31 апреля поздним вечером (в девять с копейками) я зарулила в «Fix Price», приискать там какие-нибудь головоломки, пазлы, наборы для творчества детям (работают ведь только универсальные магазины, где есть продукты). Подхожу к кассе и тут вдруг осознаю, что, кроме меня, в магазине никого нет (а обычно там толпится немало народу), кассир посматривает на меня хмуро, товар укладывает в перчатках.
«Что-то совсем не то», — смекаю я. Прихожу домой, открываю новостную группу. И точно: карантин ужесточается, самоизоляция, из дому не выходим. И сразу мысли: а что дома делать-то?!
Осознаю, что кто-то меня не очень поймёт, кто-то не поймёт совсем. Но я из тех людей, кто с наступлением весны и тёплых дней рвётся из дому на дачу, в лес, в парк, и желательно ещё не в одиночестве, а с компанией. И вот: четыре стены, два ребёнка. Гостинка с жилой площадью 14 квадратных метров.
Наверное, я бы совсем растерялась, если уже не имела похожий опыт. Четыре года назад мы с детьми загремели в инфекционную больницу с кишечной инфекцией. В тяжёлом состоянии была дочка, сына врач предложила отправить домой и лечить там.
— А куда домой? Мне его девать некуда. Можно мы всей семьёй отдохнём в вашем санатории? — попросилась я.
«Путёвку предоставили, правда, кровати мне не дали. И закрыли в комнатке площадью двенадцать квадратных метров. Ничего стало нельзя! Приходили навестить нас друзья и родственники, их не пускали даже на порог больницы. Мне оставалось махать им в окно и неловко пытаться юморить по телефону: «Хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к вам не переходят». Кстати, и окно открывать не разрешали. Интернета тоже не было. Официально были запрещены и планшеты, и компьютеры, и даже телефоны, но на наличие телефонов персонал больницы всё-таки закрывал глаза, а ноутбук я припрятала под матрас и доставала на час утром и на час вечером.
Когда у человека есть деньги, есть возможность уйти, он охотно пользуется этой возможностью и уходит от самого себя. Даже если уезжать с детьми, дети на природе уже вроде бы не на тебе — они сами по себе. Я не говорю, что это плохо! Однажды мы с друзьями ездили на Ману, обитали там в деревянных домиках, и мои дети (тогда им было пять и шесть лет) практически жили своей жизнью, я встречала их только в столовой.
Но бывает и по-другому. Сколько рассказов написано, сколько фильмов снято на тему о том, как преображается человек в условиях дефицита еды, тепла и территории. С едой и теплом в инфекционке было более или менее нормально, зато с территорией…
Вместе со мной в палате жила нерусская женщина с маленьким одиннадцатимесячным ребёнком. В первые сутки мы практически не обращали внимания друг на друга — дети были в тяжёлом состоянии. На второй день оказалось, что я побаиваюсь нерусских, а она недолюбливает русских. Это обнаружилось как-то невзначай, но со всей очевидностью. Какое-то время мы напряжённо молчали. Потом она сказала:
— Я тут слушала проповедь одного батюшки — вашего же, русского! Так даже он сказал, что мусульмане лучше себя ведут. Не пьют, не курят, девушки целомудрие соблюдают.
— Может быть, — нехотя отозвалась я, не особенно желая разговаривать на эту тему.
Но Самира явно была не намерена останавливаться, и продолжала говорить, что мусульмане лучше, потому что батюшка так говорил.
— Где он говорил?! — не выдержала я. — Дай уж, что ли, послушать!!
Она включила видео.
Надо сказать, что батюшка этот не очень-то мне нравится, с его категоричностью и безапеляционностью, но тогда он меня пронял. Из его уст обличение русских звучало как-то убедительней, чем в убогом пересказе моей соседки. А тут ещё и кривоугольная больничная палата… Дочь с температурой. В общем, я взяла и заплакала.
Самира, похоже, ожидала, что я встряну в перепалку, буду доказывать, что мы, русские, ого-го. А я тут в слёзы.
Она принялась меня утешать:
— Э-э, Лена, ну, что ты… Не все русские плохие. Это моего мужа тут один русский обманул. Ну и девчонки смотрю, что делают…
В тот вечер мы уже вместе попили чай, правда, сидели ещё на разных кроватях. Потом дети стали играть вместе. Мой сын, который уже чувствовал себя совсем хорошо, гладил по голове девочку Самиры, пел ей колыбельную.
— Скажи: Аминат, мамина хазиня, — учила его Самира.
«Хазиня» переводится как «сокровище».
Она с интересом расспрашивала меня, почему мы на Пасху красим яйца и печём куличи.
— Я сама пятый год пеку, а зачем — не знаю.
— А вы зачем во время поста ночью едите? — тоже любопытствовала я. — Бог, что ли, ночью не видит?
— Чтобы силы подддерживать! — срезала мой иронический тон Самира.
Я никогда не проводила столько времени со своими детьми, как на том карантине. Мы читали и обсуждали книжки (уж без этого я не могу, как учитель-словесник), отгадывали загадки. Я читала сыну:
— Скажу тебе я «высоко», а ты ответишь…
— «Низко».
— Скажу тебе я «далеко», а ты ответишь…
— «Близко».
— Скажу тебе я слово «трус», ответишь ты…
— Король и туз! — хохотал сын.
Днём он засыпал, и мы на пару часов оставались с дочкой. Она вырезала из цветной бумаги рыбок, медуз, камни и приклеивала их на альбомные листы.
Но не всегда всё было так идиллически. Иногда дети ныли, что им скучно, начинали лезть друг к другу, затевать драку. Самира помогала их успокаивать. И ещё именно в этот период «всплыли»всякие неудобные вопросы, например, почему бабушка не любит папу…
Выходить было можно только в коридор, до санузла, и на эти девять дней даже простое мытьё в душе стало событием, чуть ли не праздником. Давно ли вы мылись с удовольствием? Давно ли заправляли кровать со вкусом?
Не буду врать, что прямо не хотелось расставаться — нет, когда наконец объявили, что нас выписывают, радовались и спешно запихивали вещи в сумку, пока медики не передумали. Но эти девять дней жизни запомнились навсегда.
Мой друг говорит, что по статистике треть заявлений на развод подают после отпусков. Легко любить на расстоянии, трудно — когда человек постоянно рядом с тобой, и от него никуда не деться.
Когда-нибудь в мае нам покажут статистику по количеству разводов и ещё разных проблем, вызванных карантином. А позитивную статистику по укреплению отношений не покажут. Но всё равно можно её создать.