Личности такого значения и масштаба как Юрий Васильевич Бондарев от нас не уходят…
Его замечательные книги давно уже стали неотъемлемой частью Космоса русской культуры. А уроки его судьбы – примером мужества и нравственной стойкости настоящего гражданина Отечества, не изменившего высокому долгу служения ни под огнем черных орд немецких захватчиков, ни под соблазнами сладких напевов «сирен»«прекрасного нового мира».
В одной из новелл созданного уже на склоне лет сборника «Мгновения», глубочайшего по исповедальной тонкости письма, писатель вспоминает предсмертные слова Декарта: «Пора в путь, душа моя…»
Теперь в Пути и душа самого Юрия Васильевича…
А его заветы оставлены нам. Будут ли услышаны?
Вот что он писал в тех же «Мгновениях: «Книга, написанная на умершей земле, будь она исполнена гениальнейшей гармонии, всего лишь бумажный хлам, мусор, потому что цель книги – не крик в пространство, передача мыслей, переселение чувств».
Как это важно понимать в сегодняшнем обедневшем на яркие мысли и чувства мире! Мире прагматичных людей, переставших ставить перед собой «последние, роковые» вопросы, боящихся ответов на них… И проживающих свои жизни в мусорной суете повседневности.
С чуткостью большого художника Ю.В. Бондарев с болью видел это почти массовое «погружение в одноразовость существования», и в своем творчестве неутомимо стремился открывать перед читателем другие, высшие, измерениячеловеческой судьбы:
«… немыслимой недосягаемости звезда плыла рядом с вагоном, космато шевелила щупальцами лучей во мраке мироздания, проникая сквозь его холод, и я неотрывно смотрел на нее с чувством неразгаданности каких-то существующих вне разума законов, которые для чего-то уплотняли вечность в миг и миг растягивали в вечность. «Значит, вечность – это жизнь, миг – это разрушение?..
Все было беззащитно перед этими законами: жизнь, любовь, искусство, сама Земля, этот обжитой уютный островок в угрожающем океане неизвестности. Какое одиночество и какую опасность должна испытывать она, зная свою обреченность и свой конец в н-й день, уже записанный в неизвестной главе мирового закона. Зачем, во имя чего должны сойтись, остановиться и, конечно, вновь начать движение стрелки вселенских часов? Может быть, в роковой несправедливости лежит закон строгой справедливости? Но опять же во имя чего?
Видимо, ответы на это записаны в ту книгу вселенского обновления, которую никому и никогда не суждено прочитать. Как и человеку невозможно перехитрить, обмануть, обойти собственную судьбу, так невозможно задержать движение мирового времени, ускользнуть от него, перевести назад стрелки часов с самоуверенной надеждой на то, что так продлится дыхание жизни».
Провожая великого писателя, хочется еще и еще цитировать подобные мысли и прозрения из его книг, потому что для многих Бондарев известен более как автор потрясающей военной прозы. А он – философ!
Биография Юрия Васильевича хорошо известна. Он испил геройскую и кровавую фронтовую чашу до дна! С лета 1941 года комсомолец Бондарев вместе с другими народными ополченцами строит оборонительные сооружения под Смоленском. После десятого класса в 42-ом его направляют на учёбу во 2-е Бердичевское пехотное училище, которое эвакуировали в Актюбинск в Казахстане. И в октябре того же года курсанты попадают в самое пекло войны – под Сталинград. В жестоких боях под Котельниковским (ныне Котельниково) его контузило, он получил обморожение и лёгкое ранение. А после госпиталя Бондарев — на Воронежском фронте, уже командир орудия в составе 89-го стрелкового полка 23-й стрелковой дивизии. Впереди – форсирование Днепра, битва за Киев. Под Житомиром — новое ранение. И после поправки – снова бои… За уничтожение в районе села Боромля Сумской области из боевых порядков пехоты трёх огневых точек, автомашины, противотанковой пушки и 20 солдат и офицеров противника Бондарев был награждён медалью «За отвагу». Вторую, высоко ценимую фронтовиками медаль «За отвагу» Бондарев получил за подбитый танк и отражение атаки немецкой пехоты в районе города Каменец-Подольский.
Война на полях сражений закончилась для будущего писателя на границе Польши и Чехословакии…
Однако в начавшейся мирной жизни война для него не закончилась… Раны, нанесенные ею на сердце, боль от утраты друзей-однополчан, святая ярость защитников Родины, картины разоренной врагами родной земли – все это стало плотью его обжигающей правдой военной прозы, сценариями фильмов, среди которых — масштабная киноэпопея «Освобождение».
В 1949 году состоялся печатный дебют Ю. В. Бондарева, поступившего после демобилизации в Литературный институт им. А. М. Горького в семинар замечательного советского писателя К. Паустовского.
О множестве советских высоких наград писателя за его творчество, свидетельствующих о признании и любви читателей, можно прочитать в энциклопедии. Однако судьба выдвинула перед ним в конце 80-х годов новое испытание. Но и в эти труднейшие для фронтовика Бондарева годы — он остался верен себе и присяге, в отличие от многих своих сограждан…
Еще в 1973 году он подписал письмо группы советских писателей в редакцию газеты «Правда», в котором писатель Александр Солженицын и академик Андрей Сахаров обвинялись в «клевете на государственный и общественный строй» СССР. Через 15 лет на XIX Всесоюзной партийной конференции 29 июня 1988 года Бондарев бросил вызов всей прогнившей партийной верхушке, провидчески назвавперестройку «самолетом», который подняли в воздух, не зная, есть ли куда его посадить.
Категорически не приемля очернения в печати советского прошлого и особенно – памяти Великой Отечественной войны, Ю.В. Бондарев в 1994 году публично отказался принять орден Дружбы народов по случаю своего 70-летия от Б. Ельцина. Свою позицию он выразил в телеграмме на имя президента России следующим образом: «Сегодня это уже не поможет доброму согласию и дружбе народов нашей великой страны».
Жестко, но справедливо оценивал Юрий Васильевич современную российскую действительность. По его словам, мы живём в безвременье, без больших идей, мы утратили нравственность и естественную доброту, стали анахронизмом стыдливость и скромность. «Наша свобода — это свобода плевка в своё прошлое, настоящее и будущее, в святое, неприкосновенное, чистое», — с присущей ему прямотой писал он, но все же не теряя веры в будущее России.
Эту веру Бондарев завещал нам.
В память Юрия Васильевича Бондарева мы публикуем здесь рассказ его ученика, известного прозаика Сергея Сибирцева.
Сергей Сибирцев «УБИЛИ ЧЕЛОВЕКА (Из дневника моего друга Алексея)»
Осень. 1993 год. Москва.
Сейчас погожий день. А на душе мерзкое, тревожное настроение.
Всё гнетет…
И странные бодряцкие призывы иррациональных правителей России-матушки к гражданам ее…
Эти молодые и молодящиеся новоявленные господа уговаривают меня непременно же пройти курсы молодого капиталиста, научиться жить на дивиденды.
То есть, по-русски говоря, мне нужно как можно быстрее обучиться немудреной науке, в которой основные предметы имеют подзаголовки: шустрить, шестерить, лицемерить, брать профессиональной хваткой за горло ближнего, унижать, уничтожать любыми способами конкурентов, взбираться по упавшим, неловким, неприспособленным, поверженным, — взбираться туда, в поднебесную высь, где безраздельно царит ее величество Алчба, ее сиятельство — Корысть и прочие чистоганные царедворцы.
Меня, молодого русского простофилю-интеллигента желают превратить в полноценного матерого волка с ухватками гурмана-людоеда.
Это по-ихнему прагматическому разумению называется приобщением к цивилизации, свободе, демократии.
Меня гнетет и обыкновенное обывательское недоумение: сколько же им, этим не по-российски суетным новоправителям отпущено?
Догадаются ли уйти сами, добровольно?
Или жадность этих демребятишек и молодящихся либеральных дядек не ведает разумного человеческого предела…
Ну не вечны же эти эксреференты по эксдиамату на этом божьем свете. Вероятно, и настоящие, и будущие их детки и внуки обеспечены приличной рентой и виллами не только на отечественных проправительственных шоссе и гектарах.
Ну, сколько же можно хапать и разорять, разорять и хапать, обирать малоимущих и залезать в закрома государственные, и при этом с просвещенной ухмылкой уверять меня, — меня, который своим личным горбом едва-едва наскребает жалкие несчастные авансы и получки, которые буквально на глазах, прямо у окошка кассира обесцениваются, превращаясь в макулатуру, в театральный реквизит, — уверять меня, доверчивого российского обывателя, что я, наконец-то, свободный-пресвободный гражданин своей сверхсвободной демократической — "этой" страны России…
Я понимаю, что этой химерической свободой и так называемым Рынком, который даже на мой дилетантский взгляд неофита есть разбойный толчок и бардак, я обязан исключительно именно им, моим нынешним ура-либералам, их личным гражданским неусыпным демподвигам…
Попросту говоря, мне, русскому дурню, внушают всеми ихними "независимыми" и проправительственными рупорами: ты, братец — свободен! Ты свободен от всяческих нравственных и моральных обязательств в деле делания денег в целях личного обогащения…
Спа-асибо, господа кормильцы! Удосужили, просветили, можно сказать, русского лаптя-интеллигента.
Безусловно, новейший российский делец есть категория сугубо философская, — это существо, по ту сторону добра и зла. Дело (деньги!) — превыше всего. Кто не умеет и не желает делать деньги, тот — недочеловек, раб, холоп, низшая раса, вечно принужденная состоять в услужении у человека-дельца.
Впрочем, мне даже не намекают, меня, нормального российского обывателя, сразу подразумевают, что быть мне в прислугах у дельца.
Меня никто не спрашивал: а люба ли мне эта новая должностишка?..
За меня все давно решили, — эти, которые с новым мышлением, эти, которые господа, почему-то полагают, что оно (мышление) очень цивилизованное и ведомо только им, особо посвященным или просвещенным…
Несколько лет назад мне великодушно, под газетные, журнальные, теле-радио фанфары предложили поучаствовать в так называемой Перестройке. Толком не объяснив доверчивому российскому, советскому обывателю, с чем же ее едят и чем запивают. Выпивку, правда, сразу же, на всякий случай, убрали с глаз долой.
Потом прорабы Перестройки придумали, вернее, позаимствовали специфическое слово из школьной физики — ускорение.
Потом, вдруг вспомнили, что помимо высших форумов-съездов были в новейшей истории партконференции.
Главарь Перестройки в ту пору пребывал в расцвете политической славы.
Как же он, мил-друг, сладко и славно вещал про социализм с человеческим лицом! От пения его медоречивого западные спецслужбы наверняка сладострастной победной дрожью исходили, пробирались…
А та последняя партийная конференция мне запомнилась двумя эпизодами-выступлениями известных писателей.
В первом — всемирно прославленный русский писатель горько вопрошал к делегатам: куда же страна идет, куда ее нынешние поводыри-капитаны ведут?!
Смысл своего писательского и гражданского недоумения он перевел в свирепую метафору: некие деятели-капитаны-штурманы, ничтоже сумняшеся, подняли в воздух полностью загруженный пассажирами авиалайнер, но Первый пилот, как оказалось, понятия не имеет: каков же конечный маршрут, в каком месте предстоит посадка… Поведение Первого пилота и его подручных, единомышленников, в сущности, не укладывается в обыкновенную человеческую логику!
Это мужественное и пророческое выступление писателя Юрия Бондарева, — по сути, прозвучало диссонансом. Оно выражало недоверие тогдашнему генеральному курсу Первого пилота…
Однако, ни Первый пилот, ни делегаты, ни простодушно внимающий народ не прислушались, не придали особенного значения страстному выступлению русского писателя-фронтовика.
А как же в те месяцы штурмовали союзпечатные киоски, взахлеб проглатывая или смакуя очередные сенсационные и жареные факты и фактики о социализме с нечеловеческим лицом…
Журналисты тех лет напоминали мне мелких оголодавших шавок, пробавляющихся помойками, но по стечению неких неизъяснимых, не до конца понятых (лично мною) обстоятельств, по воле неких доморощенных новейших хозяев — допущенных в человеческий двор и дом…
На той же приснопамятной девятнадцатой партконференции вальяжно освоил трибуну еще один делегат и член Союза писателей СССР, носящий русскую фамилию Бакланов.
Этому делегату, с умудренным, благожелательным, в меру ироническим голосом, горькая, пронизанная болью речь Юрия Бондарева пришлась явно не по душе. Писатель и коммунист Бакланов попытался тотчас же высмеять выступление коллеги пошловатым анекдотом с чужеземными великосветскими персонажами. Глупый и чрезвычайно претенциозный анекдот, поданный столь прилюдно (через теле-и радиотрансляцию) вряд ли украсил творческую биографию советского писателя и бывшего фронтовика.
И вновь же подтвердилась старая русская пословица: нет пророков в родимом отечестве.
А пересказчиков чужеземных анекдотов хоть лопатой нынче греби. Пришел на их улицу праздник, который лично мне совершенно же чужд.
Этот странный фантастический фейерверк не принимает моя русская интеллигентская душа. При этом я не делаю над собою усилие. Самым естественным образом от всего ныне виденного она, душа-то моя, присмирела до поры. И, дай Бог, лишь бы не озлобилась. Не очерствела и не омертвела в вынужденном безлюбии.
Затурканными мозгами тревожусь иной раз за ее необъяснимую кротость, терпеливость и неумение приспосабливаться и «делать» деньги.
Вся казуистика в том, что законным цивилизованным путем зарабатывать деньги для нормального прожиточного семейного минимума-бюджета не получается ни под каким законодательным соусом.
Красиво, исподволь, запудрив мозги гражданам России-матушки о демократии, о правах человека, о свободе, о правовом государстве, нынешние очень образованные правители в одночасье сотворили государство, в котором без малейших признаков совести правит обжорный бал господин чиновник-лихоимец и господин-отморозок с его подручными многошустрыми шестерками и судами-разборками.
Некоторые особенно ушибленные демократий граждане до сих пор не желают уразуметь действительную суть происходящего на их родине, в их городе, на их улице. Озверинились и охладели их сердца… Все-то они, прозомбированые «независимой» прессой, пробуют талдычить о каких-то светозарных приобретенных общечеловеческих ценностях. А кровушка людская льется. А люди мечутся в дикой кровавой этой заварушке…
Разумеется, ценностей нам, сирым и убогим, перепало чрезвычайно много, да все первосортного качества, да все с иностранной нашлепкой. Как же остаться неблагостным, неблагодарным? Глубочайший поклон, кормильцы…
Пожалуйста, запретные в так называемые застойные годы ценности нынче у всего честного народа на виду.
Особенно этими чужеземными всечеловеческими ценностями переполнены, захламлены бедолаги-столицы Москва и Питер.
Все эти ранее малодоступные ценности прямо-таки лезут в глаза, в душу, в самое сердце! Это: и лотошное бульварное чтиво, и спекуляция всех мастей, вымогательство, бандитизм, жульничество всех мыслимых и немыслимых видов (незабвенного обаятельного Остапа Бендера нынче бы за щенка-забавника держали!), кровавые рэкетирские разборки, проституция, коррупция, безработица, избивание неблагонадежных демонстрантов, безоружной оппозиции…
И голодные, униженные глаза стариков, которым печатно предлагают избавиться от ненужных, полностью игнорируемых нынешней демократической властью «железок» — орденов и медалей…
Вот, извольте, только что, простодушно спокойным голосом радиожурналистка разъясняет мне, не приобщенному обывателю, что уголовное законодательство все-то, бедное, отстает, все-то никак не угонится за новыми видами экономических проказ-преступлений.
Недавно какая-то из уголовных хроник очень живо поведала злободневную занимательную историю. Там экономически подкованные бравые ребята из одной южной гордой республики грамотно «взяли», а, по-русски говоря, сперли круглую сумму наличных денег. Предъявили бумажки, скрепленные нужными печатями и факсимиле, — и «увели» несколько миллиардов казначейских российских билетов прямо из главного Банка Российской Федерации.
В общем, жить среди этих дряхлых и совсем новейших человеческих ценностей, — жить, господа-товарищи-граждане, нынче как-то не совсем уютно. А по правде говоря, очень даже тревожно, мерзко и натурально страшновато.
Страшно, прежде всего, за близких мне людей. И даже не за их неясное несветлое будущее. А именно за настоящее, за конкретный сегодняшний день. День, который сейчас наступает.
За свою особу не беспокоюсь. Во-первых, еще не окончательно выболел. А во-вторых, и в-десятых, не убоюсь никакой черной и тяжкой работы.
Потяну за милую душу и дворником, и сантехником, и путейским монтером, и кочегаром, и пожарным-респираторщиком, и бурильщиком, и журналистом, и грузчиком, и составителем поездов, и еще черт знает кем, тем же охранителем чьего-нибудь драгоценного, нежнопестуемого нового замеса тела… Хотя последняя должность сугубо в гипотетическом варианте.
Продержусь и в рукопашной перепалке, и в словесной не собьюсь с ритма-темпа.
То есть, сумею не только целостность своей неподражаемой физиономии отстоять, но и того, который оказался рядом, но по конституции хилее, слабже, помягче духом.
И пояс затянуть не составит для меня особенного труда, — вполне обойдусь на второе и третье серой горбушкой, а на десерт что-нибудь из духовной пищи.
Потому как обожаю книжки русских и прочих настоящих писателей, философов. А их у меня, непрочитанных и призабытых, и просто любимых и любезных моему сердцу, предостаточно скопилось на моих книжных полках, и вон даже в навал лежат, слегка неухоженные, припыленные.
То есть, существуя в этом неуютном дне в количестве — один, холостяком-одиночкой, — вполне бы выдюжил, пережил, переждал, пересидел, перемыкал эту, родимую отечественную (уж какую по счету!) смуту, сосредоточась, очистившись душою, возможно даже омонашившись внутренне, будучи характером от природы, от родительского воспитания, незлобивым, нежелчным, не алчущим излишнего женского сладострастия…
Так, Господи, не один я в этой недоброй ныне жизни. Семейством занимаю место на земле, которая издревле звалась Святой Русью…
О чем и веду свои печальные грешно-уныловатые записки.
Осеннее, тревожное настроение.
Все гнетет, господа-товарищи. И похмельно-бодряцкие призывы «всенародно избранного» не принимаются моим сердцем.
И даже яркое солнце гнетет.
А на дворе неродная столичная осень. 1993 г. Москва.
ЭПИЛОГ — ЭПИТАФИЯ
В моем Городе убили человека.
В человеческих поселениях всегда кого-нибудь убивают.
Убивают задумчивых бродячих собак, подозрительных и склочных ворон, аквариумных надоевших рыбок, тоскливых коров на хладобойнях, только что родившихся котят…
Вчера в Городе запросто убили человека.
Полагаете, пожилого, болезненного ветерана, заслуженного труженика?
Пожилые и заслуженные, как ни странно, оказались чрезвычайно стойкие, живучие… В Городе убили внука вот этого деда, который еще позавчера зачем-то бодрился и картошку вкушал со смаком.
И мне стало понятно, почему добродушный, с улыбчивым железным ртом старикан заводил меня своей бодростью и оптимизмом. Потому что этому русскому деду было чем жить, чем держаться за эту его не очень комфортную и жизнь-житуху, — дед-фронтовик жил своим непутевым и даже шелапутным, хотя и женатым внуком Алексеем.
Вчера его внука Алексея лишили жизни.
Нынче в Городе живут человеческие существа, которые нашли себе палаческое лакейское занятие — лишать неугодных «всенародно избранному» жизни.
Самое невероятное, эти существа ничем особенным не отличаются от нас с вами. Один из тех, кто отнимал жизнь у Алексея, имел даже похожую внешность и курил те же сигареты, правда, улыбался как-то странно, не по-человечески, без усилий…
Алешка был мой товарищ. Мне кажется, и он считал меня другом.
В последнее время мы чаще созванивались, чем виделись. Добыча хлеба насущного и прочие семейные дела. Причем говорили всегда недолго.
Правда, на прошлой неделе Алексей предлагал встретиться и поговорить о жизни, и вообще…
А вчера Алешку убили прямо на улице. Должны были убить его бодрого, при всем орденском параде, деда, который зачислил себя в открытую оппозицию к президентскому режиму.
Алешка не позволил, он был внуком советского фронтовика.
Осень, 1993 год. Москва.
Читайте больше материалов на нашем сайте