Бековский район Пензенской области
Два последних года на Новый год я ездил в монастыри, и мои очерки назывались «Зона спасения». На этот раз решил «спасаться» в деревне, на своей малой родине – где родился и где прошло детство (мы поехали туда с дочерью Полиной). Однако это дорогое для меня место оказалось не очередной «зоной спасения», а самой настоящей «зоной бедствия».
«СПАСИБО, ЧТО ПРИЕХАЛИ»
На родину я ехал без былого восторга. Когда живы были бабушки, у них я находил подлинное успокоение. С нетерпением ждал встречи, а когда обнимал их, сердцем ощущал родную кровь. Вдыхал их родной запах, и это было подлинным возвращением в детство. Сейчас в деревне по-прежнему много родни, но у них совсем другой запах…
На станцию Вертуновская мы приехали в 22.30, до Нового года оставалось полтора часа. Нам ещё предстояло преодолеть три километра до деревни Малёновка. Очень радовало, что здесь лежал снег, то есть, в отличие от Энгельса, была настоящая зима. Немного задержались на станции, заказывая обратные билеты.
Здание вокзала было абсолютно пустым. И в кассе, наверное, никого не было бы, если бы не ожидалось прибытие пригородного поезда из Кирсанова. Впрочем, брать билет на этот поезд было некому. Кассир предложила нам оставить деньги и документы в кассе, а потом, через три дня, перед нашим отъездом забрать билеты. Полина засомневалась – не «кинут» ли, но я успокоил, что здесь так принято. И нас действительно не «кинули».
Дорога на Малёновку шла сначала вдоль железной дороги, а потом уходила чуть в сторону. Мы бодро шагали, то и дело поглядывая на часы. Представляли, как родственники удивятся и обрадуются новогоднему сюрпризу в виде нас, ведь мы ехали без предупреждения. К тому же не были в деревне уже четыре года. Здесь всегда очень хлебосольно и искренне встречают. В свою очередь мы тоже везли множество каких-то «городских» подарков, которые всегда радуют сельчан.
Проходя мимо железнодорожного переезда, с теплом вспомнили Лёшу Хованцева – мужа моей двоюродной сестры Лены, который раньше работал здесь. Мы не раз у него в будке играли в карты, весело смеялись. Полина его очень уважала. Он действительно неординарная личность: воевал в Афганистане, а Ленку буквально украл с её свадьбы, оставив гостей и жениха в полном недоумении. Лена – кровь с молоком, взрывной характер, острая на язык; они оказались идеальной парой. Несмотря на то, что он был большим детиной, Лена могла его лопатой по спине огреть или наброситься на него с кулаками. Только он мог её утихомирить. Мы везли Лёше подарок – офицерский плащ-дождевик. Они с Леной жили у моей тётки – тёти Шуры.
- Сейчас придём – попрошу, чтобы блинчиков напекли, – мечтала Полина. – И со сливками их!
Смеялись, вспоминая, как пожилые люди в деревне комментируют происходящее на экране телевизора. Очень сочные и неожиданные комментарии, всегда с матерком. А когда показывали Ельцина, они смачно плевали в экран и называли его очень популярным здесь словечком – «падла». Бывало, мы с Полинкой буквально катались по полу от смеха.
Но чем ближе мы подходили, тем становились молчаливее. Малёновка не показывала никаких признаков жизни, не говоря уже о каком-то новогоднем оживлении. В большинстве домов не горел свет, а на улице светил всего лишь один фонарь. Впрочем, у одного дома в палисаднике стояла ёлка с горящей гирляндой. До Нового года оставалось 20 минут – и ни одной живой души вокруг!
В доме у тёти Шуры окна светились, но мы решили сначала пойти к тёте Тоне и дяде Ване, где традиционно устраивали «базу». У них, правда, света не было. Постучали в дверь – никто не открыл.
- Наверное, спят, – предположил я.
Поля заметно погрустнела.
Стали стучаться в окно. За стеклом показалось лицо дяди Вани.
- Деда Ваня! – радостно закричала Полина. – Это мы!
Что это именно мы, он понял, лишь когда открыл дверь. Они действительно спали.
- А как же Новый год? – удивлялся я.
- А что Новый год?.. Спасибо, что приехали! Теперь хоть как люди встретим.
Конечно, они бы больше обрадовались, если бы к ним приехал кто-нибудь из родных детей…
Дядя Ваня не очень изменился, но вот тётя Тоня сдала сильно. Она с трудом ходила, мелко переступая, и у неё тряслась одна рука. От былой её резкости в движениях и в словах не осталось и следа. Обнимаясь, она традиционно всплакнула.
- Время-то без пяти! – воскликнул я и полез за шампанским.
Дядя Ваня, в свою очередь, достал пол-литровую банку с самогонкой, стал накрывать на стол. Включили телевизор: уже выступал Путин.
- Сейчас выпьем и пойдём к тёте Шуре, – сказал я, откупоривая шампанское. – Лёша-то не на дежурстве?
- Лёша? – удивился дядя Ваня. – Ленкин? Так он умер! Ещё в феврале.
- Как?! – обмерли мы с Полиной.
- Самогонкой отравился. Печень полностью разложилась…
«ЛЕЧЕБНЫЙ» САМОГОН
В первые минуты нового года мы услышали целый мартиролог умерших в Малёновке и соседних деревнях за последнее время. А вот родились ли у кого дети, тётя Тоня и дядя Ваня не смогли припомнить.
Умирают в основном мужчины. Подавляющее большинство – от некачественного спиртного. Если судить по официальным новостям, эта напасть обрушилась на россиян лишь в конце 2006 года. Но она пришла к нам давно. Кто-то уже умер, а кто-то продолжает жить с полуразложившейся печенью. Эти мужчины и парни уже не способны к тяжёлому физическому труду. Дядя Ваня пожаловался, что вырыть могилу на кладбище – проблема. Некому!
Именно поэтому в Малёновке и соседней Власовке почти никто не держит скотину. У некоторых нет даже кур. Кто-то физически не может содержать хозяйство, а кому-то просто не до того. Я с ужасом узнал, что мои деревенские земляки за мясом, яйцами, молоком и сметаной ездят на пригородном поезде за 20 км на базар в районный центр Тамалу. В самом кошмарном сне это не могло привидеться! Да что скотина, у некоторых даже с картошкой проблема! И это при том, что земля здесь – высококачественный чернозём!
- А что, – говорит дядя Ваня, – кто-то посадил, а не выкопал – запил. Стало легче купить или украсть. Или у кого-то другого работают за выпивку, а на свой огород времени нет.
Разговор получался явно не новогодний, но хозяева были рады общению с новыми людьми. Они даже выключили телевизор, чтобы не мешал.
- Как же сюда попадает отравленный алкоголь? Ведь тут всегда свою самогонку гнали и никто не отравлялся.
- Дешевле технический спирт разбавлять, чем гнать самому, – объяснил дядя Ваня.
- Это Морковка, тварь, всех потравил, – вставила тётя Тоня. – И сам сдох.
Морковка – это прозвище мужика с Власовки. Здесь почти у всех есть прозвища, иногда даже непечатные. Одну женщину – худую и высокую, например, зовут Антенной или Говномешалкой. А мужика этого прозвали Морковкой потому, что у него всегда было красное лицо, особенно под хмельком. Я его отлично помнил.
- А он что же, не знал, что продаёт отраву?
- Может, и знал, потому что сам свою самогонку не пил, только продавал – за 25 рублей пол-литру.
- А умер от чего?
- Тоже печень разложилась.
Дядя Ваня очень живописно нарисовал сцену. Бывало, заходишь к Морковке, а он сидит на табуретке – важный, в майке, пузо наружу. В одной руке у него полуторалитровая бутылка с пивом, а в другой – палка колбасы. Прямо как царь на троне…
Морковка этот всю жизнь пахал, всю жизнь в навозе, семья постоянно жила в бедности. Его многочисленным детям приезжие из города привозили поношенную одежду. Моя мать тоже им привозила… И вдруг у него появились деньги. Всё то, что было когда-то недосягаемым, что олицетворяло для него беспечную и красивую городскую жизнь, стало вполне доступным. Мясу он предпочёл колбасу. Теперь пива и колбасы было вдоволь, и он наслаждался. Жизнь удалась…
- Однажды на свадьбе он целое ведро пива выдул, – добавила тётя Тоня. – Как, не знай, его не разорвало!
- Тут как-то пили его самогонку и решили градусы измерить, – рассказал дядя Ваня. – У меня спиртометр взяли. И знаешь, что он показал? Двадцать восемь градусов! Да ты ж, падла, если спирт разбавляешь, то хоть выдерживай сорок градусов!
Я усмехнулся: если бы было 40 градусов, то, наверное, больше бы людей поумирало.
Удивительно, люди знали, что покупают отраву, но продолжали пить. И до сих пор покупают совершенно «левый» самогон у какой-то Тайки, которую перед самым Новым годом, по словам дяди Вани, оштрафовали на 8 тысяч рублей.
- И что, она продолжает продавать?
- Конечно! Она у нас первый человек!
- А где же люди деньги берут? Вы говорите, тут работы нет, молодёжь не работает.
- Металл по брошенным фермам и домам собирают и сдают. Вот сходишь во Власовку и увидишь – сплошь брошенные дома. Где бабушка твоя жила – только две семьи осталось. Вплоть до гвоздей всё собрали! Мы от дома-то и не отходим. Чуть отойдёшь – что-нибудь стащат. Собак травят, чтобы легче было воровать! Ради выпивки на всё идут.
- А наркоманы в деревне есть?
Это я вспомнил, как наш энгельсский депутат Михайлов на одной из сессий сокрушался по поводу пьянства и наркомании на селе.
- Кто их знает, вроде бы не слыхали про таких. Приезжие, правда, мак с огородов воруют, чего-то с ним делают. А нашим и самогонки хватает.
Дядя Ваня и тётя Тоня неловко себя чувствуют перед нами: им нас практически нечем угощать. Это раньше, когда держали скотину, у них не переводились сметана, сливки, творог, мясо и прочее. Сейчас они тоже всё покупают на базаре.
- Да мы не голодны, – успокаиваем мы их и тут же спрашиваем: – В деревне хоть у кого-то можно купить настоящего молока?
Оказалось, что можно, есть одна такая семья. Идти до них, правда, больше километра. На следующий день мы купили у них две трёхлитровые банки молока по 25 рублей каждая и литр сметаны за 60 рублей. Цены, конечно, для нас смешные.
- А что ты всё шампанское да шампанское? – вдруг спохватился дядя Ваня. – Попробуй нашей самогонки.
Видимо, почувствовав, как в страхе сжалась моя печень, он гордо добавил:
- Это мы сами с Тоней гнали. Хорошая! Даже лечебная – на мелиссе настоянная.
У дяди Вани самогон всегда отличался ядрёностью. Крепости ниже 40 градусов он не допускал, даже больше делал. Продукт был чистым, как слеза, и согревал, как коньяк. Насколько я помнил по прошлым годам, от их самогона никогда не болела голова с похмелья.
Я, конечно, не сказал дяде Ване, но более ужасной самогонки я не пил. Она была крепкой и, может быть, даже лечебной, но привкус мелиссы делал её отвратительной. Это напоминало мыло или какой-нибудь одеколон. Мелисса и самогон абсолютно не сочетались.
Наутро за завтраком дядя Ваня предложил похмелиться. Мне пришлось опять выпить граммов 20. И за обедом, и за ужином тоже. Чтобы не подвергать себя такой пытке, попросил у него самодельного вина. Оно было тоже со вкусом мелиссы! Оказывается, дядя Ваня укрепил вино самогоном, чтобы «облагородить» его. Гороховый суп тоже показался с подозрительным привкусом. А когда на следующий день у других родственников меня напоили чаем с мелиссой, мой организм сказал всё, что по поводу этой лечебной травы думает. Меня теперь от одного этого слова подташнивает… Зато для дяди Вани была лафа: тётя Тоня хоть и ворчала на него, но позволяла легально «принимать». Гости ведь!
- Надо к тёте Шуре с Леной сходить, с Новым годом поздравить, – вспомнил я, глядя на часы.
- Идёмте, – согласился дядя Ваня. – Интересно только, осталось у них?
В деревне стояла мёртвая тишина, по-прежнему не было видно ни одного человека. В доме у тёти Шуры света уже не было.
- Ленка на гулянку ушла, а Шурка, поди, пьяная спит, – заключил дядя Ваня. – Идёмте домой, завтра сходите.
ПОРЧА
Рано утром 1 января я сразу же пошёл к тёте Шуре, но сколько ни стучал – никто не открыл. Решил осмотреть хозяйственные постройки во дворе: они были вполне приличные, но совершенно пустые. Не было даже кур. Пустовала и собачья будка.
«Ладно, – подумал я, – схожу пока в соседнюю Власовку». Раньше со мной всегда ходила лёгкая на подъём тётя Шура. За два-три часа наших хождений она успевала рассказать все местные новости, всё о жизни наших многочисленных родных, поплакаться о своих бедах и от души посмеяться, вспоминая мои детские проделки. На этот раз я был один, и меня окружала гнетущая тишина.
В 20-х годах XVIII века эти земли принадлежали Московскому Благовещенскому собору. Крестьяне были переведены сюда из Пензенского, Шацкого и Тамбовского уездов. Малёновка была названа в честь первопоселенца Сидора Маленина, Власовка – тоже по имени первопоселенца, монастырского крестьянина из Шацка Власа Еремеевича Аникина. После 1762 года земли отошли от церкви, а жители Малёновки и Власовки стали государственными крестьянами. Это сословие жило на казённых землях, люди несли повинность в пользу государства и считались лично свободными. Классического крепостного права, каким мы его себе представляем, здесь не было. Кстати, таких государственных крестьян в середине XIX века в России было около 45 процентов, то есть страна была не сплошь крепостнической.
По статистике во Власовке в 1762 году проживало около 360 человек, в 1911 году – 1842 человека, а после революции 1917 года население стало таять: 1926 год – 1620 чел., 1959 год – 629 чел., 1979 год – 250 чел., 1996 год – 100 человек…
Спускаясь к речке Миткирей, с удивлением увидел, что от многочисленных построек бывшего колхозного хозяйства практически ничего не осталось. Лишь у железнодорожных посадок белела одна живая постройка. Там сейчас содержалось 200 коров, хотя раньше во всём этом комплексе насчитывалось 2,5 тысячи коров, а также выращивались овцы и лошади. Скотина выпасалась на огромных лугах, здесь никогда не было проблем с кормом. А ещё были баня, электростанция, водокачка, столовая. Сейчас всё это огромное пространство заросло бурьяном.
Вообще, в Бековском районе, а в нашей деревне особенно, после распада колхозов и совхозов фермерство не прижилось. Хоть как-то спасли положение некие предприниматели из Петербурга, которые выкупили (или взяли в аренду) большие площади земли и часть сохранившихся ферм. Специализироваться они стали на сахарной свекле, однако заинтересовались и животноводством. Беда только в том, что располагались их поля и хозяйства ближе к районному центру, в частности, у большого села Вертуновка, а в наших краях была лишь одна их небольшая ферма. В Вертуновке основная масса населения сейчас работает у питерцев, которые исправно выплачивают зарплату. Это видно и по селу: оно зажиточное и вполне благополучное. Наша же ферма не смогла всех обеспечить работой.
- Питерцы – это только прикрытие, – поделилась однажды со мной тётя Тоня. – На самом деле это всё скупили евреи и всю продукцию вывозят в Израиль.
С Израилем она, конечно, загнула, но я не стал спорить.
Управляющим нашей малёновской фермой был местный парень лет тридцати. По словам тёти Тони, он нанял работать только своих родственников, при этом категорически запретил им что-либо оттуда выносить – молоко, корм и т. д. Деревенские расценивают это как издевательство над личностью, потому что во времена колхоза была свобода «выноса». Даже старухи, не работающие в колхозе, «паслись» в нём.
Я несколько раз встречался с этим управляющим: будто на джипе, он пролетал по деревенской улице на санях, гордо подняв голову. В первый раз я поздоровался с ним, но он даже не взглянул в мою сторону.
Перейдя через Миткирей по кривому и скользкому мостику, сооружённому из стволов ветлы, пройдя пойменные луга, я оказался во Власовке, в которой действительно почти не осталось живых домов.
...Странно стоять на холмике, который был когда-то родным домом. Почти вплотную к нему подступил одичавший сад. Эта ямка была когда-то погребом под сенями, здесь висела дверь, ведущая в избу. Слева – печь, из земли в этом месте проглядывают кирпичи. Тут стояла кровать, а в этом углу висела икона с изображением Николая-угодника… Когда-то этот дом у подножия огромного оврага казался незыблемым, вечным…
Было время, когда в нашей деревне на домах не было замков. Когда куда-то уходили, то входную дверь закрывали «на палочку», то есть вместо замка вставляли какую-нибудь веточку. О воровстве никто и не думал. Первый случай воровства точно известен. Это произошло в середине 60-х годов. Первым вором стал малёновский подросток по прозвищу Горлёнок, которого отправили учиться в Ртищево. Приехал он оттуда уже вполне «подкованным» и своровал у моей бабушки из сундука колоду карт и пять рублей, оставшихся у неё от пенсии (получала она тогда 8 рублей). Его быстро вычислили, но он успел уехать в Ртищево. Не знаю, то ли случайно, то ли его достали проклятия деревенских старух, то ли Божья кара, но погиб он в начале 70-х годов ужасной смертью. В том же Ртищеве он от кого-то убегал по крышам вагонов и провалился в ёмкость с жидким горячим битумом…
Я поднимаюсь на гору, откуда открывается огромный простор. В детстве мне казалось, что если всмотреться, то увидишь московский Кремль на горизонте. Низкие, грязные, рваные облака, поля, рябые от проталин, тёмные дома, голые чёрные леса – всё это вызывает тоску. Всё это лишено уюта. Как будто стоишь на холме, под которым похоронен былой светлый мир – мир трагически ушедшего детства.
Опять спускаюсь во Власовку, протянувшуюся вдоль подножия горы, изъеденной оврагами. Вот здесь стоял дом, где жила старая колдунья. Бывало, кромешной ночью, возвращаясь из клуба, в этом месте я начинал громко петь, считая, что это спасёт меня от ведьминых пакостей…
В нашей деревне постоянно происходили какие-то странные случаи. С детства меня окружали рассказы о ведьмах, колдунах и оборотнях, причём истории рассказывали очевидцы, а всех ведьм я знал в лицо. Это было не просто суеверие, а вполне реальная обыденность.
Помню, как однажды ночью мы с бабушкой проснулись от дикого женского визга, переходящего в истерический смех. «Это Анютка», – уверенно сказала бабушка, имея в виду свою соседку. Вскоре к нам в дверь кто-то бешено застучал. Это был мужчина из нашей деревни. В его широко раскрытых глазах застыл ужас. «Подхожу к вашему оврагу, – отдышавшись, начал рассказывать он, – только поравнялся с Анюткиным домом, как вдруг из-за деревьев выкатилось огненное колесо. Из него с криками выскочила какая-то девка и давай меня щекотать. Чуть не задохнулся! Кое-как изловчился – и ногой её в живот. Только этим и спасся. Она завыла и в овраг убежала». Посидев у нас полчаса, мужчина пошёл дальше, к своему дому, по непролазной грязи…
Удивительно, но я часто один уходил в этот «ведьмин» овраг: было очень страшно, но меня туда тянуло.
Сегодня даже и эта «потусторонняя сфера» извратилась, стала уродливой. Дядя Ваня рассказал, что недавно к ним «примчался» сын из Пензы и заявил, что одна бабка сказала, будто на весь их род наложена смертельная порча и только она одна сможет её снять. Но для этого требуется 17 тысяч рублей. Дядя Ваня с тётей Тоней дали ему эту сумму! Я уверен, что брат искренне поверил этой бабке и действительно испугался.
Современных историй о ведьмах я уже давно не слышал – видно, все они поумирали, а вот суеверия, боязнь порчи буквально въелись в моих земляков. Стоит чуть заболеть – значит, кто-то «сделал». И даже знают того, кто «сделал». Наиболее «буйные» устраивают разборки с «виновными», дело доходит до драк.
Вот, например, реальная сцена. Идёт женщина по деревне, ей кричат из-за изгороди:
- Маньк, подойди-ка!
- Чего тебе?
- Я знаю, что это ты, сука, сделала моей внучке, что её из института выгнали. Если ещё раз повторится, я тебе дом сожгу.
- Да ты же сама в энтот раз на меня нехорошо посмотрела и у меня две курицы сдохли!
Смешно и грустно. Странная и нелогичная позиция – во всех своих бедах винить кого-то другого. Позиция ребёнка.
Я продолжаю своё путешествие по прошлому. Вот тут всю жизнь бил родник. До сих пор бьёт! Спускаюсь к нему: вода та, из детства… От клуба остались одни развалины, от магазина – лишь каменная лестница, ведущая в никуда. На горе – начальная школа. Работает до сих пор, хотя учится в ней всего… трое учеников. Скоро и её, наверное, закроют. Дети будут ходить пешком на станцию за три километра.
Когда-то на месте школы стояла церковь во имя Рождества Христова 1876 года постройки – высокая, многоглавая, деревянная. Пятого мая 1927 года она сгорела. По словам бабушки, горела она сильно, как свечка. Люди бросились к горе, многие плакали. Было видно, как плавился большой колокол. А потом здание рухнуло, осело под себя… Многие иконы, в том числе старинные, успели вынести. Часть из них была перенесена в другие окрестные храмы. Когда там оказывались власовские или малёновские, они молились исключительно у своих икон. А часть больших икон большевики использовали в качестве крышек для столов. Несколько раз закрашивали их, но изображения проявлялись вновь и вновь…
Окрестные жители решили возвести новую церковь, привезли лес, но новая власть распорядилась по-своему: из этого леса построили школу.
Как только школа будет закрыта, здание тут же растащат по брёвнышкам. Сегодня у людей и мысли не возникает, чтобы восстановить здесь церковь. Кому строить и для кого? На моей родине Бога не чтут, о нём забыли, а в некоторых домах нет даже икон.
Что же случилось с людьми? Кто навёл на них эту ужасную порчу?
ГЛАВНАЯ ПРИЧИНА
О причинах деградации села можно рассуждать долго, вспоминая и раскулачивание, и колхозы, и перестройку, обвиняя рыночную экономику и безработицу, недоумевая по поводу огромного импорта сельхозпродукции в Россию и полного равнодушия государства к собственному сельскому производству. Однако главная причина деградации общества, как ни странно, была известна нашим деревенским старухам ещё в начале 70-х годов, и они передавали её из уст в уста.
Не важно, реальный ли это был случай (бабушка, впрочем, называла конкретное село недалеко от Сердобска), но в этой истории содержится Правда более высокого порядка.
В общем, жил-был один председатель колхоза. Как всегда, вечером в конторе уборщица убирается, все стулья вдоль стенки расставит, председатель запирает дверь на замок и уходит. И вот однажды утром председатель видит, что стулья вдруг оказались посреди комнаты, хотя вроде бы никто в контору не мог зайти ночью. На следующее утро – опять такая же картина.
Уходя вечером, он поставил метку на замок. Утром проверил – метка цела, а стулья опять посреди комнаты. Решил он ночью у конторы подежурить, чтобы наконец-то разгадать загадку. Всю ночь не сомкнул глаз, но никого не увидел. Утром в контору входит – стулья опять не на месте.
И страшно председателю, и интересно. И решил он тогда внутри остаться, за шкафом спрятаться… Долго сидел в темноте и в тишине, уже дремать стал, как вдруг услышал чьи-то голоса и увидел мягкий свет. В комнате появились какие-то люди – мужчины и женщины – в светлых одеждах, и особенно выделялся старичок с большой бородой. Расселись люди перед ним на стульях, а старичок и спрашивает:
- Что будем с людьми делать? Совсем они от веры ушли, Бога не чтут.
Одна женщина отвечает:
- Давайте на них наводнение пустим.
- Нет, – говорит старичок, – так и невинных много погибнет.
Другой предлагает:
- Давайте на них хворь наведём.
- Нет, – говорит старичок, – так и невиновные пропадут. Давайте-ка лучше вот что сделаем: спустим их с рук Божьих. Пусть что хотят, то и делают – режутся, стреляются, воруют, развратничают. Кто захочет спастись – сам к Богу придёт, а до остальных какое нам дело?
Как только он это сказал, все обратились в облако, и облако растаяло. Опять стало темно…
Председатель тот был коммунистом, но после этого стал верующим…
Не знаю, как в целом, но мои родные деревни Бог покинул. Здесь стало сумрачно, тоскливо и вязко.
АПАТИЯ
С тётей Шурой и Леной мы увиделись лишь в полдень 1 января. Обе они – мать и дочь – явно «болели» после вчерашнего. Внешне они были всё теми же – родными и приятными мне людьми, но смерть Лёши Хованцева (Лениного мужа) и дяди Володи (тёть Шуриного мужа) сломила их.
Лена старалась быть весёлой, балагурила, как прежде, не стесняла себя в эмоциях и выражениях, но я будто видел у неё на голове чёрный траурный платок. Впрочем, она его действительно больше полугода носила. Когда Лёша умер, она всю ночь пролежала с ним, пытаясь согреть и оживить его своим телом, а потом сутки никого к нему не подпускала, бросалась на всех…
Тётя Шура даже не пыталась «выглядеть». Она вообще перестала выходить из дома и даже почти не вставала с кровати. Ходить она могла, но жизнь для неё стала бесцельной. Без мужиков в доме она потерялась, у неё опустились руки перед внешней агрессивной средой. Кровать стала её убежищем.
- Тёть Шур, двигаться надо, в движении – жизнь, – говорил я ей, понимая, что это совсем не тот аргумент.
- А я выхожу, – виновато оправдывалась она. – Давеча вон ведро с помоями вынесла…
Когда с Леной разговаривали у дома, она как-то равнодушно показала, что и где надо бы отремонтировать и подправить.
- Ленк, а чего ты замуж не выйдешь? – спросил я. – Без мужских рук здесь невозможно. Скотину бы завели.
- Да сватался один ко мне. Даже двое… Да они все сейчас алкаши!
В деревне почти не рассказывают анекдотов – только весёлые истории из реальной жизни. После того как к Лене пришёл похмелиться на халяву деревенский парень по прозвищу Картинка и она выгнала его чуть ли не пинками, «обласкав» россыпью сочных ругательств, видя, что мы с Полиной угораем от смеха, Лена с удовольствием рассказала нам об этом «персонаже». Если героями «наших» анекдотов являются Чапаев, поручик Ржевский, новый русский или какой-нибудь чукча, то здесь, в Малёновке, героем историй почти всегда становится Картинка.
Ему около 30 лет. Прозвище дала жена, потому что «от него никакого толка»... Однажды он слушал-слушал разговоры жены с подружками и говорит им: «Ну и темы же у вас б…кие!»
- Меня чего-то зло взяло, – рассказывает Лена. – Я калошу сняла и по морде его калошей! А потом выволокли его на улицу, штаны сняли и крапивой отхлестали. Дня два, наверное, штаны не мог надеть – в одном свитере по деревне ходил.
- Они тоже скотину не держат?
- Да у них последняя крыса в погребе три года назад с голода сдохла! Уже пять лет, как уборная на дворе повалилась, а он ничего не делает. В ведро ходят. Приехала к ним как-то его тёща, ну и ведро с помоями прямо ему на голову надела. А ему всё до лампочки… Вчера весь день жену якобы искал, все дома обошёл. Думал, может, где нальют…
Главное развлечение сельчан – самогон и телевизор. Молодёжь довольно терпима к телепрограммам, а вот с пожилыми людьми смотреть – одно удовольствие. Без комментариев они не могут. Например, показывают фигурное катание, фигурист поднимает партнёршу на руках.
- Эк, как ноги-то расшарашила, – говорит тётя Тоня. – Да чтоб у тебя трусы лопнули, падла!
Мы с Полиной смеёмся, а тётя Тоня оправдывается:
- Что ж они моду-то взяли – в одних трусах выступать? А песни когда поют? Задницей повернутся и крутят, и крутят. Смотреть аж противно!
Тётя Шура телевизор смотрит молча…
СТАНЦИЯ
Столицей моей деревенской родины является станция Вертуновская (она же село Сосновка). Здесь проходит железная дорога «Саратов – Москва», проложенная на нашем участке в 1871 году. Здание вокзала построено тогда же, но выглядит оно сейчас очень здорово. Только вот пассажиров почти не стало. Станция узловая, отсюда отходит 14-километровая ветка на Беково, которую на свои деньги в 1886 году построил владелец бековской усадьбы Михаил Устинов (именно из этого рода всемирно известный английский актёр и писатель Питер Устинов).
Когда-то рядом со станцией был базар. К поезду выносили картошку вёдрами, овощи и фрукты. Пригородные поезда до Бекова, Ртищева и Кирсанова почти всегда, особенно летом, были переполнены, пассажиры толпились даже в тамбурах. Сейчас вокзал красив, но мёртв. Во-первых, окрестные деревни опустели. Во-вторых, до Бекова из Ртищева и Саратова стали ходить «маршрутки».
Раньше на втором этаже здания вокзала располагались квартиры, жила здесь и моя тётка. На второй этаж вела крутая деревянная винтовая лестница, по которой я вспархивал за несколько секунд, а бабушка поднималась с отдыхом. В детстве вокзал и его окрестности были моим вторым домом. Я сладко засыпал под грохот проходящих поездов. В привокзальном саду у меня были свои тайные уголки. Здесь было по-настоящему красиво и интересно. Однако несколько лет назад новый начальник станции вдруг решил уничтожить все деревья вокруг вокзала. Исчез сад с фонтанчиком, исчезли заросли акации у перрона, исчезли огромные вековые тополя рядом с железнодорожным клубом. Весь привокзальный район превратился в пустыню. Хорошо ещё, остались несколько сосен, а то непонятно было бы, почему село называется Сосновкой.
Мой двоюродный брат учился в одном классе с нынешним начальником станции и рассказал, что у того с детства была патологическая нелюбовь к деревьям: он их постоянно ломал. Не хочешь, а вспомнишь Шарикова из булгаковского «Собачьего сердца», когда он говорил о кошках: «Мы их душили, душили…»
***
Мне не хочется больше возвращаться на свою родину, которая стала зоной бедствия. И не только потому, что сегодняшняя действительность здесь неприятна. Самое главное, что я ничем не могу помочь, оставаясь лишь свидетелем деградации.
Было бы неправильно обвинять в сегодняшнем развале людей. Государство их попросту «кинуло»: мол, выживайте как знаете. Однако у людей не оказалось противоядия к равнодушию государства, ведь они росли под его тёплым крылом. Оно приучило их к одному, а вынуждает теперь жить по-другому. Это преступление, которое можно расценивать как геноцид.
Между прочим, в других краях ситуация гораздо трагичнее и безобразнее. В некоторых дальних сёлах местные или приезжие бандиты рэкетируют сельчан, откровенно грабят их, держат в страхе целые районы. Где-то убивают стариков, чтобы завладеть их пенсией. Так что я ещё благодарен своим землякам, что у них осталось почтение к пожилым людям, что нет убийств и грабежей, что не воруют провода с действующих электролиний. Но ведь отыщется какой-нибудь новый Горлёнок (первый деревенский вор), и…
Январь, 2007 г.
Продолжение следует