Анна Лопухина
Нет. Я не Анна.
И не Лопухина.
Анной звали мамину маму, Лопухина - фамилия мамы папиной.
Одна меня не любила, потому что, наверное, отвыкла от дочери, родившейся перед войной и выросшей в эвакуации с бабушкой.
Она любила сына, родившегося уже после войны, любила его дочек, помогала им и занималась ими.
Другая меня не любила, потому что ничего обо мне не знала и знать
не могла. Её расстреляли в 1938, назвав польской шпионкой. Папиным старшим братьям досталось воспитание, а папе, которому было несколько месяцев, - детский дом, «Беломор» с шести лети и вечная неприкаянность в жизни…
Бабушка знала восемнадцать языков, в семье каждый день говорили на разном - я, несмотря на гены, способности и усилия родителей,
так и не смогла выучить никакой иностранный. Но стала филологом и,
как говорят, классным преподавателем.
Одна никогда меня не видела и не могла знать, как сложится судьба её восьмимесячного сына.
Другая – видела, но знать не хотела. Один раз мама оставила меня с ней на даче. И до сих пор стоит перед глазами, как они с дедом, выставив меня на лестницу, едят только что появившиеся крупные, манящие помидоры…
Моя мама, не знавшая сама, что такое любовь родителей, так и не стала для меня той мамой, которую я всегда хотела иметь. Сейчас я понимаю, что и не могла стать: не было примера. Понимаю, но …
Никого и никогда в жизни я не назвала бабушкой. Одну – потому что всегда видела её незаботу о маме. Всей своей детской колючестью я её активно не принимала (правда, она и не старалась быть принятой). Другую – потому что никогда не знала, более того, в детстве о ней
и не слышала. Разговоров на эту тему избегали.
Потом, как обычно в таких случаях, семья получила справку об отсутствии состава преступления и посмертной реабилитации…
По моим теперешним представлениям бабушка была совсем девчонкой – 38 лет. Её допрашивал самый жестокий следователь, но она никого
не выдала, никого за собой не «потянула»…
Каково это - уходить, зная, что остаются три сына…
Я не Анна и не Лопухина.
Но сегодня это имя и эта фамилия сложились в мой псевдоним.
И стало как-то очевидно, что никакого другого у меня быть не может.
Имя, к которому я равнодушна с детства, и фамилия, которой я начала гордиться, став взрослой, неожиданно соединились, срослись, и я поняла, что мою боль, изломанность, ершистость, вечный заплыв против течения
и неумение прощать можно назвать только так – Анна Лопухина.