Этнокультурные взаимодействия народов определяют весь ход всемирной истории. Народ, оказавшийся в изоляции, лишается возможности развития и, в конце концов, впадает в состояние стагнации. Примеров этому достаточно много. Однако история основной части нашей планеты на протяжении тысячелетий представляла собой постоянное движение народов, порождающее сложное переплетение их судеб. В движении этом исчезали с исторической арены одни народы и появлялись другие, возникали и гибли государства и великие империи, что и составляет собственно историческое бытие земной цивилизации.
Важнейшей составляющей этого движения были процессы, которые в науке получили название колонизационных, т.е. процессы освоения новых территорий. Европейцы в конце XV — начале XVI столетия нарастающим потоком двинулись в пределы Америки, Африки, Южной и Юго-Восточной Азии, Австралии.
Русские же с Восточноевропейской равнины двинулись вглубь Евразийского континента. И к середине XIX века в границах единого государства ОБЪЕДИНИЛИ одну шестую часть суши с многочисленными населяющими ее народами. И в этом объединении одно из самых существенных отличий русской колонизации от колонизации, предпринятой народами Западной Европы.
Европейцы вторгались в чуждые для них пространства и культуры, несовместимые с их представлениями о цивилизации. Сколь ошеломляющи для них были тропические леса и саванны, мощные реки и горные массивы Нового Света, Африки, Австралии, их совершенно невиданная флора и фауна.
Не менее сильным было и впечатление от встреч с аборигенами. «Многие туземцы приходили совершенно обнаженными. Некоторые были раскрашены белой краской, другие — красной и черной. Они приносили дротики и клубки хлопковой пряжи и обменивали их у матросов на осколки стекла, разбитую посуду и тому подобное» — записывает Колумб об одной из первых встреч с жителями Багамских островов.
Это был совершенно иной мир, причудливый, непонятный, резко отличающийся от привычного облика своих стран и своих народов. Этот контраст между культурами Англии, Франции, Испании, Португалии и цивилизаций Нового Света был настолько разительным, что естественным образом породил отношение к коренному населению как к низшей расе и способствовал становлению идеи необходимости «просвещения дикаря», оправдывающей все способы колонизации.
В русских документах XVII века мы не встречаем ничего подобного. В них полностью отсутствует удивление или изумление обликом и обычаями сибирских народов. И дело не только и не столько в том, что русских первопроходцы были скупы на эмоции, здесь имеют место совсем иные причины.
Одной из них является то обстоятельство, что знакомство русских с Сибирью и ее народами началось задолго до собственно колонизации этого пространства. Начиная с XI века сибирские земли, прилегающие с востока к Уральскому хребту, были освоенны новгородцами. Они поддерживали с угорским и самодийским населением постоянные отношения, в основе которых лежал обмен пушнины и моржовой кости на изделия из металла.
Контакты эти носили как торговый, так и военный характер. Однако, во взаимоотношении сторон присутствовало определенное равновесие. Уже к концу XII века народы Предуралья начинают платить новгородцам дань. Но это ещё не являлись собственно колонизацией. Новгород, город преимущественно торговый, не был заинтересован в заселении северного Предуралья и Зауралья, а для крестьянства, занятого земледелием, эти районы не представляли какой-либо значимости. Частые же походы за Урал привели к тому, что при будущем массовом продвижении в Сибирь ее северные пределы не являлись для русских неведомым пространством.
Север, как европейский, так и частично азиатский, исстари, еще до становления Московской Руси, был для русских областью постоянного импульсного внедрения, а населяющие его народы воспринимались как естественная, неотъемлемая данность, присущая этому пространству, хорошо знакомая и понятная.
К концу XIII века территория Пермского края, занятая финно-угорским населением, попадает под политическую зависимость Великого Новгорода и с этого момента начинается постепенная колонизация Предуралья. В конце XIV века, еще за сто лет до присоединения пермских княжеств к Московскому государству, происходит событие, которое не имеет себе подобных в истории европейской колонизации Нового времени. Благодаря усилиям иеромонаха Стефана Храпа, уроженца Великого Устюга, в течение нескольких десятилетий без какого-либо внешнего государственного давления принимает крещение сначала население Перми Вычегорской, а затем и Перми Великой. А в 1383 г. уже учреждается Пермская епархия во главе которой был поставлен Стефан Пермский (Храп). Это свидетельствует о достаточно глубоком культурно-психологическом контакте населения двух этнических общностей.
В XV веке граница уже Московского государства подошла к Уральскому хребту, а Иван III внес дополнение в свой титул, который теперь звучал так: «Великий князь Владимирский, и Московский, и Новгородский, и Псковский, и Тверской, и Пермский и иных земель».
Таким образом, в XV веке Московское государство выплеснулось из своих границ, обретая облик Государства Российского. Более того, движение это было естественным продолжением стягивания окружающего пространства к единому центру. При этом используется тот же принцип, что и при начальном этапе формирования самого Московского государства, когда где войной, где миром, где политическими интригами объединялись вокруг Москвы славянские княжества. Следует отметить, что сибирские правители именуются в документах князьями, т.е. в социальной иерархии русского общества им отводится достаточно высокое положение, определяющее лишь их вассальную зависимость.
Здесь важно вспомнить выявленные Николаем Сергеевичем Трубецким особенности менталитета русского народа, его мировосприятия и мировоззрения. Прежде всего, устойчивого психологического принятия четкой государственно-политической системы с простой вертикальной иерархией власти, с беспрекословным подчинением низшего уровня высшему, при которых и идеология, и культура, и религия были нераздельными частями единого национального целого. Поэтому, в какие бы земли не двигались русские, это всегда шло государство, будь то ополчения, военные отряды, промышленные люди или вольное крестьянство, за ними всегда стояло государство, и, самое главное, они всегда ощущали себя людьми государственными, даже когда убегали от этого государства в Сибирь или поднимали бунт. В этом заключается еще одно отличие русской колонизации от европейской, основанную на частном, индивидуальном предпринимательстве. Однако это не лишало русских людей инициативы, а лишь ограничивало ее рамками государственных задач и дисциплины.
Совершенно иначе развивалась европейская колонизация. Например, англичане инициировали формирование двух крупных наций — американской и австралийской, но сами остались небольшим островным этносом.
Основав на побережье Северной Америки первые тринадцать колоний, англичане долгое время не двигались вглубь континента, начав завоевание «дикого запада» только в начале XVIII в., когда и вступили в более тесные контакты с коренным населением. Казалось бы, эта заминка в колонизации должна была способствовать более тесному сближению двух культур, основанному на длительных и относительно мирных контактах на протяжении XVII в. Однако взаимопонимания и взаимопринятия культур не произошло. Индейцы и сейчас остаются совершенно инородным элементом в социальной и этнокультурной жизни Соединенных Штатов Америки, будучи в большинстве своем вытесненными со своих земель и заключенными в границы резерваций. Отношение англичан, а позднее и американцев к коренному населению колонизированных земель отчетливо проявляется в крылатой фразе генерала Фила Шеридана: «Хорош только мертвый индеец».
Для понимания характера колонизации Северной Америки можно процитировать слова Ф.Дж.Тёрнера. «Дикая местность подчиняет себе колониста. Он приходит туда европейцем — по одежде, трудовым навыкам, рабочим инструментам, способам передвижения, мыслительным привычкам. Дикая местность выводит колониста из железнодорожного вагона и сажает его в каноэ из березовой коры. Она срывает с него цивилизованную одежду и облачает в охотничью куртку и мокасины. Она селит его в бревенчатой хижине индейцев чероки и ирокезов и окружает это жилище индейским частоколом. Очень скоро колонист начинает сеять кукурузу, пашет землю заостренной палкой; он издает боевой клич и, следуя устоявшейся индейской традиции, снимает скальпы. Короче говоря, вся обстановка на первых порах оказывает слишком сильное воздействие на колониста. Он должен либо принять все предъявляемые условия, либо погибнуть, и вот он приспосабливается к жизни на расчищенных туземцами лесных полянах и крадется по индейским тропам. Шаг за шагом он преобразует дикую местность, но то, что возникает в результате, — это не старая Европа... Дело в том, что появляется новый, американский продукт».
И этот «новый, американский продукт» привел к возникновению резерваций и полному отторжению индейских племен от участия в поступательном развитии социально-экономической структуры государства. Более того, ограничение сохранившихся индейских племен рамками разобщенных, разбросанных по обширной территории США резерваций, свело на нет возможность развития этногенетических и этнокультурных процессов среди коренного населения Северной Америки. На протяжении последних двух веков оно пребывает фактически в состоянии стагнации.
Русская колонизация Сибири также не была бескровной и легкой для ее населения, как в психологическом, так и в экономическом отношениях. Однако ей не была свойственна ненависть и бессмысленная жестокость. Коренные народы Сибири считались подданными государства, на них налагались обязанности и предоставлялись права, что являлось залогом устойчивости и государства, и будущей империи.
На протяжении XVII-XVIII веков в большинстве своем коренные народы Сибири сохраняли свои земли, тип хозяйства и образ жизни, что было закреплено в Соборном уложении 1649 г., и подтверждалось многочисленными царскими указами. Право коренных этносов Сибири на землю является одной из самых важных особенностей русской колонизации, отличающей ее от всех европейских колонизации Нового Времени.
Другими принципиальными отличиями русской колонизации Сибири были:
1) единая система административно-территориального управления, где она являлась естественным продолжением устройства Московского государства;
2) статус сибирских земель как земель государственных;
3) юридическое закрепление прав и обязанностей коренного населения.
Что же касается механизмов адаптации, то русским колонистам не приходилось приспосабливаться к пространству Сибири в той степени, как европейцам в Новом Свете. И климат, и природа, и значительная часть коренных народов были хорошо им известны.
Все это позволяет сделать вывод, что русская колонизация Сибири не имела аналогов в истории Нового Времени. Ее особенности были обусловлены спецификой пространства Евразии-России, единстве исторического развития и генетическом родстве народов его населявшем, а так же в преемственности культурных традиций.
