С каким удовольствием мы смотрим на современную авиацию, особенно на самолеты истребители, которые творят в небе что-то невообразимое. Мало кто задумывается над тем, что задел по созданию и внедрению самолетов, двигателей, авионики и многого другого был сделан много-много лет назад. Испытания и доводку всего этого проводили на стендах и летающих лабораториях (ЛЛ). Одним из таких самолетов-лабораторий был бомбардировщик Ту-16.
Под фюзеляжем самолета находился испытываемый двигатель, который выпускался в полете и специалисты проводили исследования и испытания всех систем опытного образца. Порой тяга этого двигателя превышала тягу обоих двигателей Ту-шки.
Зима восемьдесят третьего года выдалась холодная и в этот морозный день были запланированы полеты на двух ЛЛ Ту-16. Оделись тепло, подписали полетное задание (командиром был Виктор Васильев) и экипаж подвезли к самолету. Залезли в заиндевевшую кабину, натянули парашюты, пристегнули привязные ремни и вперед. Все как обычно. А читать задание надо было более внимательно. По плану, на высоте пятьсот метров мы должны были выпустить подвеску и, не превышая скорость пятьсот километров в час, произвести набор высоты десять километров. В общем ничего необычного. Но когда под тобой висит «дуреха» с тягой в двадцать с лишним тонн, то выскочить за ограничения можно запросто. Так случилось с экипажем Султан Амет-Хана, они вышли за ограничения по скорости полета с выпущенными закрылками и произошла катастрофа. Было еще одно условие: надо как можно дольше поработать на форсаже этому двигателю. Конечно мы убрали свои двигатели на малый газ и спокойненько стали набирать высоту на подвеске. Единственное неудобство - в кабине холодно. От всего экипажа звучала просьба «подогрей», да у меня и так все на горячее настроено, но двигатели работают на малом газу и в кабину поступает чуть тепленький воздух. Вот тут то мы все поняли, что такое за бортом минус пятьдесят восемь градусов. Хоть и были одеты по-зимнему, но через какое-то время начала пробирать дрожь. Когда задание закончили, это было долгожданное сообщение ведущего инженера, стали снижаться. А снижение тоже на малом газу. Так и тряслись до самой посадки.
Заиндевевшие, мы вылезли из кабины в «теплый», как нам показалось, морозный воздух. Мы даже говорить не могли, но в столовой все начали оттаивать и я выслушал о себе многое, чего раньше не слышал.
Пообедали плотно. Какая-то приятная теплота стала разливаться по телу и тут доложили: вторая ЛЛ готова к вылету.
Все повторилось как и в первом полете. Подвезли к холодному самолету, залезли в кабину, но уже разогретые и каждый что-то еще дополнительно надел на себя. Задание было простым: летать на своих двигателях, а экспериментатор на высоте будет запускать и останавливать опытный двигатель, определяя границы незапуска двигателя.
Конечно я постарался учесть замечания, красноречиво данные мне в столовой, и сразу поставил на прогрев коробов. В наборе высоты на своих двигателях кабина очень разогрелась и все попытки снизить температуру не приводили ни к какому результату. Снова не могли, как и в первом полете, снять перчатки, но только уже по другой причине. Все «железки» были разогреты и напоминали ручки от сковородок.
Мы летели с набором высоты строго на восток до удаления от аэродрома двести километров, потом на высоте десять тысяч метров разворачивались и шли в сторону аэродрома. Над аэродромом была ясная, солнечная погода, а на востоке – сплошная десятибалльная облачность, даже глазу остановиться не на чем. После разворота каждый член экипажа напоминал кочан капусты в жаркую погоду. Глядя на красные распаренные лица командир дает команду подтянуть кислородные маски, перейти на кислород и сбросить давление в кабине до минимального, что бы хоть как то продуть кабину. Это помогло. Температура снизилась и восстановив нормальное давление все как то расслабились.
Монотонный гул, спокойный полет, под нами облачность, а впереди ясное небо, яркое солнце. Незаметно все задремали, все таки сказалась гипоксия и парная на десяти тысячах метров. Не знаю, но что-то внутри екнуло. Смотрю за борт: большой город, до боли знакомая излучина реки и... Кремль. «Витя, Кремль!» кричу я командиру. И тут весь экипаж вспомнил свои обязанности. Все стали выдавать, как ни в чем не бывало, команды, штурман свое, радист свое. На всякий случай я включил сигнал «бедствие». С земли последовала всего лишь одна команда: «немедленно на посадку». Левым разворотом, через Внуковскую и Домодедовскую зоны вышли к себе. А на земле нас уже встречал автобус и, как нашкодивших котят, сразу в кабинет начальника комплекса. Правда, надо сказать, на эту должность его назначили недавно и, понятно, все «козыри» у него и «строгать» он будет нас от души. Сидим, молчим.
- Уснули, что ли?
Кивок.
- Что, правда?
Опять кивок.
- Ну что же, будем ждать звонка….
В то время, самолет над Москвой, да еще и бомбардировщик – это ЧП вселенского масштаба!
Случайно в кармане нахожу записную книжку с номерами телефонов и натыкаюсь на фамилию Дмитриев Е.С. ним мы учились в Ленинградской академии ГА и на сессиях, когда он ходил на экзамены в форме, полосок на погонах было что шифера на крыше. А был он в то время какой-то начальник в Московском зональном центре. Мысль пришла сама, как у утопающего про соломинку. А не позвонить ли, может поможет?
Поднимаю глаза на хозяина кабинета и спрашиваю:
- Позвонить можно?
- С семьей попрощаться? Звони.
Набираю номер:
- Дмитриева будьте добры.
- Он занят, звоните позже.
- Передайте, звонит Заболотский.
- Он просил позвонить через час.
- Он очень нужен.
В трубке раздается голос:
- Вить, у меня совещание, селектор, РП сидят, все пишут объяснительные.
- Жень, я звоню по этому же поводу.
Молчание несколько секунд:
- Ты там был?
- Да.
- Можешь включить громкую связь?
В кабинете включаем громкую и из динамиков прозвучало:
- Внимание всем кто сейчас на связи и пишет объяснительные. Поставьте время, дату , подпись. Обстоятельства пришествия выяснены, самолет терпел бедствие. Действия экипажа грамотные. От Московского зонального центра за четкие и грамотные действия экипажу объявляю благодарность. Все свободны.
Видели бы вы глаза присутствующих в кабинете. В них было и разочарование, что не увидели порку, и облегчение, что порки не будет, удивление, а что это было?
Вскоре мы встретились с Евгением, я ему рассказал, как все было, посмеялись, вспомнили учебу, как отбивались от преподавателей. В то время он был заядлый рыбак и часто ездил на Рыбинское водохранилище, а на обратном пути баловал своей добычей и рассказами из своей диспетчерской жизни: