Корнилие-Палеостровский мужской монастырь (остров Палей на Онежском озере, Карелия)
ИЗ НАСИЖЕННЫХ МЕСТ
Как и в некоторые прошлые свои поездки, Новый год пришлось встретить в дороге – на этот раз в поезде «Астрахань – Петербург». Торжественный миг в нашем заполненном под завязку плацкартном вагоне прошёл совершенно по-будничному, разве что треть пассажиров не спали – о чём-то тихо переговаривались. Наши проводники ушли в другой вагон. Впрочем, мы как раз отъехали от Рязани и несколько последующих часов никаких остановок по расписанию не намечалось.
В эту ночь я наконец-то узнал, где поезд объезжает Москву и выходит на трассу «Москва – Петербург» (ни один проводник ранее не смог объяснить мне, где именно поезд проходит этот участок глубокой ночью). Оказалось, что мы по рязанской дороге въезжаем чуть ли не в центр Москвы (до района метро «Электрозаводская»), проходим примерно в километре от площади трёх вокзалов и далее мимо Останкино, Химок и т. д. следуем до Петербурга. Если бы здесь предусматривались остановки, то вполне можно было бы этим поездом ездить в Москву, но столица остаётся «за бортом»…
На этот раз в поездке в «зону спасения» я был не один. Дело в том, что мы ехали в один из самых труднодоступных монастырей Русского Севера и отправляться в одиночку в такое рискованное путешествие было бы опрометчиво. Моим попутчиком стала научный сотрудник Энгельсского краеведческого музея Ксения Ермакова, имевшая опыт экстремальных путешествий автостопом.
В Петербурге предстояла пересадка на поезд до Мурманска. Здесь нас встретил мой друг Александр, и всё время до отправления мы гуляли по Северной столице. Было 1 января, и город был аномально безлюден: пустое метро, одинокие прохожие на Невском проспекте (7 января, когда возвращались домой опять-таки через Петербург, имели несчастье выйти на Невский проспект и тут же потерялись в плотном потоке людей; встретились лишь у поезда). Заснеженной тишиной встретило нас Смоленское кладбище, старейшее в Питере. Здесь покоятся Александр Блок, адмирал Нахимов, изобретатель первого русского самолёта А. Можайский, няня А. Пушкина Арина Родионовна…
Обычно на аллее, идущей от Смоленского храма до часовни святой Ксении Петербургской, особо почитаемой в этом городе, приходится ждать часами, чтобы войти в часовню. В этот день никакой очереди не было…
Не хотелось сугубо светским Петербургом «портить» идею нашей поездки, поэтому мы от Смоленского кладбища направились к мало кому известной Кожевенной линии (самый юг Васильевского острова). Именно в этом районе располагается один из корпусов Морской академии им. адмирала С. О. Макарова, где мы с Сашей когда-то учились. Кстати, когда Саша после нашего отъезда разместил в Интернете фотографии Кожевенной линии, они вызвали у пользователей настоящий ажиотаж, потому что даже сами питерцы не подозревали, насколько экзотична эта «неотлакированная», сугубо промышленная улица, погружающая в конец XIX – начало ХХ века.
Приятно кольнуло сердце от криков чаек на невской набережной лейтенанта Шмидта (здесь стояли вмёрзшие в лёд ледокол «Красин», огромный парусник, подлодка-музей, на противоположном берегу – портовые краны). Приятно было пройтись у старинных стен Новой Голландии – ещё не отреставрированного комплекса в нескольких сотнях метров от сверкающей и тысячи раз «оттиражированной» площади перед Исаакиевским собором. Непарадный Петербург лично мне ближе, роднее: кому яйца Фаберже, а кому глиняный кувшин…
Ближе к отправлению поезда всё больше стали посещать мысли о цели нашей поездки, ведь за Петербургом начиналась ещё не знакомая мне земля. Там нас ждала неизвестность, а значит, потенциальная опасность. Приятно было ощущать в себе обострение чувств и реакций, когда окружающий мир начинаешь воспринимать не только разумом, когда вновь обретаешь свежесть. Это ощущение знакомо всем путешественникам, и именно оно вновь и вновь побуждает людей отправляться из насиженных мест в неизвестные края.
ЗАОНЕЖЬЕ
В карельский город Медвежьегорск мы приехали в полдень 2 января и сразу же поспешили на автостанцию. Зимний день в этих широтах короток, и хотелось до монастыря добраться засветло. Нам очень повезло: через несколько минут как раз отправлялся транзитный автобус по маршруту «Петрозаводск – Великая Губа», который проходил через нужное нам село Толвуя.
С Медвежьегорском (ж/д станция «Медвежья Гора») мы близко познакомились на обратном пути, но, наверное, уместно немного рассказать о нём именно сейчас, чтобы читатель имел представление о тех местах, где происходит «действие».
Город расположен в 150 км к северу от Петрозаводска на севере Онежского озера. Население 18 тыс. человек. Известен тем, что с 1931 года в нём находилось управление строительством Беломоро-Балтийского канала и, соответственно, были три концлагеря для раскулаченных крестьян – основных строителей Беломорканала. Во время финской оккупации (1941-44 гг.) и последующего освобождения город был сильно разрушен. Чудом сохранилось невредимым деревянное здание железнодорожного вокзала, построенное инженером Габбе в 1916 году в виде голландской церкви.
Кроме былой столицы Беломорканала, Медвежьегорск – центр большого района, где находится более 300 памятников истории и архитектуры, в том числе знаменитые Кижи. Палеостровский монастырь – тоже памятник, насчитывающий шесть веков, но потоки туристов не захватывают его. И это, наверное, хорошо.
…В общем, водитель взял нас до Толвуи, хотя сидячих мест в автобусе не было. Нам предстоял путь в 80 км по западному берегу Онежского озера, а дальше действительно уже была неизвестность, ведь монастырь расположен на острове.
Названия населённых пунктов мало о чём говорили, но места здесь, называемые Заонежье, легендарны. Именно в Заонежье впервые были записаны былины о русских богатырях. Именно в Толвуе родился преподобный Зосима Соловецкий. Именно сюда была сослана мать первого русского царя из рода Романовых (прабабка Петра I) – боярыня Ксения Ивановна (по приказу пришедшего к власти Бориса Годунова перед ссылкой женщину постригли в монахини под именем Марфа).
А вот, например, ничем не примечательный с виду посёлок Шуньга, но его название весь мир знает и многие из вас знают, потому что именно от него получил своё название уникальный и загадочный минерал шунгит, который промышленно добывается только в этом районе и больше нигде в мире (о шунгите ещё пойдёт речь дальше).
Пока же из окна автобуса мы видели заснеженный густой смешанный лес, уходящее за горизонт Онежское озеро, покрытое льдом, скопления автомобилей у трассы (это рыбаки оставили машины, а сами разбрелись по окрестным рыбным местам) и небольшие, будто затаившиеся сёла. Люди в автобусе вроде бы обычные, но они здесь всё знали, и названия типа Лавасгуба, Шуньга, Надмозеро, Толвуя не удивляли их в отличие от нас.
«ТАМ НИЧЕГО НЕТ!»
Село Толвуя оставило приятные впечатления. Остановочный павильон – в центре села, рядом – круглосуточный магазин, но утоптанный снег абсолютно белый. Настоящая, а не «химическая» морозная свежесть. Село расположено на пересечённой местности, что всегда радует глаз. Невдалеке видны развалины церкви: всегда старые сооружения, даже их руины, изначально вызывают уважение к месту, облагораживают его, возбуждают дополнительный интерес. Но взгляд то и дело устремлялся в просторы Онежского озера, на покрытые лёгкой морозной дымкой далёкие острова. Который из них наш?
Я обратился к пожилому мужичку, который вышел из магазина и чуть затормозил, глядя на наши рюкзаки:
- Скажите, как дойти до острова Палей?
- На Палеостров? – удивился мужичок.
- Ну да, в монастырь.
- К монахам, что ли?
- Ну да.
Наше желание озадачило мужичка, тем более что лично его волновали совсем другие вопросы:
- Это... у меня восемь рублей не хватает…
- Конечно-конечно! – засуетился я, доставая мелочь.
- В общем, пойдёте прямо по селу, потом свернёте направо, а там по льду.
- Спасибо!
Глубину удивления мужичка я понял чуть позже, когда по дороге решили расспросить о монастыре встретившуюся нам пожилую женщину. Почему-то я был уверен, что уж она-то хотя бы по праздникам посещает Палеостровский монастырь.
- Так ведь там же ничего нет! – воскликнула она.
То есть оказалось, что местные жители в монастырь не ездят, никакого храма там нет, а живут всего несколько монахов.
Конечно, кое-что я знал об этом монастыре из Интернета, но продолжал мыслить стереотипами из прошлых своих поездок. А ведь действительно, все старые монастырские постройки на острове разрушены, вновь монастырь открыт лишь недавно и те несколько монахов, что поселились там, конечно же, ничего не успели восстановить.
По-настоящему, совершенно конкретно объяснил нам дорогу местный рыбак. Он даже нарисовал план на снегу. После этого, когда он показывал рукой в сторону островов, было уже понятно, что он имеет в виду. В общем, до Палеострова по прямой шесть километров, но монахи живут на дальнем отсюда конце острова, так что километров десять будет. В том вон месте могут быть трещины во льду – надо быть осторожным, лучше обойти там… Мужчина, конечно, не сказал, но, судя по интонации, на языке у него вертелось: «За каким чёртом вы вообще туда прётесь? Бывают же чудаки на свете!»
Надо заметить, что Толвуя – село довольно богатое: у многих во дворах стояли машины и снегоходы, есть настоящая хоккейная коробка, в воздухе лёгкими волнами пробегали запахи животноводства… Наверняка можно было бы договориться насчёт снегохода. Но ей-богу, хотелось именно пешком, по тихому белому простору, чтоб никаких следов «цивилизации».
Впрочем, «следы цивилизации» – дорожки от снегоходов – нам очень помогли. Снег, конечно, всё равно проваливался под ногами, но идти было легче, чем по целине. А вскоре вообще обнаружили след от автомобиля, правда, вёл он не совсем к нашему острову.
Стоял морозец градусов пятнадцать. Небо было затянуто чуть сероватой пеленой. Снег приятно скрипел под ногами. Наш Палеостров был покрыт густым лесом. Возникали какие-то аналогии с нашими волжскими островами, глаз привычно выискивал на берегу какие-нибудь домики турбаз, сознание упорно цеплялось за привычные образы, но реальность разрушала стереотипы. Здесь всё было по-другому. Выражение «дикая природа» – именно об этих местах.
Медленно, но верно начинало темнеть. Мы прошли мимо двух маленьких островов с острыми, плотно растущими елями, на траверзе уже был Палеостров, но колея по-прежнему не приближалась к нему. Вдруг вдалеке показался необычайно яркий огонь, который вначале навеял мысли о НЛО, но это оказался снегоход. Рыбаки, конечно же, оценили нас взглядом, но тормозить не стали. Мы, впрочем, и не просили, но лично мне стало немного обидно: хоть бы спросили, мол, куда путь держите, не помочь ли, не подсказать?
Вскоре колея наконец-то повернула к нашему острову. Однако радоваться пришлось недолго: она оборвалась около рыбацких лунок. Далее пришлось идти по целине, но зато рядом с берегом.
Темнело медленно, но как-то скачками, дискретно. То есть моргнёшь глазами, а вокруг уже стало заметно темнее. Справа от нас, где-то у горизонта, загорелись береговые огни какого-то населённого пункта, слева стеной стояли высоченные ели, покрытые снегом. Но лес всё равно казался тёмным, и совсем не кстати вспомнилась информация из Интернета о стаях голодных онежских волков, расплодившихся этой зимой. «Чего ж я петарды с собой не взял? – ругал я себя мысленно за непредусмотрительность. – В городе-то они раздражают, когда пацаны их под ноги прохожим бросают, а тут как хорошо против волков-то – сразу разбегутся… Или появится в Интернете ещё одна информация: мол, двух несчастных паломников…»
Уже по-настоящему стало темно, но на острове по-прежнему не было и намёка на человеческое присутствие. Мало того, он тянулся далее на север, уходя за горизонт. Толвуя уже давно скрылась из нашего поля зрения, и, естественно, никаких мимо проходящих снегоходов.
Решили сделать небольшой привал… Никогда не думал, что обычные кисловатые мандарины могут оказаться такими божественно сочными и вкусными, как какой-нибудь нектар! Ещё бы чаю!.. Где же монастырь? А может, мы заблудились?
«КАК ЖЕ ВЫ ТАК?!»
Пройдя метров двести от привала, мы обнаружили за мысом, увенчанным гигантской, уходящей ввысь елью, лагуну, о которой нам говорил рыбак из Толвуи, однако никакого монастыря не увидели. Здесь наш остров заканчивался, а то, что мы раньше считали его продолжением, было другим островом. Однако пройдя ещё чуть-чуть, увидели некое большое сооружение, которое почти сливалось с раскрывшейся нам местностью. Это мог быть только монастырь, но он выглядел совершенно безжизненным. «Здесь же нет электричества!» – вспомнили мы.
На территорию Палеостровского монастыря, как потом оказалось, вела утрамбованная колея от снегоходов, был даже «центральный вход», но в темноте мы этого не видели, поэтому, утопая по колено в снегу, направились к полуразрушенному двухэтажному каменному зданию бывшего братского корпуса, построенного в начале XIX века. Пройдя под аркой, оказались среди небольших деревянных домиков, между которыми были расчищены дорожки. Ни в одном окне не было света. У одного из домиков в растерянности остановились.
Вскоре за дверью домика послышались шаги, и перед нами предстал «классический» монах – с бородой, в чёрной рясе. За ним вышел второй монах. У каждого из них на голове был обруч с фонариком, дающим не совсем естественный фиолетовый свет. Точно такой же свет я увидел в нескольких окнах окружающих домиков.
Мы поздоровались, но монахи явно были в недоумении.
- Как вы здесь оказались? Откуда? Как вы прошли сюда мимо собаки, она же могла вас растерзать?
У меня было очень странное состояние, потому что низкий обрывистый лай собаки я стал воспринимать лишь тогда, когда произнесли слово «собака», до этого я его просто не слышал.
Стал объяснять, что мы паломники, пришли из Толвуи, а сами из Энгельса.
- Как же вы могли вот так, без предупреждения?! Ведь с вами могло… Ведь это опасно!
Я уже знал, с кем говорю (Интернет в этом смысле – великая штука) и продемонстрировал свои знания:
- Мы с вами заочно знакомы. Вы – отец Михей, а вы…
Пока я вспоминал, Ксения помогла мне:
- …Отец Иоанн.
Оба луча фонарика тут же направились на Ксению.
- Так вы не мужчина?! – не то с ужасом, не то с удивлением воскликнул наместник монастыря отец Иоанн. И опять: – Как же вы могли?!
Я почувствовал себя виноватым. Действительно, в Интернете была информация, что монастырь принимает паломников, и был указан сотовый телефон отца Михея. «Но ведь в прошлые века никаких телефонов не было, – думал я. – Никто никого не предупреждал…»
После того, как мы подробно представились, отец Иоанн поинтересовался:
- А вы кто друг другу?
- Мы товарищи по поездке, – стал объяснять я долго и нудно. – Много слышали о вашем монастыре и вот решили…
- Вы не муж и жена? – уточнил отец Иоанн.
- Нет-нет, просто вместе приехали.
После довольно продолжительного размышления отец Иоанн вынес «приговор»:
- Правила не могут быть без исключений… Ладно, будете жить в том домике. Ты, Александр, в келье с Сергием, а вы, Ксения, в отдельной келье, одна. Отец Михей вам всё покажет… Скоро начнётся служба, а потом будет трапеза… Как же вы так?!..
С поникшими головами мы направились к одному из ближайших домиков, из окна которого, судя по фиолетовому лучу фонарика, нас кто-то внимательно разглядывал.
Когда на следующий день я увидел волкодава по кличке Омар, привязанного на цепи к струне, что позволяло ему «охватывать» почти всю береговую линию, то понял, как нам повезло, что мы вошли в монастырь не с «центрального входа». Омар ростом оказался мне по пояс, голова – больше моей, лапы – толще моих рук. Именно благодаря ему к монастырю перестали подходить волки. Иногда то ли в профилактических целях, то ли чувствуя где-то поблизости серых хищников, он лаял в сторону озера, и от его баса, казалось, сотрясалось небо. На следующий день мы для Омара уже были своими, хотя взгляд его по-прежнему казался мне подозрительным. Ксения проявила самостоятельность и со светской непосредственностью решила познакомиться с псом поближе: подошла к нему, погладила по шее, что-то стала ему говорить. К её несчастью, это увидел отец Михей: он её так отчитал, как, наверное, в школе не отчитывали. Всё правильно, он теперь отвечал за нашу безопасность. К тому же в монастыре всё должно делаться только по благословению, то есть с разрешения отца Иоанна, а в его отсутствие – отца Михея. Здесь с этим было особенно строго.
Однажды мы решили прогуляться вдоль острова, отошли от монастыря километра на полтора, и вдруг на меня напал какой-то животный страх: я почувствовал опасность, стал то и дело оглядываться. Потом, уже в монастыре, мне объяснили причину этого: «Просто за тобой наблюдал волк».
ОБИТАТЕЛИ МОНАСТЫРЯ
Монастырские кельи оказались очень удобными: деревянная отделка, полочки, две кровати, печь-голландка. Освещение – только через окно, ну и фонарик. Свечи использовать запрещено во избежание пожаров. Естественно, ни радио, ни телевизора. Вообще, связь с внешним миром здесь не приветствовалась. Например, у моего соседа по келье Сергея, жившего в монастыре с середины декабря, мобильный телефон был изъят. С нами разговора про телефоны не было, впрочем, мы и приехали-то сюда всего на четыре дня.
Как ни странно, информационного голода я не ощущал. Во-первых, много новых ощущений, а во-вторых, совершенно не хотелось знать, что происходит в миру. Кстати, на обратном пути я с интересом смотрел на работающие телевизоры (на вокзале, в кафе), но всякий раз становилось неприятно от одних и тех же «бабок», Басковых, Киркоровых в петушиных одеждах и т. д. – ощущение конвейера с одними и теми же «деталями». Не впечатляли и новости. Всё это казалось вторичным, как пережёванная жвачка.
После знакомства я первым делом спросил у Сергея, можно ли где попить горячего чаю. Вопрос его удивил: здесь не пили чай вне трапезы, на это не было благословения. Как ни странно, эта «проблема» тут же перестала меня мучить и все четыре дня я о чае даже не вспоминал.
Фонарики мы с собой не взяли. К счастью, у меня в рюкзаке случайно оказалась зажигалка с миниатюрным фонариком, которая позволяла ориентироваться, если в келье не было Сергея. Впрочем, вскоре даже такая подсветка оказалась ненужной: если привык к помещению и если все вещи всегда ставишь на одно и то же место, вполне можно существовать и в темноте.
Когда мы вдвоём с Ксенией пришли в монастырь, здесь находилось шесть человек. После нашего отъезда вскоре уехал и Сергей, так что постоянное население Палеостровской обители – братия – составляло всего пять человек.
Здесь редко и скупо рассказывают о себе, тем более случайным паломникам, потому что у каждого путь сюда усеян далеко не розами. Правда, о жизни, оставленной в миру, порой говорят глаза – мудрые, немного грустные, а иногда «отсутствующие», направленные внутрь себя. Это воспринимается так же, как тишина или как уютная темнота в келье. Понимаешь, что хоть эти люди и закрыты, от них не может исходить зло. Редко когда в миру ощущаешь такой же покой.
Наместник монастыря отец Иоанн в домонашеской жизни был специалистом по арабскому языку, окончил Московский институт дружбы народов. В конце 80-х – начале 90-х годов работал переводчиком в коммерческих и государственных структурах, участвовал в переговорах наших политиков и олигархов с руководством Саудовской Аравии и ОАЭ, изъездил полмира… В интервью журналисту Серафиму Ореханову (статью отыскали всё в том же Интернете) отец Иоанн сказал: «В какой-то момент у меня возникла мысль: а зачем всё? Зачем я живу?.. Ясное дело, что нет человека, который бы не задавался этими вопросами, но меня они волновали как-то особенно остро. А ответов не было. Я не мог работать, не мог даже спать. И вот пошёл и постригся в монахи. Было мне тогда 29 лет… Уехал в Петрозаводскую епархию, сначала назначили в Муромский монастырь (ещё один труднодоступный монастырь на восточном берегу Онежского озера. – А. Б.), в 2003-м перевели сюда. Господь сам дал мне ответы на все мои вопросы».
Другой монах – отец Михей – предпочитает не рассказывать никому о своей жизни. Известно только, что родился он в Калининграде.
Трое других жителей монастыря – пока ещё не совсем монахи. Анисим (ему лет 25) – иеродьякон, то есть, по словам Сергея, полумонах. Владимир (ему где-то около 50) и Сергий (лет 20, родом из Чувашии) – послушники, т. е. проходящие предварительные испытания, чтобы в будущем стать монахами. Больше о них ничего не знаю.
Моему соседу по келье Сергею 39 лет, он из Тверской области. Монахом становиться не собирается, но, как и я, считает монастыри зонами спасения, причём не в образном плане, а совершено в конкретном. В частности, на этот раз он остался без работы, впал в депрессию, и монастырь действительно стал для него спасением… Судя по его рассказам, он в молодости немало покуролесил, и не известно, чем бы всё закончилось, если бы не проснувшаяся вера в Бога.
Все обитатели монастыря собирались вместе лишь во время служб – утренней и вечерней, и на трапезе, которых было две: в 12.00 и в 20.00. «Завтрак» на утренней службе состоял лишь из чашки воды и просфоры… После службы – работы по монастырю (так называемое послушание) до 16.00 с перерывом на обед… На первый взгляд, условия почти спартанские, жёсткие, но – удивительное дело! – очень легко вписываешься в эту жизнь, всё воспринимается вполне гармонично и даже удобно. Организм буквально пел от такого здорового образа жизни: от абсолютно чистого воздуха, от простой постной пищи, от физического труда на свежем воздухе, от чистоты и духовности человеческих отношений. Если существует рай на земле, то он может выглядеть именно таким, когда подобный аскетизм не в тягость, а в радость.
БЛАГА ЦИВИЛИЗАЦИИ
Вечерняя служба начиналась в 18.00. Я ждал её с нетерпением, чтобы окончательно «определиться», где мы оказались: увидеть храм, который, наверное, не заметили из-за темноты, увидеть всех обитателей монастыря, почувствовать, чем они живут. Пока «освоена» была лишь келья, и даже лица своего соседа Сергея как следует не разглядел, потому что он освещал фонариком, естественно, не себя. Неопределённость сохранялась, но уже чувствовался уют и надёжность этого места внутри дикой девственной природы.
Храмом оказался небольшой деревянный домик, к тому же он занимал лишь левую половину строения, а в правой находилась трапезная. В этой церквушке могли поместиться максимум 10-12 человек, однако здесь всё было, как полагается, в том числе и алтарь.
Два больших монастырских храма были разрушены ещё в советские времена, новый же – сложенный из толстых брёвен – находился в стадии строительства.
Службу вёл отец Михей, периодически ему кто-то помогал – все всё знали досконально. Только мы с Ксенией были в роли обычных прихожан.
Почти два часа богослужения пролетели, как одна минута. То я умилялся этой избе, где всё так по-домашнему, то вспоминал свою деревню и бабушек, то погружался в тексты молитв, которые вдруг переставали быть абстрактными и наполнялись реальной жизнью, то вглядывался в обитателей монастыря, пытаясь разглядеть что-то за их внешним обличьем. Так же, кстати, будет на службах и в другие дни. Это всегда были часы особого состояния, когда мысли, душа, воображение и воспоминания начинали «работать» в совершенно иной тональности. Здесь, в этой тесной избе-церкви, где всё на расстоянии вытянутой руки, время и жизнь наполнялись особым смыслом, какой-то вековой мудростью.
Правда, в качестве подсветки для чтецов служила… электрическая лампочка. Как увидел позже, трапезная тоже освещалась электричеством. Оказалось, что в монастыре есть ветряк, аккумуляторы и даже солнечные батареи. Кстати, родной брат отца Иоанна, владеющий фирмой, которая поставляет высокотехнологичное оборудование для Минобороны, жертвует Палеостровской обители по миллиону рублей ежегодно. Это позволило монастырю приобрести катер, снегоходы и вести строительство. Островитяне безусловно благодарны всем жертвователям, но по большому счёту могли бы, наверное, обойтись и без «высоких технологий». Как говорил отец Иоанн в вышеупомянутом интервью, «мы живём себе и живём, трудимся, чтоб в лености не погрязнуть».
Но блага цивилизации не портили общей картины…
МУДРОСТЬ ВЕКОВ
Всегда поражает выбор места для возведения каких-либо культовых сооружений и создания поселений. Раньше умели выбирать. Посмотрите, как гармонично вписаны в окружающий пейзаж церкви, монастыри, старинные сёла и города. Причём присутствует не только внешняя гармония, но и внутренняя. В таких местах себя и чувствуешь по-особенному.
Сравните, например, в нашем Энгельсском районе два соседних села – Терновка и Новая Терновка, и вы почувствуете разницу. Новая Терновка, похожая на захламлённый геометрический чертёж, построена в паре километров от старой Терновки – в «чистом поле», как «агрогород», безо всякого учёта «энергетики места». Если в старой Терновке, стоящей на берегу Волги, всё воспринимается естественным, то в Новой Терновке – всё «искусственно». Точно такая же разница ощущений от «старого города» (будь то Энгельс, Балаково или Саратов) и от новых кварталов на окраинах исторических городов.
Палеостровская обитель была основана в XIV веке, естественно, в особом месте: выбор был точным. Именно поэтому здесь история «концентрировалась» в события, этот дальний уголок оказался вплетённым в исторический поток.
Почему преподобный Корнилий основал именно здесь скит в XIV веке? Рядом есть другие острова, другие удобные и скрытые лагуны. Не известно, знал ли он точно или чувствовал, но лагуна на Палеострове – уникальна. Только в этой лагуне нерестится очень редкая и очень маленькая рыбка палей, потому что только здесь вода удивительного качества. А дело в том, что остров Палей сложен из шунгита – загадочного минерала, похожего на чёрный графит, чей геологический возраст почти два миллиарда лет. Он формировался тогда, когда на Земле ещё не было жизни, но минерал этот очень «антропоцентричен». То есть он «подстроен» под человека: уничтожает всё, что вредно человеку, и сохраняет и усиливает то, что человеку полезно. Это своеобразное природное лекарство. Именно он очищает воду в этом районе Онежского озера так, что жители пьют её прямо из озера, так сказать, сырой. А вкус её необыкновенный! Попробовав этой воды, совсем не случайно я забыл обо всяком чае. Подобной вкусной воды я не пробовал никогда, и это совсем не преувеличение. (Сергей, кстати, рассказал, что у них в Тверской области шунгитом засыпают дно колодцев, а ведро карельского шунгита стоит 2 тысячи рублей.)
Вообще, вода лежит в основе феномена жизни и состоит, как ни странно, из кристаллов. Вы, наверное, слышали об исследованиях японского учёного Масару Эмото, который фотографировал кристаллы воды из разных источников и открыл, что вода способна накапливать и хранить информацию (наши предки, впрочем, об этом знали издревле и безо всяких исследований). Именно он обнаружил, что кристаллы «природной» воды имеют красивую и гармоническую структуру, а «городская» вода под микроскопом имеет безобразный и хаотический вид. Оказалось также, что вода от негативной информации теряет свою гармонию, и наоборот, кристаллы «плохой» воды, например, во время молитвы приобретают гармонию.
Когда я пил палеостровскую воду, мне казалось, что её кристаллы божественно красивы…
Да, преподобный Корнилий поселился именно здесь, и это не было случайным. И то, что в XVIII-XIX веках здесь было особенно многолюдно, что сюда притягивало людей – тоже не случайно. Да и раньше великие князья московские, а затем и русские цари жаловали скит деньгами и драгоценностями, совсем не считая его задворками.
В Смутное время (конец XV – начало XVII веков) шведы и финны разорили Корнилие-Палеостровский монастырь дотла. Однако люди вновь восстановили его. Но не прошло и тридцати лет после этого, как на Руси случился церковный раскол. Патриарх Никон сослал на Палеостров епископа Павла Коломенского – единственного архиерея, поддерживавшего старообрядцев. Через несколько лет сюда на остров приплыли единомышленники епископа – монахи-старообрядцы с Соловков, выжившие после разорения царскими стрельцами Соловецкого монастыря. Они проповедовали учение о скором конце света по прионежским городам и весям. Спасение от Божьего гнева старообрядцы видели в покаянии и… скорейшей смерти. Таким образом соловчане собрали более двух тысяч крестьян, привезли их на Палей и устроили… массовое самоубийство. Люди набивались во все деревянные здания и поджигали себя… До сих пор, по словам островитян, стоит копнуть на территории монастыря, как натыкаешься на пепел и обгорелые кости.
Слева от монастыря высится мыс (состоящий, кстати, полностью из шунгита): там старообрядцы установили большой деревянный крест, изрезанный письменами. Он стоит до сих пор. Старообрядцы его очень почитают, то и дело наведываются сюда. Как говорит отец Иоанн, «я в них первым камень не кину, пусть приезжают».
После случая массового самосожжения монастырь продолжал действовать. При Александре I был построен большой каменный братский корпус, две каменные церкви. Через Палеостров с остановкой здесь в Соловецкий монастырь шли тысячи паломников. Святое место буквально притягивало к себе… Но вот настала революция. Новая власть посчитала это место настолько глухим и «нефункциональным», что даже не стала взрывать строения – просто расстреляла монахов…
Восстановление Корнилие-Палеостровского монастыря началось лишь в 2003 году, к этому времени здесь остались одни руины.
ЯЗЫЧЕСКИЕ МОТИВЫ
Православие и вообще христианство когда-то жестоко боролось с язычеством. Кстати, одним из способов борьбы было совмещать христианские праздники с языческими. Однако все мы, русские, на каком-то генном уровне остались язычниками. Как ни странно, но именно в церкви, именно в дальних маленьких монастырях наша языческая тоска находит отдохновение.
…Вот мы идём по извилистой тропинке по сказочно заснеженному лесу. Немного страшно (как когда читаешь русские сказки) и радостно от торжественной тишины и девственности. Возникают образы Морозко, «зайчишки», «серого волка», бабы-яги и прочих сказочных (языческих) персонажей… Спускаемся по скалистому обрыву к пещере. Здесь, в скальной нише, жил преподобный Корнилий, основатель Палеостровской обители, по той тропе, что мы шли, преподобный Авраамий приносил Корнилию еду. Все эти древние образы сливаются в нашем воображении, одухотворяют окружающую природу… В пещерке, как называют её в монастыре, стоит крест: здесь Корнилий жил и преставился. Из неё открывается чудесная панорама Онежского озера…
Богослужение в маленькой тесной избе, совместная трапеза за одним большим столом – это тоже что-то от язычества. Что-то от древнего человеческого братства.
Обычно в христианских общинах говорят о «божьих карах», о «конце света». Странно, но на этом острове ничего подобного я не слышал. В «материковских» монастырях нередки разговоры об иноверцах, о евреях, о каких-то заговорах. Здесь даже таких слов не упоминалось. Я было попробовал, провоцируя на разговор, поднять «еврейскую тему», но отклика не нашёл, при этом на меня посмотрели, как на больного, одержимого бредовыми идеями.
В одном из интервью на вопрос о будущем Православной Церкви в России наместник Корнилие-Палеостровского монастыря отец Иоанн ответил: «Сейчас вроде народ как-то опомнился. Молодёжь только читает об этом, а я помню, как священников в психушки сажали и там убивали препаратами. Сейчас же храмы восстанавливаются по всей России, люди к вере тянутся… Вот говорят, мы живём в последние времена. Я так не думаю, это мы просто по недомыслию ворчим. Пока жив на Руси хоть один священник, жива будет Россия».
В отличие от многих других монастырей в этом не было апокалипсических настроений, а царил дух жизни и созидания. Это, кстати, тоже от язычества.
Конечно, никто на Палеострове не говорил о язычестве, это лично мои ощущения. Я постоянно видел аналогии, и в моём сознании одно не противоречило другому.
В древние времена наши предки взывали к своим языческим богам о дожде (в православной церкви тоже просят Бога о ниспослании дождя), просили хорошего урожая и вообще благосклонности. В сегодняшних богослужениях молятся за богохранимую землю Российскую, «за власти и воинство ея», чтобы власть была «в чести и благочестии»…
Я был уже во многих монастырях, но не могу назвать себя воцерковленным человеком: не знаю многих элементарных вещей в тех же богослужениях. Всякий раз сталкиваюсь с чем-то новым.
...После вечернего богослужения – трапеза. После неё – опять богослужение, однако Ксении говорят, что ей нельзя на нём присутствовать – служба только для мужчин. Я бывал раньше в мужских монастырях, но с таким сталкиваюсь впервые. Очень заинтригован.
Сначала служба идёт как обычно, но потом начинаешь понимать её смысл: она направлена на борьбу с плотью, с плотскими желаниями, с эротическими снами и тому подобным. Это действительно актуально для мужской обители… В конце богослужения все друг у друга просят прощения и троекратно целуют друг у друга плечи. «Прости, брат Александр», – каждый говорит мне. «Бог простит», – отвечаю я. Также я прошу прощения у каждого. Мне сначала неловко, что у меня просят прощения, но вдруг охватывает совершенно счастливое ощущение духовного братства с этими людьми. Именно духовного, которое возвышает над плотью.
Между прочим, цель языческих обрядов – тоже единение, сплочение людей одной веры, одного рода.
Обычно когда после монастыря вновь погружаешься в шумную и суетливую мирскую жизнь, пребывание в обители как будто отсекается ножом, превращается в сон. На этот раз всё было иначе. Я шёл по людному Невскому проспекту (на обратном пути мы вновь заезжали в Петербург), кругом сверкающая новогодняя атрибутика, великолепный светский город, а в голове постоянно звучала мелодия молитв, звучали фразы из молитв, и это не давало слиться с толпой, служило своеобразным противоядием к унификациям. Я чувствовал себя в какой-то защитной оболочке. При этом не надо было, как прежде, «уходить в себя», чтобы защитить свою индивидуальность, не надо было возводить вокруг себя «крепостных стен». Я был открыт и защищён. Удивительное состояние!..
ОТ МИРА СЕГО
В монастырь не только приходят, из него и уходят (я не имею в виду паломников). Ещё до 2003 года в Палеостровский монастырь Петрозаводской епархией был назначен наместником некий монах, но он не выдержал испытание островом – глухо, холодно, голодно. Его вера в Бога и связанные с этим идеалы пошатнулись, и он решил вернуться в свет, в Москву. Сейчас он директор ресторана на Красной площади. Возможно, остров Палей он вспоминает, как кошмарный сон, а, может быть, временами думает о нём, как от утраченной им «зоне спасения»…
Через Палеостров прошёл не один послушник, но ни один не осел здесь надолго. Мне кажется, если человек верует по-настоящему и свою жизнь полностью посвящает Богу, то ему становится всё равно, где жить, а в дальнем и безлюдном монастыре даже лучше. Такой человек живёт в иной системе координат, в которой нет места мирской суете и «благам цивилизации». Достаточно вспомнить крайние случаи такого служения, когда монахи-отшельники жили в пещерах, не выходя оттуда, питаясь лишь водой и просфорой, что приносили им обычные монахи. Что удивительно, эти отшельники не страдали от «неудобств». Это про них говорили: «питаются святых духом» и «не от мира сего». Они иначе воспринимали мир, их организм изменялся буквально на клеточном уровне, их жизнь была наполнена таким светом и такими событиями, что нам, в нашей обычной системе координат, это недоступно. Так что ещё вопрос, у кого жизнь была более полной, насыщенной и счастливой.
В общем, для истинно верующего материальная составляющая нашей жизни полностью теряет своё значение. Наверное, только такие люди могут увлечь, повести за собой. Только перед такими людьми мы в состоянии полностью открыться, только им искренне преклоняться, наслаждаясь их светом и их мудростью.
Мои поездки по монастырям – это ещё и поиск таких людей.
На Палеострове мне ни с кем не удалось поговорить по душам – не сложилось. Самое настоящее – это когда складывается, всё остальное – искусственно. Мне не хотелось искусственности. Однако воспоминания об этой обители – самые тёплые. Два огромных пушистых кота, которые приходили ночью со мной спать; трогательные три штучки кураги или горсточка очищенных грецких орехов, выделяемые каждому на трапезе в качестве десерта; мимолётные взгляды островитян, пытающиеся «разгадать» меня, неожиданно ворвавшегося в их жизнь; полное отсутствие какой-либо враждебности или корысти. Иногда возникало ощущение, что мы тут лишние, и тем сильнее хотелось чем-то помочь, доказать свою нужность. Когда отец Михей заправлял снегоход (он не хотел, чтобы мы обратно тоже шли пешком), я решил помочь поддержать канистру и ненароком облил ему рукавицы бензином. «Я же вас не просил», – сказал он. Когда он прикреплял к снегоходу прицеп, на котором мы должны были ехать, я опять не выдержал, бросился помогать, и в результате креплением ему зажало руку. В миру бы меня обматерили, и я бы успокоился. Отец Михей же секунд пять помолчал, заставив меня устыдиться, а потом произнёс в сердцах: «Медвежья услуга! Я же вас не просил!»
Японский снегоход мчал нас по льду Онежского озера, а я страдал из-за своей неуклюжести и что вот так нехорошо приходится расставаться… В Толвуе, когда мы вылезли из прицепа, отец Михей вдруг сказал: «Простите меня».
- Это вы нас простите, что доставили вам столько хлопот! – возразил я и подумал, что прежде надо было сказать: «Бог простит».
- В следующий раз звоните, если соберётесь приехать. А то как снег на голову…
То есть расстались мы всё-таки хорошо, суровый и строгий отец Михей избавил меня от мук совести.
«Хорошо было бы побывать здесь летом, – думал я. – Совсем другое впечатление от природы. Лес совсем другой. В палеостровской лагуне разводят форель…» Но, скорее всего, я на этот остров уже не вернусь. Потому что хочется новых мест, новых впечатлений. Как в русской сказке: хочется того, не знаю чего. В нашей системе координат стимул для жизни заключается чаще всего именно в этом. И нередко самое главное оказывается не где-то «там», а в своей маленькой «пещере».
Сложно сказать конкретно, что дала мне поездка в Палеостровский монастырь, но совершенно однозначно, что я стал чуть-чуть другим. Однако это факт личной биографии. И это уже моё личное дело, моя личная проблема – с долей сожаления взирать на мир, который остался прежним.
Я бы хотел пожелать нашим читателям хоть иногда выходить из заведённого обыденного круга. Это не только освежает и обогащает новыми впечатлениями, но и помогает переосмысливать свою привычную систему координат. А это одно из необходимых условий, чтобы наша жизнь складывалась по-новому, чтобы что-то менялось на уровне нашего общего менталитета.
***
Кстати, об искусственности. Знаете, что бросилось в глаза, когда мы вернулись в Саратов? Огромные баннеры на Московской с логотипами партии «Единая Россия». Ни в маленьких карельских посёлках, ни в городе Медвежьегорске, по которому мы бродили в ожидании поезда, ни в Петербурге – нигде подобных баннеров или плакатов нет… После Палеострова стал острее ощущаться дебилизм текстов абсолютного большинства современных песен, мне не хочется смотреть художественные фильмы и вообще телевизор, потому что там сплошная подделка… Зато открыл для себя потрясающе искреннего писателя Юрия Казакова с его рассказами и очерками…
Январь, 2011 г.