Не менее прекрасны эссе Мережковского о лирике Некрасова, ее связи с проблематикой Серебряного века.
Мережковский сравнивает Некрасова с Бодлером, а его стихи о народе называет русскими «Цветами зла». Неожиданно. Но, бесспорно, мысли интересная.
Его размышления о западной демократии, о ее вырождении метафоричны: из льва она стала кошкою, построила на потухшем вулкане удобные скамеечки, продаёт свое первородство за чечевичную похлебку мещанства, но соединяется с рабством сознательно, религиозно, не за страх, а за совесть.
Мережковский иронизирует над отношением к свободе классиков: Гоголь сам себя замучил, замуровал, отказался от свободы как от воздуха, проклял свой смех освобождающий дар Божий как дар Дьявола. Лермонтов не испугался бы, но умер, задохся, как пламя взрыва без воздуха. Тургенев бежал, изменил России, чтобы не изменять свободе. Любовь Достоевского – это любовь без свободы – не любовь, а жалость. Что ему ближе: социализм старца Зосимы, любящий, или социализм Великого Инквизитора, жалеющий – мы так и не узнаем. Тут загадка или западня, в которую он ловит нас, а может быть, и сам ловится. Уход Толстого – уход от мира, свободы общественной, революционной.
Мережковский признается, что испытывает к стихам Некрасова «положительное отвращение». Его волевые стихи жгут: мысль и чувство переходят в волю, как свет в огонь. Неуклюжие, грубые, суровые, жесткие, тяжкие… Это эпитеты, не подходящие к стихам, но именно они точно характеризуют лирику Некрасова:
Его послал Бог гнева и печали
Рабам земли напомнить о Христе.
«Некрасов любит землю как тело матери, Тютчев – как тело возлюбленной. Вечная Матерь – Вечная Возлюбленная. Одна – Земная, другая – Небесная. Сейчас их две, но будет одна: Небесная будет Земной.
Кто это? Что это? Оба не поняли.
Если бы Некрасов понял, что свобода есть Бог; если бы Тютчев понял, что любовь есть Бог, то соединились бы две тайны русской поэзии.
Оба не поняли. Отцы не поняли. Дети не понимают – может быть, внуки поймут?»
Неплохое завещание нам, читателям, от Д.С.Мережковского, правда?