В маму и папу. В Деда мороза. В бытовую магию и высокую алхимию. В гномов и домовых из детства, следы которых мы находили с подругой. В разные религии, вечно исполняющиеся у меня желания, об исполнении которых я частенько потом жалею…
Когда ты совсем маленький, часто главными почти божественными существами для тебя становятся родители. Но потом это проходит
Мне было четыре года, мы ехали в аэропорт. И тут он мне говорит, мол посмотри туда — Баба Яга с чёртом летят. Я покрутила головой во все стороны, пытаясь увидеть из окна машины Бабку Ёжку в ступе или на метле. Нет, я уже знала, что это сказки. Но это же был папа. Папа никогда не обманывал.
Раньше. Раньше никогда. Не обманывал.
Не было там ни Бабы Яги, никого…
Это был момент, когда я поняла, что взрослые врут. Моя вера в одно «божество» не просто пошатнулась. Она угасла. Всё. Нет никакой веры. Ни папе, никому. Ведь он из мира взрослых. Наверное, они все такие. Тут вспомнилось многократное приукрашивание (или наоборот) действительности мамой. Во что можно верить и кому, если нельзя верить даже им, которые тогда для меня были главным — почти богами.
После этого папа иной раз, спрашивал: «Я тебя когда-нибудь разве обманывал?»
Я в ответ мотала головой в знак отрицания. А хотелось закричать или, хотя бы, громко сказать: «Да! Да! Обманывал! Не было там никакой Яги и чёрта!»
Но я была послушной девочкой. Я молчала. Но не верила. Впрочем, как-то я обмолвилась на этот счёт, но никто ничего не понял.
А потом однажды, спустя полтора года мы в очередной раз проезжали то самое место. И я, как обычно, от скуки, разглядывала в окно всё подряд. И увидела. Их! И Ягу, и чёрта! Это были флюгеры на одной из высоченных труб. Просто флюгеры.
Тогда я поняла, что ошиблась, что верить можно. Можно верить.
Но потом и это прошло.
Мне было почти семь. Скоро в школу.
Она продавалась рядом с бабушкиным домом и была прекрасна. Кукла. Она была, скорее, даже не для игр, а для того, чтобы сажать на главную машину в свадебном кортеже (была раньше такая мода). Но как же хотелось. Почти с меня ростом, вся в белом…
Но на неё не было даже надежд. Ну и не мечталось, разумеется. Но смотрелось. И вот однажды, поймав мой взгляд на игрушечную барышню, мне пообещали невозможное: «Если научишься плавать до конца этого лета, мы тебе её купим».
Плавать я тогда научилась. Но про обещание, видимо, забыли. А напомнить я постеснялась. Зато:
- плавать, хоть как-то, но умею;
- чётко усвоила, что делать что-то нужно не за вознаграждение, а для себя. А если только за что-то, то это не вариант.
Но это снова о другом.
Теперь верить было нельзя. Ни во что и никому. Если нельзя верить самым близким, тогда кому?
В шесть лет мне подарили детскую Библию, точнее Ветхий завет. Я уже верила во всякие ритуалы и прочее, но это всё было о другом.
В десять мать с отцом сильно разругались в очередной раз. Мама заставила меня вслух читать молитвы. В конце шло пожелание про отца: «Чтоб он сдох». Нет, нельзя было заменить на «умер».
Когда мне было двенадцать, родители развелись. Для меня это было, скорее, хорошее событие. А для мамы — конец жизни. Мама стала ходить по гадалкам, экстрасенсам, в церковь. Добывала свечи с кладбища, проводила всяческие обряды. Подбрасывала заговорённые иголки под дверной коврик соперницы, подмешивала бывшему мужу в напитки приворотные зелья, каждую ночь читала всяческие заклинания. И меня будила. Потому что хорошая дочь должна стремиться воссоединить семью.
Это всё надолго отбило у меня охоту во что-то верить. Вера легко перерастает в безумие.
Но сложно жить без веры. Наверное, у человека где-то сидит первобытная необходимость во что-то верить.
В подростковом возрасте я искала себе эту веру. Обошла все секты, в одной даже доросла до некоторых высот. Было забавно наблюдать, как легко в толпе видимы те, кому отчаянно нужна не столько вера, сколько близость, любовь, участие, принятие, понимание. Было интересно, ведь люди там были неглупые. Те, кто давно.
Потом была череда храмов. не только православных. Забавно, что в лютеранском со мной беседовали, не взирая на мою веру. Просто готовы были понять, выслушать, поддержать. То же было у протестантов. А вот в православном храме было, как с карательной медициной. Спустя время, наверное, во мне проснулись еврейские корни. Но как-то странно. Мне близки традиции и оболочка.
А что же верой?
Я нашла себе веру. В людей. В конце концов, все чудеса творятся руками людей. Разве не так?
Но знаете, я больше не верю. Не потому, что люди плохие. А просто слишком много ситуаций, когда люди предпочитают сбиться в стаю, которая точно не моя. И это грустно, на самом деле, что чем больше стая, тем более жуткие внутри неё законы.
Возможно, стоило верить, например, в себя? Хех, я пыталась. Не выходит. Как вернуть в того, кто регулярно всё портит.
Сейчас я верю лишь в те стаи, которые мои. Но это уже совсем другая вера. Как у агностика, которому доказали про бога.
