платаны высоки, а небо низко,
хоть зацепись за синий край и висни.(с)
Асмик Паланджян
***
- Помнишь? Помнишь, что говорили на твоих похоронах? Говорили, какой ты хороший отец, муж, сын, брат! - голос старой женщины передразнивал чужие, неизвестные голоса. - Послушать их - так выходило, что ты ангел! Хотя все в селе знали, что в райцентре ты не пропускал ни одной юбки. Эээ, я тогда первый раз задумалась, что всё врут на похоронах люди. Всё врут. Из тех, кто здесь лежит, только Марьям и Грач были хорошими людьми. Поэтому, когда их хоронили, больше плакали, чем говорили. Когда много говорят, значит, нечестно жил человек, пыль в глаза пускал. Теперь я так думаю. Хорошо, что, когда я умру, никто не будет много говорить. Я бы этого не хотела... - старая Парандзем сидела у могилы Левона и Анаит и говорила это все ему, Левону.
***
Горное село совсем обезлюдело. Остались только старики. Вся молодежь уехала в город. И ладно бы в родной, многие подались по другим весям и странам. Жорик, сын Ануш, работал в Москве, делал ремонты. Когда приезжал, щедро одаривал всех оставшихся жителей. Парандзем в последний раз привёз большой пакет бразильского кофе и кофемолку. Засыпаешь зёрна, включаешь в розетку, и на тебе - через несколько секунд уже измельчённый порошок. Не надо растирать вручную, утруждать пальцы.
Вечерами старые женщины собирались в доме Парандзем, играли в лото и нарды, вспоминали прошлую жизнь. Прошлая жизнь была соткана из разноцветной пряжи: больших свадебных или похоронных застолий; многоголосия, в котором смешивались детские фальцеты и дедовский хриплый бас; череды дней и лет, когда все были молоды и полны сил - память почему-то рисовала то время только солнечными, радужными красками.
Лишь старики знают доподлинно, как быстро проносится жизнь.
Но с теми, кто остался в селе, всё уже было переговорено много раз. Добавить нечего. И тогда Парандзем решила ходить на кладбище. Беседовать с его жителями. Тем более, что она верила: никто и ничто не исчезает. Может разве исчезнуть бесследно склочница Арусяк или нытик Гурген? А учительница Клайпеда Оганесовна, которую любили все дети села, хоть и называли за глаза «курорт»? А грузин Вано, осевший в их селе после войны и полюбивший дурочку Мэри? Приходя на их могилы, Парандзем садилась и начинала вести беседу как ни в чем не бывало, как будто только вчера расстались. Арусяк, как всегда, спорила. Это угадывалось по тому, как шумели кусты около ее могилы. Ветра нет, а кусты шумят - идите потом скажите, что так бывает.
Только к Левону она долго не шла. Ноги не несли. Он умер, когда ей было 45 лет. А ему 82. Все село собралось тогда на похороны. Приехали из райцентра. Говорили речи. Жена и дочь его стояли у гроба. Дочь плакала, жена поправляла цветы и следила за очередью желающих подойти к покойнику проститься. Руководила этим процессом деловито и сосредоточенно. Парандзем смотрела на неё и была уверена: Анаит рада этой смерти. Многие догадывались в селе, (а Парандзем знала точно) , что Левон изменял своей жене.
Когда музыканты играли у могилы последнюю мелодию и дудук надрывисто заливался в последних плачевных судорогах, Анаит нетерпеливо ждала, чтобы гроб скорее опустили в яму.
После смерти Левона Анаит прожила ещё десять лет. Даже болячки ее не брали. Такое впечатление, что только в эти последние годы своей жизни она зажила спокойно.
Тогда Парандзем и узнала от неё, что Анаит была в молодости влюблена не в Левона, а в другого парня, но он был из очень бедной семьи, и родители дали согласие семье Арутюнянц, которые сватали Анаит за Левона. Так и поженились они. Спустя два года родилась дочь Аревик. Бабушки и дедушки души не чаяли в девочке, брали ее на выходные, спорили даже, у кого она побудет. А Анаит была холодная мать. Лишний раз не приласкает дочь, не похвалит.
- Он страстный был, знаешь какой! - рассказывала после смерти Левона старая Анаит Парандзем, которая приходилась ей четвероюродной племянницей и пришла навестить тётку.- А мне он не был нужен. Не любила я его, поэтому он шастал по другим женщинам.
Кому она это рассказывала? Парандзем и без неё все это хорошо знала...
***
- Ты мне всю жизнь испортил, - продолжала Парандзем на могиле Левона.
Первый раз за всю свою жизнь она обращалась к нему на ты. С детства привыкла звать его дядя Левон. Память старухи не была ветхим пергаментом. Она хорошо помнила, как Левон и Анаит приходили к ним в дом, по-родственному участвовали во всех праздниках, на дни рождения дарили деньги в конвертах. Только всегда чувствовалось, что её родители как будто немного заискивают перед Арутюнянцами, потому что у тех положение в обществе , Левон в райцентре представлял их село, был уважаемым человеком.
Парандзем сидела на покосившейся скамейке напротив могилы. Не то чтобы могила была в запустении. Нет. Аревик, приезжая из города с мужем и детьми, всегда ходила на кладбище, следила за памятником для отца и матери, состоящим из двух плит, которые со временем стали проседать в середине, как будто медленно поворачивались друг к другу, как поворачиваются ночью лицом к лицу супруги. Казалось, что там, в том мире, Левон и Анаит наконец-то обо всем договорились и только теперь могут смотреть в глаза.
- Давай, давай я расскажу твоей жене, что ты сделал, - тихо, но горячо говорила Парандзем. - Она же не знает про это! И как ты только мог, ведь вы столько раз были в нашем доме и ещё родственниками назывались! Жена твоя думала, что ты только за взрослыми ухлёстываешь.., -и Парандзем обращалась к той стороне памятника, где лежала Анаит.
- Тетя Анаит, я скажу тебе честно: когда его хоронили, я смеялась в душе. Все эти хвалебные речи, все эти тосты. Эээ.... Слова ничего не стоят. Я думаю, только ты и я знали всю его подноготную.
- Сейчас я ей расскажу, - Парандзем сказала это угрожающим тоном в сторону памятника Левона. С камня смотрел Левон. Взгляд его как будто говорил : как знаешь, что хочешь, то и делай. Юный платан шумел над могилой, но нельзя было разобрать, что за слова шелестят в его листьях.
- Помнишь, я закончила школу и встречалась с Грачиком, мальчиком, он учился со мной, на год старше? У нас любовь была. Ещё с девятого класса. Он записки мне писал. Я до сих пор их храню. Говорил: вот ты закончишь школу и мы поженимся... - это Парандзем говорила опять Анаит. - Ну вот слушай, дорогая тётя: как-то раз он ( старая женщина кивнула в сторону Левона) пришёл к нам домой. Я была дома одна. Родители на работе. Сел, стал спрашивать, как мое поступление в училище. А что мое поступление? Я знала, что поступлю, слава Богу, ум хороший. Мы сидели с ним, говорили. Потом он просит: Парандзем, девочка моя, сделай чай. Я спохватилась, думаю, вай, как неудобно: человек в гости пришёл, а я даже чаем не угостила. Пошла к плите заваривать. А он - Парандзем опять махнула в сторону левоновой части памятника - он подошёл сзади, пока я не видела, схватил за плечи, повернул к себе и впился губами в мои губы. Я даже вскрикнуть не успела. Помню только его крепкие руки и губы. Левон, у тебя были слюнявые губы, - это она опять сказала левоновой части памятника. Сказала и вначале поморщилась, а потом улыбнулась.
Взгляд тети Анаит на мраморном камне как будто изменился. Теперь с памятника смотрела женщина, в глазах которой были и ненависть и злорадство. Казалось даже, что она силится посмотреть этим взглядом в сторону Левона и сказать своё извечное: кобель! Но Левон был невозмутим. Весь его портрет говорил: как вы мне надоели, женщины. Вы и ваши пустые разговоры.
- Видишь, тетя Анаит, он даже не раскаивается. Он плевать хотел. А я всю жизнь из-за него себе сломала. Ведь он меня поцеловал тогда, когда я даже с Грачиком ни разу ещё не целовалась! Понимаешь, первый мой поцелуй украл! Всю жизнь пустил насмарку! Я тогда как думала: могу ли я Грачика обмануть и не рассказать про этот случай? Не смогла. Рассказала ему все, а он не поверил, сказал, что я, наверное, повод дала и что семья наша грязная, раз родственники, хоть и дальние, так поступают. Обиделась я на него, помолвку расстроила. Да и он, оказалось, гордость свою больше меня любил.., - Парандзем помолчала,как будто воспоминания тяжёлой стеной встали перед её глазами, и тихо, с гордостью продолжила, - Карен Давтян и Сурен Дадунц приходили потом свататься, ну ты знаешь... Всем отказала.Любила ещё Грачика. А он в райцентре нашёл себе эту дуру.., - она опять помолчала, - в двадцать пять лет уже сама хотела замуж выйти, но... Никто не брал. Как будто проклятие на мне какое. А после тридцати так вообще уже старая стала для всех. И женихов всех разобрали. А ты меня, помнишь, всё спрашивала, почему ни за кого не пошла... Эх...
Парандзем ещё долго сидела у могилы, но ничего больше не говорила, только вздыхала иногда, охала или улыбалась, вскидывая руки, как будто вспоминала что-то и удивлялась сама себе, своим воспоминаниям... В последнее время она стала думать о том, что, может, всю жизнь любила только свою ненависть к Левону, а значит, и его самого. Так бывает, когда ветер вдруг меняет своё направление. Просто человек не успел заметить. Ветер по-прежнему ветер, но уже другой...
***
Придя домой, Парандзем достала пакет с зёрнами кофе , высыпала на сковородку. Помешивала деревянной ложкой, следя за тем, чтобы зерна не подгорали, а румянились равномерно. Дождалась знакомого запаха кофе, со сладкой горчинкой. Достала медную ступку. Кофемолку не захотела. Только руками можно было чувствовать , когда зерна дробились, но не успевали превратиться в невесомый порошок,а сохраняли крупитчатость, не предавая своей цельной и крепкой натуры. Долго толкла кофе в ступке, думая о своём, качая седой головой. Потом варила густой темно-карий напиток в старой медной турке, доставшейся ещё от бабушки с дедушкой. На турке, закопченной и потемневшей от времени , угадывался чистый, не закрытый копотью, как будто золотом долгой жизни прочерченный рисунок: стояло одинокое дерево, ветки которого, подобно водам ручья, направляемым невидимым ветром, текли в одну сторону и огибали всю турку, опять встречаясь со стволом; над деревом светило солнце со смешными, по-детски нарисованными лучиками. Ещё гравировщик нацарапал пару галочек-птиц. Больше ничего не было. Да и не могло быть.
