Летом 1969 года хитом, как сейчас говорят, была песенка про Ладу. На танцплощадке в «тополях» (так называли парк в райцентре под названием Шангалы) крутили диковинные для нынешних обладателей компакт-плейров виниловые пластинки Всесоюзной фирмы грамзаписи «Мелодия». Мужественным баритоном Вадим Мулерман с чувством пел
- Под железный звон кольчуги, на коня верхом садясь.
Ярославне в час разлуки говорил, наверно князь:
Хмуриться не надо, Лада...
И были в той песенке строчки:
- Нам столетья не преграда, нам столетья не преграда,
И хочу я чтоб опять позабытым словом Лада
Всех любимых стали звать…
Вот они-то вызывали у некоторых представителей старшего поколения негодование: и как это песенку до сих пор не запретили!
Дело в том, что в следующем, 1970 году, все прогрессивное человечество готовилось широко отметить 100-летие со дня рождения В.И.Ленина – создателя первого в мире государства рабочих и крестьян под названием Союз Советских Социалистических Республик. И в рефрене про столетья немало, пожившие и повидавшие всякого старички и старушки, подозревали крамолу - скрытый антиленинский и антисоветский подтекст.
Особенно возмущалась Левкина бабушка:
- Пять царей пережила, - повторяла она…
Внук перебивал:
- Это каких же царей, ба?
- Николая второго кровавого, - загибала пальцы в сухонький кулачок бабушка, - Керенского, Ленина, Сталина, Хрущева, даст Бог, и шестого Брежнева переживу. А Ленин-то из всех был самый-самый. Ишь, что выдумали, столетья им не преграда…
Левка, уже год после окончания сельской десятилетки работавший литсотрудником в редакции районной газеты «Ленинское знамя», песенку про Ладу и грядущий юбилей ну никак не связывал и царей не считал. Выдумает же бабушка! И потом, какие это цари: Керенский, Ленин, Сталин, не говоря уж о Хрущеве и Брежневе?..
Как обычно, пробегая по редакционному коридору, он напевал себе под нос: «нам столетья не преграда, нам столетья…» Но на этот раз добежать до своего рабочего стола не успел. Услышавший Левкин топот редактор, выглянул в коридор: и где это тебя все время носит! Ну-ка, зайди...
В кабинете он показал рукой на незнакомого паренька, по виду почти что Левкиного ровесника: вот, познакомься, Александр Евгеньевич Бралгин, студент филологического факультета Петрозаводского университета. Ивановский рекомендовал его для прохождения у нас месячной практики.
- Ишь ты, - поразился про себя Левка, - сам Ивановский…
В его понимании уже одно это чего-то да стоило!
Игнатия Михайловича Ивановского, ленинградского писателя и переводчика английской поэзии, Левка помнил хорошо. Несколько лет назад, каким-то ветром занесенный на берега архангельской реки Устьи, он редактировал «Ленинское знамя» и даже впервые публиковал на его страницах только что переведенные лично им сонеты Шекспира или баллады Редьярда Киплинга, автора знаменитого «Маугли». Например, о маленьком индийце Сами:
-Хороший сахиб у Сами и умный,
Только больно дерется стеком.
Хороший сахиб у Сами и умный,
Только Сами не считает человеком…
Это уже потом переводы расходились по солидным столичным изданиям.
Энергия била в Игнатии Михайловиче ключом. В Шангальской средней школе Ивановский организовал кружок юных корреспондентов, куда Левку чуть ли не за руку привела учительница русского языка и литературы Анастасия Ивановна, которая всегда хвалила перед классом его сочинения: может, научишься чему-нибудь, все в жизни пригодится...
Однажды по командировкам редакции юнкоры разъехались по всему району. Потом на целом развороте были опубликованы их сообщения о том, как протекает культурная жизнь на берегах Устьи – главной реки района. Разворот венчала придуманная Ивановским «шапка» - «Без барабанов и без труб поговорим про сельский клуб». В числе других на страницах газеты под коротенькой заметкой впервые появилась и Левкина фамилия. После этого он твердо решил посвятить себя журналистскому делу. Ивановского хватило еще и на секцию юных фехтовальщиков. Откуда-то в Шангальскую школу завезли диковинные маски с металлическими сетками, специальные костюмы, четырехгранные рапиры с защитными наконечниками. На занятиях в спортзале фехтовальщики под руководством Ивановского азартно тыкали рапирами в фанерные мишени. О секции в деревенской школе даже рассказывали во Всесоюзной детской радиопередаче «Пионерская зорька». Но в фехтовальщики Левка записываться не стал. А вот в юнкоровский кружок ходил с удовольствием.
Потом, уже с аттестатом о среднем образовании, как подающего надежды, его сразу взяли в редакцию, чтобы зарабатывал стаж, необходимый для поступления в университет на факультет журналистики.
Обо всем этом он и рассказал при знакомстве Александру Евгеньевичу Бралгину.
Нельзя сказать, чтобы тот слишком понравился Левке. Был он каким-то уж очень непохожим на всех Левкиных друзей. Серьезен, молчалив, как бы глубоко-глубоко погружен в самого себя. А внешне смахивал на рабочего революционера-народника с портретов в учебнике истории. Или на раннего Горького. Длинноволосый, с начавшими пробиваться усиками и бородкой…
К Левкиным предложениям вечером пойти на танцплощадку в «тополя» и познакомиться с девчонками или ранним субботним утром махнуть на рыбалку Александр Евгеньевич относился равнодушно. Болгарского «сухонького» «Ркацители», которого тем летом завезли в сельповские магазины, тоже не пил. Словом, был не от мира сего: маленькие деревенские радости его не интересовали. После работы практикант сразу шел в свой скудно обставленный номер на берегу Устьи. Левка дивился: и чем это можно заниматься в четырех стенах дрянной деревенской гостиницы. Наверно, только стихи писать.
Кстати, стихи, которые Бралгин предложил для ежемесячной литературной странички в «Ленинском знамени», Левке неожиданно понравились:
- Мой фрегат – обрезок фанеры.
В лодке, парус над ней повесив,
Захочу пойду в Индонезию,
Или курс возьму на Фареры…
Они пробуждали в Левкиной голове мечты о далеких островах с кокосовыми пальмами, голубыми лагунами, русалками и жемчужинами на морском дне…
По пятничным вечерам в редакции «Ленинского знамени» обычно устраивались «посиделки», в которых принимали участие все редакционные мужики. Да еще к ним присоединялся типографский наладчик линотипов двухметрового росту Виктор Филиппович. Левку как самого молодого и легкого на ногу посылали в ближайший магазин за водкой и немудреной едой. В отделе писем накрывали стол. Выпивали, закусывали и болтали обо всем на свете. В тот день главной темой стали события в Чехословакии. Обсуждали ввод советских войск. После нескольких рюмок все склонялись к тому, что давно уже надо было это сделать и ругали низкое качество импортной чешской обуви. Присутствовавший при сем Бралгин водку, как, впрочем, и Левка, не пил, однако к говорящим прислушивался внимательно. Левке даже показалось, что пару раз он намеревался вклиниться в разговор, но всякий раз сдерживал себя. Наконец, нагнувшись к левкиному уху, практикант тихонько шепнул: пойдем лучше ко мне в гостиницу, я тебе покажу кое-что… Левке будто того только и надо было: мудреные беседы из пятницы в пятницу уже давно успели изрядно наскучить.
По дороге в гостиницу он искоса поглядывал на молчащего по своему обыкновению Бралгина и ломал голову над тем, чем же неожиданно собрался удивить заезжий студент? Коллекцией марок? Не похоже. Фирменными штанами-клеш, о которых давно мечтал Левка? Сомнительно. А, может, «порнушка» у тихони водится?
«Порнушку» в село Шангалы иногда привозили мореманы. Так прозвали шангальских парней, окончивших Архангельскую мореходку и теперь ходивших на сухогрузах и рыболовецких траулерах по морям и океанам в далекие страны. Они приезжали в отпуска в супер-модных штанах-клешах и остроносых ботинках и показывали особо проверенным корешам диковинные глянцевые журналы с самыми что ни на есть откровенными фотографиями, на которых голые мужчины и женщины занимались плотской любовью в разных позах. Иногда Левка перефотографировал журнальчики, тайком уединившись в редакционной фотолаборатории. А потом под строгим секретом уже сам демонстрировал свою продукцию друзьям-приятелям.
Предположения насчет порнушки, кажется, начали сбываться, когда Бралгин, предварительно зачем-то надев на руки кожаные перчатки и заперев дверь гостиничного номера на ключ, полез под кровать и извлек из спрятанного там чемодана пачку фотобумаги.
- Вот, посмотри, только об этом никто и ни в коем случае не должен знать, - сказал Бралгин.
- Само собой, - нетерпеливо выдохнул Левка, но едва глянув на первый лист, в недоумении поднял глаза на Бралгина. Потом снова уставился на фотобумагу и вслух прочел: «Л.Борин. Закат капитала». – Что это?
- Дальше-дальше, - как-то нервно почти приказал Бралгин.
Левка отложил в сторону титульный лист, и уже самое первое предложение на другом повергло его в глубокое смятение. _ « Ничего себе «порнушка», - пронеслось в голове.
- За годы Советской власти учение Маркса-Энгельса-Ленина в СССР извращено до крайности…
Перескакивая через строчки Левка торопливо читал о жестокостях при коллективизации, о кровавом сталинском терроре, о гонениях на вольнодумствующих писателей, о беспомощности отсталого руководства страны, о неправомерности наших действий в Чехословакии и т.д. и т.п. Наконец добрался до заключительного абзаца-призыва: «Долой советскую бюрократию! Да здравствует революция!». С трудом осмысливая прочитанное и начиная осознавать, что вляпался в какую-то нехорошую и опасную историю, Левка машинально спросил:
- Перчатки-то зачем надел?
- Чтобы не оставлять отпечатков пальцев.
- А я?
Оставив последний вопрос без ответа, Бралгин снисходительно назидательным тоном заговорил:
- Не соглашаться с написанным и стучать в милицию могут только дураки. Умные и мыслящие люди давно поняли, что надо бороться. Нас много…
Дураком и стукачом Левка прослыть не хотел. Но и с прочитанным вот так вдруг сразу согласиться не мог. Будто уже и сам продолжая спор в редакции, от которого они с Бралгиным слиняли в гостиницу, Левка попытался горячо возражать. Он говорил что-то об интернациональном долге советских людей, происках мирового капитала, о линии партии… Бралгин отметал все Левкины доводы. Спорили они долго. И так громко, что в дверь постучалась дежурная по гостиничному коридору: что вы там раскричались-то? А кончилось тем, что Левка унес самиздатовский «Закат капитала» с собой, предварительно дав Бралгину честное слово, что книжку вернет и никому ее показывать не станет.
По дороге домой у Левки путались мысли. В голове вертелось зловещее словечко «антисоветчина». Само собой сложился вывод: Бралгин подпал под чье-то вредное влияние и сам стал антисоветчиком…
На другой день Левка старался всячески избегать общения с ним. Пачка фотобумаги с переснятым антисоветским (теперь Левка уже не сомневался в этом) содержанием не давала покоя. Он снова и снова внимательно перечитывал текст, всякий раз надолго задумываясь над прочитанным.
…Прошла неделя. Левку мучила мысль: что делать дальше? Он и сам стал замкнутым и молчаливым. В субботу по привычке пошел на танцплощадку в «тополях». Но даже «Хмуриться не надо, Лада» и зажигательная «Бала-бала» болгарского певца Эмила Димитрова не смогли поднять паршивого настроения.
- Бралгин связался с антисоветчиками, - думал он, - значит он – враг. Я знаю об этом и молчу. Значит я тоже…
Левка совсем запутался и даже не сразу понял, о чем спрашивает бывшая одноклассница Светка Мамонова:
- Ты чего это такой смурной? Пошли танцевать с нами!
Левка лишь рукой махнул: что-то неохота. Хотя частенько ждал именно Светкиного приглашения. Девушка давно нравилась ему. Левка всегда любовался ее стройной и гибкой фигуркой, тем как она весело скалила ровненькие белые зубки. Светка, будто забыв обо всем, в такт музыке непринужденно и изящно прыгала среди танцующих.
- Не знает ничего, - думал Левка, - а я сижу тут – тайный враг. И Светке, и ее подружкам, и всем-всем… Левке стало жалко самого себя. Он злился на Бралгина: выискался, тоже мне, революционер. Хотя какой он революционер. Самый настоящий начинающий контрик и вредитель… Надо с кем-то посоветоваться и рассказать о книжке. А, может, и нет в ней ничего такого? И тут Левку осенило: ну, конечно, же Антоныч. Он все разложит по полочкам.
Альберт Антонович Ложкин – заведовал отделом писем в редакции «Ленинского знамени». К Левке он относился неплохо, помогал дельным советом начинающему газетчику, правил его материалы. Да и поговорить с Антонычем можно было обо всем на свете. Доверял ему Левка больше, чем кому-либо другому…
…В двери дома, где жил Антоныч, пришлось стучаться довольно долго. Наконец послышался недовольный голос разбуженной матери Антоныча: «Кого это там носит нелегкая по ночам?»
- Да я это, Калерья Ананьевна, мне Антоныч нужен по срочному делу…
- Нет его, на день рождения к подружке ушел…
Как некстати, подумал Левка, но от своих намерений именно сейчас предъявить бралгинскую книжку старшему товарищу отказываться не стал.
…Несмотря на поздний час, у подружки Антоныча – школьной учительницы - еще сидели за столом. Уже пьяненький Ложкин, едва завидев Левку, гостеприимно воскликнул: «А вот и Левушка наш заявился! Ну-ка, за Риммино здоровье запеканочки, водку-то тебе еще рановато…» И он потянулся к графинчику.
- Да не за этим я совсем, - буркнул Левка, - Альберт Антоныч, нужно срочно поговорить.
- Ну какие тут могут быть разговоры, - вмешалась уже подружка Антоныча и бывшая Левкина математичка Римма Дмитриевна, - садись-садись Левушка за стол, сейчас горяченького тебе дам…
Теряя надежду на то, что решающий разговор состоится, Левка как можно убедительнее сказал: «Альберт Антонович, я хочу поговорить с вами как с коммунистом!» В его понимании это должно было прозвучать как государево «слово и дело». И ведь сработало.
- Эв-ва, куды хватил, - протянул Антоныч и с сожалением посмотрел на праздничный стол, - ну ладно, пойдем на крылечко, тем более не курил я уже давненько…
Отправились они в редакцию. Благо находилась она в уютном деревянном домике, среди зарослей акации, совсем рядом – через дорогу.
Повозившись в потемках у двери, и мурлыкая себе под нос «для меня ты будешь Ла-а-душкой» Антоныч отомкнул вход своим ключом.
- Ну что там у тебя стряслось? - усаживаясь за стол благодушно спросил Антоныч. Приподнятое настроение праздничного вечера не успело покинуть его.
- Вот, - Левка решительно выложил пачку фотобумаги.
Нацепив на нос очки Антоныч стал перебирать глянцевые листки. Видно, выпить он уже успел порядочно: смысл написанного доходил до него с трудом. Наконец, поверх очков он глянул на Левку:
- Милый мальчик, и зачем тебе это надо, испортишь только себе жизнь. Мой тебе совет: выбрось и забудь поскорее…
Левка ожидал несколько иной реакции. Будто уловив его настроение, Антоныч предложил:
- А хочешь, утром покажем это редактору. Он у нас умный, курсы всякие проходил, знает, как поступить…
На том и расстались. Антоныч пошел продолжать прерванный день рождения, а Левка направился домой, уже сожалея о том, что поделился секретом.
Утром в отдел писем к Антонычу позвали редактора. Левка всегда изрядно робел перед ним. Хотя поводов для этого вроде бы и не имелось. Николай Степанович неизменно был обходителен и дружелюбен. Никому не навязывал своего мнения. Левка считал его самым мудрым из всех, с кем когда-либо приходилось иметь дело.
В отличие от вчерашнего Антоныч был собран и сосредоточен.
– Вот, - сказал он, обращаясь к редактору, - молодежь у нас куда кинулась. Ну-ка, Лева, покажи свою книженцию.
Едва увидев первый лист, редактор даже присвистнул: - Ну надо же! И до нашей глуши дошло…
Левке на какое-то мгновение словно показалось, что Николай Степанович уже где-то видел нечто подобное.
- Откуда это у тебя?
Левка замялся с ответом.
- Бралгин?
- Понимаете, Николай Степанович, я дал честное слово…
Какое-то время редактор перебирал листочки, затем поднял на Левку глаза:
- Видишь ли, Лева, в этих книжках есть какая-то доля правды. Но относиться к содержанию всегда надо взвешенно и осторожно. И я даже не совсем уверен в том, что тебе надо это читать. По крайней мере пока. Ты можешь дать мне книжку хотя бы до завтра?
Левка опять замялся:
- Но я же обещал никому…
- Понимаю…
Ни редактор, ни завотделом писем не стали никуда звонить, сами не выказали ни малейшего возмущения. Ну появилась впервые антисоветская книжка в глубокой архангельской провинции. Ну и что?
- Ну и что? - думал Левка. – Мало ли чего ходит по рукам. Та же порнушка…
Книжку он вернул Бралгину, и через неделю тот уехал в свой Петрозаводск.
Прошло около трех месяцев. И «Закат капитала», и Бралгин стали забываться. Левку, секретаря комсомольской организации редакции и типографии, оказав большое доверие, приняли кандидатом в члены КПСС, а в ноябре подошел очередной набор в армию. Как одного из лучших призывников района Левку определили в команду пограничников. В столовой райцентра справили грандиозные проводы. А на другое утро провожать будущего солдата - грозу шпионов и диверсантов в военкомат пришла вся редакция, родственники, многочисленные Левкины друзья. До отправления автобуса уже оставалось с десяток минут, как вдруг спустившийся со второго этажа военком отозвал Левку в сторону:
- Ты, Истомин, вместе со всеми в автобус не садись. Зайдешь ко мне в кабинет.
- А как же, - попытался робко возразить Левка.
- Если потребуется, мы тебя отправим, - отрубил военком.
У Левки сразу сильно-сильно застучало сердце:
- Наверно, отправят в какую-то особую часть. А что, подхожу по всем статьям: здоровье отменное, вон доктор мои зубы в пример другим поставил, работал опять же не где-нибудь – в редакции газеты, кандидат в члены. Других таких и в команде больше нет… Точно – отправят в особые войска.
Волнуясь, Левка переступил порог военкомовского кабинета. Хозяин сидел на своем месте, рядом за приставным столиком разместились еще трое. В штатском. Никого из них Левка раньше не видел.
Штатские внимательно разглядывали Левку. И под их колючими, как ему показалось взглядами, стало как-то не по себе.
- С каким настроением в армию идешь? - спросил один.
- С большим желанием, - ответил Левка.
Потом он рассказывал о своей работе в редакции, о поездках по району, о друзьях.
- А кто у вас в редакции работал в последнее время? - спросил другой штатский.
Левка добросовестно перечислил всех сотрудников, не забыв даже про уборщицу Федору Михайловну и пенсионера Потехина, на период отпуска замещавшего заведующего отделом сельского хозяйства. Бралгин при этом совершенно вылетел из головы.
- Это все?
- Ну да, - Левка никак не мог понять, почему именно такой интерес проявляют незнакомые штатские, - всех перечислил.
- А Бралгина почему не называешь? – вдруг зло выкрикнул один из штатских, при этом что есть силы хватив кулаком по столу.
Это было так неожиданно, что за своим столом вздрогнул молчавший все время военком. У Левки же душа вообще ушла в пятки.
Штатские как по команде почти одновременно развернули перед Левкой вынутые из нагрудных карманов пиджаков «корочки».
- Старший следователь комитета государственной безопасности Карельской АССР капитан Ефимов, - успел прочитать в одной Левка.
Далее у него все поплыло перед глазами.
В армию в тот день его не отправили. «Беседа» с тремя штатскими продолжилась до глубокой ночи. И на следующее утро…
А потом Левке вручили новую повестку. Отправка на службу состоялась лишь через пару недель. Команда, в которую он попал, уже сильно отличалась от той, «пограничной», куда его по-первости было определили. В десятке призывников, часть из которых с трудом добралась до четвертого класса в сельских восьмилетках, а другая успела получить образование в детских колониях, Левке было тоскливо и неуютно. Забившись на вторую полку в вагоне, он смотрел, как его новые товарищи пили водку и даже пытались подраться друг с другом. В памяти всплывал Бралгин со злополучным «Закатом капитала»…
Ожил было Левка на сборном пункте в Архангельске, когда пожилой подполковник вдруг зацепился взглядом за какую-то пометку на его папке с личным делом. Взял в руки, вслух прочитал:
- Истомин, кандидат в члены КПСС, образование среднее, сотрудник районной газеты, здоровье отличное… Ничего не понимаю. Кто Истомин?
Несколько секунд поглядел оценивающе и приказал:
- Ну-ка позови представителя военкомата.
- Товарищ подполковник, - заторопился Левка, - я все объясню… Но старший сержант сверхсрочной службы Плотвицын, сопровождавший их группу, оттеснил в сторону, близко стал к подполковнику, заговорил вполголоса.
До Левкиных ушей донесли обрывки фраз:
- …активный участник антисоветской группы…, …по приказу КГБ…
Внимательно слушая, подполковник недоверчиво глядел на Левку. Затем какие-то секунды, будто взвешивая и на что-то решаясь, подержал в руке папку с личным делом. И… вернул ее в общую стопку. Еще раз, как показалось Левке, с сочувствием глянул на него:
- Тут уж я ничего не могу сделать…
Служить Левке пришлось в стройбате. О том, в какие войска попал, домой он не писал. Просто указывал обратный адрес: Калининская область, Бологое-4 и номер в/ч.