Альбомы Ирины Богушевской невозможно поставить на полку с каким-то одним музыкальным жанром – тут и джаз, и французский шансон, и босса-нова, и лирические баллады. Мы поговорили с ней о природе одного из самых загадочных явлений – вдохновения.
Ирина, недавно на конференции журнала Psychologies вы прочли лекцию о вдохновении. Как вы его определили?
Как только я сделала в Фейсбуке анонс этого выступления, мне тут же написали: «Разве можно прокачать вдохновение? Либо есть подключение к источнику, либо нет». В своей лекции я эту концепцию назвала вертикальной. Итак, где-то наверху есть источник идей. А ты сидишь внизу, бедная маленькая крошка, и ждешь. Между тобой и источником – труба, по которой, если все хорошо, струится поток вдохновения. Но вся проблема в том, что на трубе есть волшебный вентиль, а ключ от него – у музы в синем комбинезоне с чемоданчиком инструментов. И бывает так, что она его закрыла и ушла. Это называется «авторский блок», он же ступор и тупик.
А что такое тогда горизонтальная концепция?
Когда нам в МГУ объясняли психологию научных открытий, лектор нарисовал на доске черный ящик. Это был ум ученого. В ящик вела стрелочка, которая называлась «данные», над ним было написано слово «эврика!», все в лучах, а из него выходила еще одна стрелочка – это ученый нес свое озарение научному сообществу. Наш лектор честно признался: никто не знает, что именно происходит в этом ящике. Но потом появились томографы, и стало понятно, какие нейросети отвечают за креативность. Похоже, что мозг работает как алхимическая лаборатория. Мы должны загрузить ингредиенты и зажечь под тиглем огонь. Потом в работу включается дефолт-сеть мозга, и главное – дать ей время и возможность спокойно варить. Потом происходит выгрузка, когда мы, счастливые, бросаемся записывать первый черновик и чувствуем себя властителями своего маленького магического мира.
На каждой из этих трех стадий у нас есть друзья и противники, причем как внешние, так и внутренние. Об этом я сейчас пишу книгу для тех, кто сочиняет стихи и песни. В конце обязательно будет серия воззваний к творческим людям с кучей восклицательных знаков, например: «Признайте за собой право на уединение, это ваш рабочий инструмент!!!»
Как получилось, что вы взялись за эту книгу?
Все началось с того, что год назад, в апреле, я осознала, что почти похоронила себя как автора. Очень страшный момент. Мои коллеги не любят об этом упоминать. Только Вера Полозкова как-то призналась, что перестать писать – это самое страшное бедствие, если ты себя идентифицировал как автора, если ты вокруг этого всегда строил свою жизнь.
Разве все, что написано раньше, не имеет значения?
Существует давление среды. Все постоянно спрашивают, когда новая программа. Это усугубляется тем, что если ты в одном городе спел премьеру – ее тут же сняли на телефоны, выложили на YouTube. И когда приезжаешь в следующий город – это уже не премьера. Может быть, я так все остро воспринимаю. Но кажется, от нас всех постоянно хотят нового.
Вы сами, когда идете на концерт к любимому музыканту, хотите нового?
Я-то нет, мне важно внутреннее общение с этим человеком. Вот я сидела в зале напротив Бориса Гребенщикова и многие его песни знала наизусть. Но если бы я была организатором концертов, наверное, спрашивала бы: «Какие новые песни вы будете играть и сколько?» Ты должен постоянно бросать дрова в костер зрительского интереса.
А новых песен, получается, у вас какое-то время не было?
В 2018 году их было две, и обе написаны в долгих отъездах из дома. Одна – на семинаре по даосским практикам, через 12 дней после приезда. А другая – в Таиланде, где я прожила к тому моменту недели три. Там что-то произошло, музыка пришла, как это всегда бывало, и картинки появились, и строчки нашлись. И было такое счастье, такое невероятное блаженство! Наверное, самое крутое состояние, которое можно испытать в жизни. А потом оно не случается целый год – и ты думаешь: «Все, мне конец».
Что вы решили с этим делать?
Во-первых, пошла в легендарный колледж Беркли на онлайн-курс сонграйтинга. Два месяца читала учебники и слушала лекции Пэта Пэттисона – это светило американского сонграйтинга. В один прекрасный момент нужно было отослать творческое задание, и я была в панике. Но там предлагалась конкретная схема создания песни. Я подумала: «Ладно, не знаю, как будет с музыкой, но какие-то стихи я же могу написать по этим лекалам? Завтра сделаю». И с утра проснулась с готовой песенкой. Она была шуточная, в стиле кантри, детская. Тем не менее у меня случилась эйфория.
Конечно, следование схеме – не единственный способ обойти писательский блок. Вообще все, что тебя вышибает из привычной колеи автоматизма, облегчает процесс прихода вдохновения. Например, я несколько песен написала в самолетах. Есть такая точка – в разных самолетах она находится в разных местах салона, – где гул турбин кажется тысячеголосым хором. Самолет полетел – и начинает петь, как будто целый стадион. Иногда это такие чудесные вдохновляющие мелодии! Вот так, в полете, я поймала песню «Небом данная», и теперь мы открываем ею концерты.
А писать на заказ – помогает?
Да! Песню «Прощай, оружие» я написала, когда мой тогдашний директор сказала мне, что ее друзья из Парижа начинают продвигать в России мужской парфюм L’Adieu Aux Armes. Это был 1998 год. Действовать надо было быстро. Первый вариант заказчик не принял. Тогда я прочитала за ночь роман Хемингуэя и потребовала формулу аромата. Во втором куплете она и зашита: «И будут ночи, что пахнут хвоей и свежестью морских берегов». Заказчик был настолько доволен, что мне дали денег на клип и пролоббировали выступление с этой песней у Якубовича на «Поле чудес». Так что ограничения стимулируют, фокусируют луч внимания. Но нужна система, а не просто отдельные лайфхаки.
И тут мы возвращаемся к истории с ящиком.
Теперь он называется «дефолт-сеть мозга». Она работает тогда, когда мы мечтаем, ни на чем не сосредоточены. То есть когда мы на уроках ворон считаем, а Мариванна на нас кричит, она очень неправа. У нас в этот момент возникают какие-то прекрасные мысли, может быть, мы даже пишем стихотворение, а она заставляет нас решать примеры в столбик – и активизирует другую систему мозга, подавляющую нашу дефолт-сеть.
Кроме того, ее гасит депрессия, это самый главный враг. И еще, если у тебя много менеджерских задач, твоя творческая часть будет молчать. Со мной такое тоже происходило. Несколько лет я продюсировала проект «Детская площадка». Писала мотивационные письма потенциальным спонсорам, раскладывала график студийной работы, сидела в студии от звонка до звонка. Потом для презентации альбома подписывала договор, в котором брала на себя ответственность за все, включая противопожарную пропитку декораций. Несколько месяцев провела, не выключая телефона. Мне все это нравилось, пока я не поймала себя на мысли: «Что-то давно я как-то не встречалась со своим вдохновением, где оно?»
А это вообще распространенная история среди коллег по цеху?
Я попыталась выяснить. Купила книгу Леонида Агутина «Безграничная музыка». Там есть чудесная история рождения одной песни, и все. Макаревич пишет дивные книги, читать его – счастье, но, похоже, у него не бывает авторского ступора. Как и у Алены Свиридовой: в ее прелестной книжке «Счастье без правил» есть эссе про детей, про секс, про море, про спорт и даже про рыболовные сети, есть глава про вдохновение и очень интересная часть про ее творческие ритуалы. В автобиографии Светланы Сургановой «Все сначала!» ничего не сказано про писательский блок – хотя поклонники знают, что период тишины у нее тоже был. Это стигма, мы не особо хотим про нее говорить, потому что неприятно.
Зато я нашла на TED лекцию Стинга шестилетней давности, которая называлась «Как я вновь начал писать песни». Он точно так же говорит о блоке как о богооставленности. А потом высказывает предположение, что его «фаустовская сделка» исчерпала себя: он выплеснул уже достаточно сокровенного, эта жила истощилась. И тогда он подумал: может быть, пора начать говорить о других? Его отец и друзья отца работали на судоверфи, строили огромные корабли, и вокруг этого крутилась вся жизнь. Стинг оттуда убежал, роняя тапки, потому что не хотел строить корабли, а хотел писать песни и стать знаменитым. Ему это удалось. Но когда его оставило вдохновение, он мысленно вернулся к тем людям – и его голова просто взорвалась их голосами, они заговорили, запели. И впервые за десять лет он написал новые песни.
Интересно, а у композиторов-классиков случался авторский блок?
Сергей Рахманинов два года не мог писать после того, как его Первая симфония провалилась и была жутко раскритикована. Его лечил знаменитый психиатр и гипнотизер Николай Даль. Два месяца подряд каждый день он говорил: «Вы будете работать с абсолютной легкостью, все получится прекрасно». Благодаря этому Рахманинов создал свой гениальный Второй концерт для фортепиано с оркестром – и посвятил его Далю.
К какому выводу вы пришли в итоге – как преодолеть кризис?
Еще год назад я была убеждена, что автор должен сидеть и ждать, пока его озарит. Сейчас же считаю, что нужно все время пытаться что-то делать – и однажды это сработает.
Когда ждать ваш новый альбом?
Надеюсь, что по крайней мере часть песен смогу представить в этом году. Сейчас ведь необязательно мыслить масштабными полотнами в 15–18 песен. Вот и я не буду пытаться съесть всего слона – я буду есть его по частям. То есть выпускать по песне в месяц.
И еще я очень осторожно думаю о том, чтобы впервые позвать гостей на свой большой концерт 24 ноября в ММДМ. В прошлом году летом Женя Федоров приехал в Москву с Optimystica Orchestra, и на ВДНХ был проект «Восемь женщин». В нем участвовали Тина Кузнецова, Мариам Мерабова, Вера Полозкова, Танечка Шаманина, Танечка Зыкина, Мириам Сехон, Тося Чайкина и я вместе с ними. Все мы пели песни Жени. И я поймала себя на мысли: «Как было бы круто, если бы однажды они спели мои песни!» Сразу начала примерять, кому что подошло бы, и меня так это восхитило, что, возможно, в этом году рискну.
Интервью: Полина Сурнина
© Аэрофлот, апрель 2020