в середине января.
Как обычно.
В ее внешности и привычках мало что изменилось, даже купальники – каким-то чудом остались теми же или – по крайней мере – как две капли похожими на те, что носила на этом пляже в юности, тридцать лет назад.
Но - удивительное дело! – окружающие вдруг увидели ее будто впервые, и осознали, что она еще совсем не так стара, как представлялось им, возможно потому, что знали ее столько лет, и еще потому, что образ вдовы много лучше укладывается в представление о глубокой старости.
Ей же теперь было всего пятьдесят с небольшим. И она оставалась довольно привлекательной: с тонкой талией и длинными ногами, совсем не изуродованными целлюлитом. Конечно, мелкие морщинки разбегались по миловидному лицу, но голубые глаза были еще достаточно яркими, и светлые волосы пышным ореолом лежали на высоко поднятой голове.
Так, впрочем, было всегда: она постоянно держала спину прямой, отчего подбородок казался вздернутым вверх немного надменно.
Ее губы были тонки, но это были губы еще совсем не старой женщины, и предательские морщины пока не залегли вокруг, как стрелки, направляющие предстоящее движение внутрь - до тех пор, пока лицо окончательно не изуродует ввалившийся старческий рот.
И - что было самое странное, пожалуй - она почти перестала сутулиться
Тогда в некоторых головах сразу родилась одна и та же мысль: эта женщина вполне еще может быть счастлива, и провести остаток лет в новом браке, возможно, не менее счастливом, чем очень долгий, первый.
А следом за ней, такой неожиданной и одновременно такой естественной мыслью, пришла другая: милой женщине, к которой здесь так привыкли, и, можно сказать, любили, как любили многих старинных постояльцев – почти как родственников – можно было бы помочь.
Бедняга и в ранней молодости была слегка замкнута и сдержана в своих чувствах, теперь же, когда возраст уже не располагал к романтическим порывам, ей будет еще сложнее открыть свое сердце для новой любви. А вероятный избранник легко может пройти мимо, не разглядев с первого - как правило, беглого взгляда - ее неброской, тонкой прелести.
Оба случайных и - в общем – умозрительных суждения получили неожиданное продолжение, обернувшись вполне предметной идеей.
Можно даже сказать, что в узком кругу старейших служащих отеля сложился молчаливый заговор.
Действительно, молчаливый, потому что они почти не говорили об этом, разве что обменялись некоторыми соображениями, а дальше - понимали друг друга без слов и действовали каждый по собственному усмотрению, но очень слаженно.
В числе заговорщиков оказались управляющий и пожилой чернокожий метрдотель одного из ресторанов – того, что облюбовала когда-то молодая английская пара, и седогривый русский пианист, отставший в далекие времена советской империи от круизного лайнера - то ли преднамеренно, то ли случайно. Но, как бы там ни было, возвращаться обратно было небезопасно, и он предпочел огромной стране крохотное островное государство, любезно предоставившее ему убежище - в мире тогда царила вселенская стужа холодной войны, власти республики - на счастье музыканта - были по другую сторону политических баррикад.
В компанию заговорщиков вошли также старая горничная, бармен и два пляжных боя, совсем не юных.
В некотором роде, это был заговор стариков, имевший цель трогательную и - безусловно – благородную. Они хотели выдать замуж задумчивую вдову.
Надо сказать, задача была не из легких.
...продолжение следует