И вот через много-много лет заходим в школу. Там или заканчивался ремонт, или просто были выставлены парты. А парты не простые: деревянные, со скамьями, с открывающимися крышками. Наши дети решили, что здесь снимают кино про то, как учились ребята полвека лет назад. Видимо, имели в виду нас? Ну что ж, кино так кино, не будем мешать. Правда, эту школу сестра моя не помнит: её первый класс был в том же детском саду, который она заканчивала. Его переделали в начальную школу — новое поколение нарождалось, посёлок жил, развивался, и каждый верил, что будет только лучше, лучше и лучше…
Дождь нас заждался, рассердился, стал каким-то белым и нудным. Два ярких зонтика на четверых украшают мокрую улицу. Почему же никто не встречается?
Идём, идём, впереди какой-то забор. За ним дочь увидела интересное сооружение, даже не знаю, как правильно назвать: яма, погреб?
Наклонённый насыпной холмик, с высокой стороны довольно добротная дверь, а другая сторона — покатая, будто уходящая в землю. Вокруг зелёная мягкая трава, на холмике трава, и вдруг — дверь! Красиво!
Слышу робкий голос дочери: «Мама, здесь живут древние люди?» И она почти права: за забором — дом престарелых людей.
А раньше, я помню, здесь был больничный городок с различными отделениями и хорошими специалистами.
Сейчас это дом доживания. Некоторые из младшей группы жильцов вышли погулять. Сидят под навесом спокойные, печальные люди. Дождь словно устыдился своей буйности, приутих, стал что-то тихо им нашёптывать. Старики сидят с отрешёнными лицами, но где-то там — в глазах, за спиной, в вышине — где-то там всё ещё идёт жизнь, которая кружится в вальсе дождя, но ускользает, ускользает, ускользает…
Устыдились чего-то и мы. Казалось, забор разделял пространство на два параллельных мира, и стоять на границе миров становилось тяжело.
Мы пошли дальше, пытаясь удержать стремительно падающее настроение.
Немногочисленные встречные с нами здоровались. Это очень удивило наших детей.
— Почему они здороваются? Они же нас не знают!
— А разве вам неприятно?
— Приятно, но непонятно.
И мы объяснили детям, что для того и привезли их сюда, чтобы было понятно, откуда мы и они, чтобы было понятно, какие нити связывают нас всех.
А я хотела понять, почему так часто гуляю во снах по местам своего детства.
Перед поездкой, которую и не планировала, мне часто снился один и тот же сон: я гуляю по скверу и мучаюсь оттого, что ничего не могу узнать, хотя точно уверена, что здесь была много раз. Теперь, оказавшись около зелёного острова, который уютно расположился в центре посёлка, я поняла, что это и есть тот сквер, который поселился в моих снах.
Заборчик всё тот же: деревянный, но уже старый, уставший от времени и перемен, на стыках сдающий себя мху и лишайнику. Я прикоснулась к нему рукой, ощутила, как ни странно, его теплоту — и… шагнула в свой сон.
Причудливые деревья оказались разросшимися кустами акации, которые снисходительно поглядывают на изгородь, как будто позволяют ей дослужить свой положенный срок.
Дорожка заросла мягкой травой, видимо, сюда нечасто заходили. Впрочем, я не помню, чтобы здесь и раньше устраивали детские игры. Сквер был неким торжественным украшением посёлка с неизменным бюстом вождя посередине. Сейчас среди буйной зелени вождь потерялся. Вот он одиноко стоит на каменном постаменте и радуется, наверное, тому, что о нём забыли или не отправили (что ещё хуже!) в дом престарелых.
Я вспомнила: где-то недалеко должна быть скамья. Да, вот она. Всем своим видом ветхая скамейка извинялась, что принять не может: уж очень намокла.
Хожу по сбывшемуся сну и сама себе не верю, что могу взять в руки влажный лист куста, ощутить шершавость старой скамьи и холодный мрамор скульптуры…
— Мама! Это уже третий круг. Сколько ты запланировала? Всё-таки дождь…
Да, время, во сне, даже в сбывшемся сне, идёт по-другому…