У меня Время — это «Он». То есть никакого обезличенного и бесхарактерного «оно». У Времени есть пол, вполне конкретный внешний вид и четко определенные кем-то из более высокой конторы обязанности. Время высокий и худощавый. На вид лет сорок — сорок пять. Усталые и умные глаза, высокий заношенный цилиндр и выцветший сюртук, коричневые ботинки на шнурках и нервные тонкие пальцы. Одиночество его безмерно. Изо дня в день Он, Время, выполняет свои обязанности. Не всегда приятные. Изо дня в день. Один. Он переживет всех и знает об этом. Наверное, это очень страшно — знать, что переживешь всех. Знать, что тебя боятся и мечтают остановить, знать, что на тебя возлагают надежды и списывают неудачи, знать, что тебя зовут «жестоким», «неумолимым» и при этом наивно верят, что ты все лечишь.
Женщины его ненавидят. А Он выводит своими тонкими пальцами морщины на их красивых лицах, гасит блеск некогда ярких глаз, вычеркивает из их жизни любовников, надежды, желание и возможность иметь детей. Раздает в одному Ему известном и понятном порядке болезни и беды, гасит кого-то насовсем раньше ожидаемого срока и выводит, выводит предательские морщины на лицах, шеях и в зоне декольте…
Мужчины относятся к Нему с уважением. И хотя Время и распределяет между ними одышку, «гусиные лапки» у глаз и пивные животы, у мужчин к нему меньше претензий. Со Временем мужчины становятся не старыми, а солидными и матерыми. Время дает им бархатность и опыт, доход и уважение. С мужчинами Он не так безжалостен. Может, это из хваленой гендерной солидарности, может, просто очень устает работать с женщинами и на мужчин толком не хватает сил, черт его знает.
Вот только детей Время не трогает. Вообще не прикасается. У каждого из нас, без исключения, в детстве были бесконечные дни. Гигантские недели между надписями «понедельник» и «суббота» в школьном дневнике, а воскресенье так просто шло в подарок. Резиновые часы прогулки, за которые можно было успеть прожить целую жизнь, и календарные годы, объем которых вообще не мог поместиться в детском сознании, как вечность или соседняя галактика. И мы, ставши взрослыми, задумываемся: почему так? Почему нам маленьким Время дарило бесконечность, а теперь у нас же больших ловко, как опытный карманник, отнимает целые месяцы и годы, заставляя удивленно пожимать плечами на встрече выпускников: «Кажется, это было вчера! Неужели мы выпустились 20 лет назад? Ужас какой!»?
Да просто дети Его не боятся. Ничего не требуют, не пытаются опередить, не предъявляют обвинений и не боятся. И вот Он, уставши за день от своих незавидных обязанностей, усаживается, раскуривает гнутую трубку темного дерева и просто наблюдает за детьми. Просто отдыхает и смотрит. А может, у Него тоже когда-то был сын.
У меня со Временем отношения осторожные. Я стараюсь не думать о том, когда Он коснется моей щеки холодными пальцами, ношу кеды и закрашиваю седину рыжим, а Он любезно позволяет продавщицам требовать у меня паспорт, если я выхожу за сигаретами ненакрашенная. Я любуюсь Его работой, глядя на танцующую пару влюбленных стариков на площади Сан-Марко в Венеции, обожаю старые вещи и делаю выводы, а Он бесплатно делает мне инъекции против неразумных романов и разрешает зарифмовать ощущения. Получается так:
Он потом обязательно позвонит.
Когда уже год прошел, даже лучше два.
Когда ничто из внутренних не болит —
Ни сердце, ни нежность, ни голова…
Когда с тех пор минуло восемьсот
Вечерних выпусков новостей,
Когда никто ни к кому уже не придет,
Когда точно взаимно никто ничей.
Это будет глупый повод звонка.
Настолько, что даже цели его глупей.
Вялое что-то между «привет» и «пока».
А у обоих уже ни шпаг, ни портупей…
И так он не вовремя, хоть ты вой.
И неловко трубку держать плечом.
И холодной думаешь головой,
Что он вообще теперь нипочем.
Что он вообще сейчас ни зачем.
Просто странно, как ни к чему.
И как-то глупо, что раньше всем,
Что было живого, неслась к нему.
И пока отбиваешься «нет» и «да»,
Нападаешь на мысли ужасной след,
Что такого с тобой уже никогда…
Той тебя и самой года два как нет.
Он потом обязательно позвонит.
Когда будет вообще уже нипочем.
А ничто из внутренних не болит.
Лишь неловко трубку держать плечом.