Ни многолюдством, ни фундаментальной промышленностью, ни красотою современной архитектуры Можайск не славится. Зато знаменит историей, преданиями и легендами.
Стоявший вдоль большой дороги из Москвы в Литву этот город-крепость на протяжении веков грудью, самоотверженно защищал столицу Руси. Всего лишь три или четыре раза врагам удавалось с огромными потерями захватить его и предать огню и разрушениям.
Тем не менее, в Можайске уцелели архитектурные памятники разных эпох.
Прежде всего, Лужецкий Рождества Богородицы Ферапонтов монастырь XVI столетия (над поймой Москвы-реки), в главном соборе которого относительно недавно были обнаружены фрагменты фресок мастеров школы Дионисия.
Храм Святых Иоакима и Анны – в самом центре, на улице Крупской (бывшей Ахтырской) - относится к XVIII веку.
Неподалеку, на территории бывшего кремля, помимо прочего, мы увидим небольшую, строгую по формам церковь Петра и Павла, в основе которой фрагменты постройки времён Иоанна Грозного.
И здесь же, буквально в нескольких шагах, возвышается на крутой горе ажурный «готический» Ново-Никольский собор, сооружённый по проекту архитектора А.В. Бакарева. Храм упомянут Львом Толстым в «Войне и мире»: мимо него утром 25 августа 1812 года проезжал на Бородинское поле Пьер Безухов.
Из этого собора происходит хранящаяся ныне в Третьяковской галерее резная статуя Николы Можайского (XIV или XV век). Святитель предстаёт в виде грозного защитника Можайска; в одной руке он держит меч, в другой – условное изображение каменного града, окружённого зубчатой стеной.
А вообще говоря, кремлёвская территория – остатки более древнего городища со следами белокаменного вала…
Внимания заслуживает, безусловно, и Дом-музей выдающегося советского живописца С.В. Герасимова.
В 32 КИЛОМЕТРАХ северо-западнее Можайска, на берегу реки Иночь, расположено Поречье – бывшее имение графа С.С. Уварова.
Первыми здешними владельцами, согласно писцовым книгам, были дворяне Протопоповы; на исходе XVII столетия сельцо куплено князем Б.И. Прозоровским.
В 1723-м Поречье становится вотчиной Екатерины I. А когда на престол взошла императрица Елизавета Петровна, она пожаловала Можайского уезда Болычёвскую волость, куда входило и Поречье, своему фавориту графу Алексею Григорьевичу Разумовскому. Его потомкам усадьба принадлежала до 1818 года и затем в качестве приданого была отдана единственной дочери Алексея Кирилловича Разумовского, вышедшей замуж за вышеупомянутого Сергея Семёновича Уварова.
УВАРОВ в молодости находился в гуще литературной жизни тех лет. Он изучал античных писателей, писал научно-популярные статьи по древней филологии на русском, французском и немецком языках, предложил проект организации Восточной академии в Петербурге и свой взгляд на преподавании истории в учебных заведениях России. Наконец, он был организатором и активнейшим участником весёлого «Общества Арзамасских безвестных литераторов». Среди уваровских друзей и знакомых - В.А. Жуковский, К.Н. Батюшков, князь П.А. Вяземский, Д.Н. Блудов, В.Л. Пушкин, А.И. Тургенев… Он переписывался с И.В. Гёте, Ж. де Местром и другими мировыми знаменитостями. На «арзамасской» почве первоначально сблизился с Уваровым и юный Александр Пушкин.
Пути преуспевающего чиновника (Сергей Семёнович стал президентом Академии наук и министром народного просвещения) и признанного поэта вновь пересеклись в 1830-х годах. Первым попытался возобновить знакомство сам Уваров. Он был в восторге от стихотворения Пушкина «Клеветникам России» и, возможно, хотел заполучить его перо и превратить первого поэта России в политического публициста, пишущего в проправительственном ключе. Мечты Уварова, как полагали советские литературоведы, состояли в том, что он «преодолеет недоверие к Пушкину Его Величества, и благонамеренная газета станет выходить под бдительным оком министерства народного просвещения».
Осенью 1832-го Уваров и Пушкин встретились лично. В то время Сергей Семёнович проводил знаменитую впоследствии ревизию Московского университета и периодически посещал лекции, на каковые приглашал, в том числе и Пушкина.
Один из таких эпизодов, имевший место на лекции профессора русской словесности И.И. Давыдова, изложен в воспоминаниях писателя-классика, а тогда студента Ивана Гончарова: «Появление поэта в аудитории произвело сильное впечатление на студентов. «Вот вам теория искусства, — сказал Уваров, обращаясь к нам, студентам, и указывая на Давыдова, — а вот и само искусство», — прибавил он, указывая на Пушкина. Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно, заранее приготовленную… Тут же ожидал своей очереди читать лекцию, после Давыдова, и Каченовский. Нечаянно между ними завязался, по поводу «Слова о полку Игоревом», разговор, который, мало-помалу перешёл в горячий спор. «Подойдите ближе, господа, — это для вас интересно», — пригласил нас Уваров, и мы тесной толпой, как стеной, окружили Пушкина, Уварова и обоих профессоров. Я не помню подробностей их состязания, - помню только, что Пушкин горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса».
Незадолго до этого поэт сообщал супруге в письме: «В Московском университете я оглашённый. Моё появление произведёт шум и соблазн, а это приятно щекотит самолюбие».
После Москвы отношения между Пушкиным и Уваровым вроде бы стали налаживаться. В декабре того же 1832 года Уваров высказался в пользу избрания Пушкина в действительные члены Российской Академии. К слову сказать, избрание это прошло почти единогласно, против было подано только два голоса. Александр Сергеевич иногда посещает вечера в уваровском доме, которые, правда, ему решительно не нравятся.
Однако спустя три года Сергей Семёнович неожиданно резко раскритиковал пушкинскую «Историю пугачёвского бунта», а вскоре произошло то, что стало притчей во языцех среди петербургского общества. Рассчитывая получить громадное наследство своего тяжело заболевшего родственника графа Д.Н. Шереметева (тот не был женат и не имел детей), Уваров поспешил опечатать личной печатью его имущество. Но Шереметев неожиданно перемог недуг, а Пушкин сочинил по этому поводу сатиру «На выздоровление Лукулла. Подражание латинскому», которое появилось в печати. Уваров, узнав себя здесь, бешено возненавидел автора и травил его до конца жизни. Мало того, он пожаловался царю, и Пушкину пришлось иметь неприятное объяснение с шефом жандармов графом А.Х. Бенкендорфом. С того момента невзгоды посыпались на поэта как из рога изобилия.
ВПРОЧЕМ, взаимоотношения Пушкина и Уварова – тема особая. А нам хотелось бы вернуться к летописи усадьбы Поречье.
К 1837 году по заказу Сергея Семёновича известный архитектор Доменико Жилярди построил в графском владении новый двухэтажный каменный дворец в позднеклассическом стиле с восьмиколонным портиком. Венчавший здание полностью застеклённый бельведер выполнял функцию светового фонаря над центральным залом Порецкого музеума.
Что греха таить, Уваров собрал тут непревзойдённую сокровищницу искусств. Редкие книги и рукописи, живописные полотна Рафаэля, Я. Иорданса, Б.Э. Мурильо, В.Л. Боровиковского, О.А. Кипренского, В.А. Тропинина, К.П. Брюллова. В разделе скульптуры находились творения Ж.А. Гудона, А. Кановы и др., бюст Юпитера из помпейских раскопок, антики с Кипра, Саламина, Черноморского побережья. Особняком располагались коллекции старого русского быта, мебели, нумизматики, предметы каменного и бронзового веков…
«Прекрасные размеры, избранные для этого зала архитектором Жилярди, - отмечал журнал «Москвитянин», - свободно красуются здесь в пурпуровом цвете стен и белизне мраморного стукко… Освещение так обильно, что его можно назвать великолепным; оно тем приятнее действует на входящего, что в этот храм ведёт единственный вход из библиотеки… Самую середину зала занимает главная драгоценность порецкого замка – античный памятник».
О чем же идёт речь?
В 50-Х ГОДАХ XVIII века в Рим из Дрездена приехал молодой искусствовед Иоганн Иоахим Винкельман. Тогда на юге Италии проводились раскопки древних городов Помпеи и Геркуланума, погибших при извержении Везувия. Винкельман, страстно влюблённый в античность, открыл огромную художественную ценность найденных при раскопках статуй и мозаик. Он был первым автором глубоких исследований о греческой и римской пластике.
Во дворце кардиналов Альтемпс Винкельман увидел чудесный образец древнего ваяния, обнаруженный раскопками, вероятно, в конце XVI столетия; крышка его утрачена. Немного позднее он был зарисован П.П. Рубенсом. В трудах Винкельмана этот предмет описан как «овальная урна». Однако в других источниках его называли саркофагом.
Во времена С.С. Уварова вывозить его из Рима было запрещено, но к 1843 году, в результате разногласий между двумя ветвями рода Альтемпс, саркофаг оказался за пределами дворца, в бывшей церкви иезуитов на Пьяцца Навона.
Тогда же Уваров приобрёл сей раритет (кстати, он тоже не считал его саркофагом) и отправил в Поречье, где его поместили на втором этаже дворца, в зале с тёмно-красными стенами и светлыми пилястрами. На пьедестале памятника значилось: «Ex aedibus Altempsianis Romae. 1843» («Из Альтемпского дворца в Риме. 1843»). Порецкий музеум был открыт для всех желающих; к сожалению, он находился довольно далеко от Москвы (в 135 верстах), поэтому видеть знаменитую «урну» могли лишь избранные.
БЛАГОУСТРОЙСТВО поместья в дальнейшем продолжалось. Ещё раз был перестроен дворец, вдвое расширен английский парк, где произрастало более тысячи редчайших деревьев и растений, и находился ряд декоративных сооружений. Действовала великолепная оранжерея.
В 1917-1918 годах графине Прасковье Сергеевне Уваровой удалось организовать вывоз всех музейных экспонатов в Москву и передачу их в Исторический музей. А римский саркофаг попал в коллекцию Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, где демонстрируется и поныне.
Бывшие дворцовые помещения до войны занимал детский дом, а после освобождения села от немецких захватчиков – школа для детей Поречья и окрестных деревень.
Под государственную охрану усадьба была взята в 1960-м, восстановлена и использовалась под Дом отдыха Министерства электронной промышленности СССР. Теперь же тут – закрытый ведомственный санаторий.
…ИЗУЧЕНИЕ уваровского памятника ещё далеко не закончено. Хотя очевидно, что рельеф, покрывающий его со всех сторон, посвящён мифу о спасении богом Дионисом царевны Ариадны на острове Наксос, конкретное назначение «урны» вызывает споры среди искусствоведов.
С одной стороны, она похожа на погребальный предмет, а львиные морды с раскрытыми пастями служат как бы ручками для его переноса. Но почему тогда нет крышки? Допустим, потеряна. А почему совершенно плавно закруглены, наподобие ванны, края саркофага? А вдруг это на самом деле вместилище (ленос) для священной воды в Дионисийских мистериях?
Почему, наконец, Уваров не разглашал суммы, заплаченной за «урну», отказался издать иллюстрированную монографию?
Сейчас установлено, что саркофаг был создан в одной из лучших римских мастерских около 210 года. Высочайшее качество исполнения говорит о дорогостоящей работе, могущей быть заказанной каким-либо богатейшим семейством. Благодаря необычайно прочному паросскому мрамору, саркофаг дошел до нас в практически неповреждённом виде.
И мы, придя теперь в музей на Волхонке, можем любоваться выразительнейшими персонажами рельефа: Геркулесом с затуманенным взглядом и искажённым гримасой лицом; улыбающимся, полным жизни и веселья козлоногим Паном с гибким, подвижным телом; мрачным, опьянённым, грузным сатиром с пустой чашей в опущенной руке; исполненной внутренней жажды вакханкой с протянутой к Дионису рукою; грозной пантерой у её ног…
Перед нами словно приоткрывается страничка давно ушедшей эпохи.
