Бабушка и шарф
Было так жарко, что казалось, плавится асфальт. От солнца нигде не спастись, высоченные пальмы не дают тени. В автобусе была спасительная прохлада, там шпарил кондиционер на полную катушку. Она еле заставила себя выйти на нужной ей остановке, покидать прохладный автобус, где казалось все оживало и где не было палящего вездесущего солнца, совсем не хотелось. Так бы и ехала…. Она еще не привыкла к этой израильской жаре, от которой отекали ноги, наливалась и становилась тяжелой голова, и все пересыхало во рту так, что трескались губы. Майка давно намокла и прилипла к спине, и сам воздух, казалось был липким и раскаленным настолько, что глубоко не вздохнуть. Но ничего не попишешь – надо идти. Небольшое расстояние от остановки до дома, где она давала частные уроки, превращалось в настоящее испытание. Лицо ее раскраснелось, волосы вспотели, по лицу из-под солнцезащитных очков градом катился пот. В такие раскалённые минуты она обычно раздраженно думала только об одном: вряд ли она сможет к этому привыкнуть, и ее муж, ради которого она жарится здесь, словно на горячей сковородке, должен это понимать. Да и как не понять такую простую вещь: ей – человеку северному – этот израильский котел с жарой по девять месяцев в году просто не потянуть.
Она старалась идти быстро, чтобы максимально сократить эту пытку солнцем. Рассчитывать на передышки не приходилось, маршрут давно изучен: по пути не будет никакой тени. Поэтому нужно как можно резвее добежать до подъезда, там работает кондиционер, и она сможет перевести дух. В большом и прохладном фойе висят огромные зеркала, к которым она, как обычно подойдет и увидит в отражении вспотевшее, раскрасневшееся лицо со следами на переносице от солнцезащитных очков.
- Да уж…, - скажет она своему отражению и, достав влажные салфетки из разогретой сумки, начнет приводить себя в порядок.
Но до спасительного прохладного подъезда с большими зеркалами еще минут десять быстрой ходьбы. Надо терпеть…
Солнце слепило так, что и очки спасали слабо. Но даже сквозь такие запотевшие очки ее глаза уловили странную картину. На противоположной стороне тротуара, опираясь на палочку, тащилась, палимая солнцем, старушка в белоснежной широкополой панаме и объемном вязанном пестром шарфе, намотанном вокруг шеи и завязанном спереди в витиеватый бант. Этот теплый вязанный шарф настолько резал глаз на жутком солнцепеке, что она невольно остановилась и решила перейти на другую сторону, чтобы получше рассмотреть необычную бабулю.
- Помоги мне, лапушка, дойти до подъезда, а то я сейчас сознание потеряю от этого солнца, - из-под широкополой панамы на нее смотрело испещренное вдоль и поперек морщинами старческое личико с поблекшими глазами, когда-то, наверное, голубыми.
- Вам не жарко в таком теплом шарфе, - она взяла старушку под худенькую ручку, словно высохшую веточку.
- Этот шарф английской вязки из чистой шерсти мне мой Изя подарил, когда мы жили в Дудинке за Полярным кругом. Знаешь, какие там были метели в апреле? А в июне мог и снег пойти! Я мужа и день и ночь пилила за то, что он завез меня в эти снега и метели. И из-за этого шарфа тоже скандал устроила, другого подарка ждала… А он мне сказал, что этот шарф будет греть мне душу. Его уже шестой год нет, а я этот его подарок всегда надеваю на день его рождения. Ну чтоб ему там приятно было, понимаешь?
Старушка смотрела на нее поблекшими глазами, полными надежды на то, что она понимает…Понимает и ее потерю, с которой доживать недолгий уже ее стариковский век, и ее память о муже, с которым были не страшны метели в Дудинке, и ее такой неуместный в майскую израильскую жару теплый шарф крупной английской вязки… Она проводила старушку до лифта и, попрощавшись с ней, остановилась в прохладном фойе возле больших зеркал. На нее смотрела вспотевшее раскрасневшееся лицо с растрескавшимися от жары губами.
- Да уж… У каждого свои «метели». И надо пройти их вместе, чтобы потом было чем согреть душу….