Офисный планктон начал отмечать Восьмое марта ещё в обед. А к шести вечера в массе своей планктон отправился на улицы города. Как результат – Яндекс сделал карту города красно-коричневой и для перемещения по нему за разумное время и разумные бабки осталось только метро.
И вот я в метре.
Сижу.
Под перестук колес и мужской голос из динамика у меня на плече беспокойно дремлет крашеная блондинка. Она пытается очнуться каждую остановку. Иногда ей это удается. Тогда она удивленно смотрит на меня своими васильковыми глазами в обрамлении накладных ресниц и спрашивает, куда мы едем, откуда, зачем и что случилось. От нее несёт нишевыми духами и вульгарным перегаром. Если в навороченные духи она нарядилась ещё с утра по собственной инициативе, то перегар возник отчасти по моей вине — это я поначалу подливал ей в рюмку коньяк, а вот водярой она в конце догонялась самостоятельно.
Правой рукой она прижимает к себе свой ридикюль. Кредитки, конверт с деньгами от руководства по случаю праздника, крайний айфон.
Иногда ее левая ладонь, начав испуганно метаться, ненадолго успокаивается в моей ладони. Отчего у меня остается чувство, что мы с ней не только держимся за ручку по большим праздникам, но и многое ещё что. Более интимное. И не при людях.
Странное чувство. Тихое, спокойное. И теплое. Только сдунь пепел с углей под ним и полыхнет. Да так полыхнет, что мало не покажется.
И нам, и окружающим.
На двоих нам за сотню лет.
Сильно и давно.
А ещё внуки, не считая детей. Ее и мои. Ни одного общего. По идее уже можно положить зубы в стакан и расслабиться под пледом перед телеящиком.
А тут рука в руке.
С обещанием.
Очнувшись, она спрашивает. Снова и снова. Одно и то же. И я ей каждый раз отвечаю, что мы едем из конторы. С работы, ее и моей. После корпоратива по случаю Восьмого марта. Она меня каждый раз старательно слушает. Удивляется, делая глаза невероятно большими. Такими, в которых хочется утонуть. Потом, узнав, что нам ехать ещё несколько остановок, извиняется, устраивается у меня на плече поудобнее и вырубается… Чтобы снова через несколько минут начать задавать свои вопросы.
Возле ног у меня на полу вагона стоят пакеты с ее подарками и букетами цветов. Когда я вел ее от офиса до метро, пришлось все это богатство тащить в руках. В одной – пакеты, в другой – ее саму. А ещё как назло шел дождь. Такой обычный мартовский снегодождь. Пятьдесят процентов ледяной воды мелкой фракции, пятьдесят процентов снег и ещё сто – колючий ветер в лицо.
У нее на голове лакированная прическа. Специально сконструированная для праздника. И всю эту платиновую красоту надо было прятать под зонтом, зажатым в моих зубах.
В метре, когда мы опустились на диваны вагона, я перевёл дыхание и расслабил руки.
Пару раз она пыталась объяснить мне, что я не должен ее провожать. Мол, она окей. Отлично контролирует ситуацию. С Китай-города я могу ехать перпендикулярно, к себе.
Ну да. Я поверил. Сразу и бесповоротно.
А ещё ее встретит муж.
Только где именно встретит, оставалось за кадром. На Вэдээнхе? Или на Федоскинской остановке под МКАДом? Аль со скалкой на пороге квартиры?
Она ему не звонила с благой вестью, что выдвигается в сторону дома. Ни из конторы, ни от метро.
Женский голос объявил следующую станцию.
Вэдээнхе.
Она самая. Наша. С памятником «Рабочий и Колхозница» на верху.
Она рефлекторно очнулась, попыталась встать. Ее повело и мне вновь пришлось приложить усилие, чтобы она не упала.
Последние ступени из метро дались нам тяжело. Пришлось притормозить. Свежий воздух не освежил ее, а добавил тумана в голове.
Я сунулся в Яндекс. Такси поблизости не было. Самый резвый джигит обещался нарисоваться минут через пятнадцать.
Ну да, все красно-коричневое. И плевать, что есть выделенка.
Зато из ничто возник 903-ий.
Шуганув кучку аборигенов на остановке, я внес нас в автобус. Протиснулся от дверей к окну и замер, загородив ее от остальных пассажиров. Инстинкты моей спутницы не подкачали: она, даже в полубессознательном состоянии, стояла у окна. Лишь пару раз за всю дорогу попыталась осесть на пол автобуса. Но я эти попытки пресёк на корню.
- Где мы? – спросила она у меня, задрав вверх острый нос. Она с детства мечтала поменять свою рязанскую картошку на что-нибудь более приличное. И десять лет назад пошла под скальпель, взяв за образец актрису Купченко. Что-то там детское. В плане кумиров и комплексов… Получилось похоже. В смысле – нос. Такой же острый.
- Возле памятника дергаемся. До Федоскинской ещё далеко.
- Ты знаешь, где я живу? – удивилась она, слегка разредив туман в голове.
- Только улицу, - сказал я.
В ответ она назвала свой дом, этаж и квартиру. Плюс код на подъезде.
- А ты сегодня не пил ничего крепче воды и кока-колы, - заметила она, когда в очередной раз автобус качнулся и меня прижало к ней. – Я видела.
Я промолчал.
На ее лбу едва наметились морщины, заполненные филлерами и заколотые ботоксом. Она нарочно прижалась ко мне грудью и выдала:
- Ах да! Ты ведь завязал со спиртным в четырнадцатом после того, как привез из отпуска на Донбассе осколок в теле, месяц в нейрохирургии и молодую жену с приданным пяти лет.
Она дохнула снизу мне в лицо перегаром. Я не удержался и повернул свою голову чуть в сторону от нее.
- Извини, - тихо буркнула она, отстраняясь. – Я просто ревную тебя к твоей Маришке... Ты предупредил ее, что задерживаешься из-за пьяной конторской бабы?
- Ребенок уснул в пятом часу. Она прилегла с ним и отключила звук в телефоне.
- Твоему младшему, как моему внуку, - заметила она, с трудом переварив мои слова.
- Да, - подтвердил я. – Ровесники.
- Мы случайно не проехали за разговорами Федоскинскую? – вдруг испуганно спохватилась она.
- Ростокино ещё.
- Хорошо, - произнесла она и пристроила свою голову у меня на груди.
Перед Федоскинской я растормошил ее. Мы вышли на остановке. Дождь закончился и зонт на этот раз не понадобился.
И то слава Богу.
Я взял ее снова под руку
- Вон там я и живу, - сказала она и кивнула в направлении Медведково. – Ты зайдешь ко мне?
- У тебя муж, наверное, дома, - полувопросительно заметил я.
- Дома. И что?
- Неловко.
- Кому?
- Всем.
- Если ты не зайдешь, я пойду в «Ленту». За пузырем.
- Шантаж? – усмехнулся я.
- Я пьяна. Во-первых, - заплетающимся языком начала она. - Во-вторых, когда ещё подвернётся случай побывать у меня в гостях? При свидетелях. У тебя ж ведь, ко всему прочему, в ближайший год будут только пеленки-распашонки в голове…
- Подгузники и детское питание, - поправил я. – Тебе лучше?
Ее передёрнуло:
- Теперь я уже помню, что было пять минут назад. Как у меня макияж? Не поплыл?
- Отлично сидит, - успокоил я. – И прическа хоть сейчас на приём в Кремле.
- Нержавстальной лист. Весь такой блестящий. Сварной. На ржавом каркасе, - сказала она и смачно, по-рабочекрестьянски, сплюнула на тротуар. – Первый раз до беспамятства… Удивительно… Пошли, познакомлю с моим… Чаю хоть попьешь на обратный путь к своей Маришке. Ты ведь год как начал его снова пить… Я точно знаю…