Ты знаешь, я давно не сплю.
Мне просто не о чем говорить.
И я понимаю, что вот это утреннее молчание - все, что у меня есть, чтобы цепляться за этот день.
Как только я напишу - он рухнет.
Начнутся новые проблемы, новая боль, новые пустые слова и обещания, новые обиды.
Ночью не так. Ночью, наедине с темнотой и одиночеством, упиваешься дневными проблемами. Пересматриваешь их заново, вытаскиваешь из себя все, что было. Прокручиваешь, перевариваешь.
К утру становится легче. Даже становится возможно поспать.
И вот это вот время - перед рассветом и пару часов после - самое лучшее, самое безопасное. Старые обиды ты уже переварил, а новые ещё не наступили.
И я в последние дни растягиваю это время как могу.
А потом ты пишешь сам. Или я вынуждена тебе написать, чтобы соблюсти приличия...
И мой ад выливается на меня как из перевёрнутого чугунного котла.
Или как-будто я иду по тонкому мосту в скалах. Ступаю еле слышно, не дыша. И тут появляешься ты и моя тонкая хрупкая тропинка начинает рушится под моими ногами. И меня заваливает.
И я все время говорю тебе - не пиши мне.
Пожалуйста, не пиши мне больше.
Да, мне будет больно. Потому что привыкаешь. Привыкаешь к собственной цепи и собственной боли...
Это, знаешь, когда я в детстве ездила в пионерский лагерь, у нас был забор из заостренных бревен с одной стороны. Он символизировал 33 богатырей с заостренными шлемами. Мальчишки лазали по этому забору и один из них упал, напоровшись животом на заостренный шлем богатыря. Местная медсестра приказала не трогать мальчика до приезда скорой помощи. Сколько прошло времени? Не знаю. Минут 10-15. За это время он привык к ощущениям. Они стали для него терпимыми.
А потом приехала скорая и его стали снимать с этого шлема. Он кричал на весь лагерь. Нас не пускали на это смотреть, но было все очень хорошо слышно. Как он кричал - не трогайте меня, не снимайте.
То есть, свобода - это всегда сначала боль. Более сильная, чем та, с которой ты уже успел сродниться.
Свобода - это шанс на выздоровление. И новую долгую счастливую жизнь.
А если бы этого мальчика пожалели и не стали снимать с забора, он бы там так и умер.
Понимаешь? Я тоже могу умереть. Если не освобожусь.
Мне будет больно... Может быть, я буду даже кричать.
Но ты не мог бы мне больше не писать?